Юлиус Фучик - Вместе во имя жизни (сборник рассказов) Страница 18

— Он говорит: зубы…

— Ну, ясно. Я понял, — улыбнувшись, отозвался Федор. — Когда у детей режутся зубки, без реву не обойтись. — И он громко и добродушно рассмеялся, вспомнив свою дочку.

— Дети — большая радость в доме, — сказал Маслов и тоже засмеялся. Ему захотелось коснуться своим большим грубым пальцем нежной щечки ребенка. Как все-таки это чудесно: даже сейчас, когда смерть под боком, родятся и растут дети, и можно испытать такое удовольствие — услышать детский крик.

Смеялись и Лишин и Бартош. Их смех заразил и хозяина, еще немного смущенного, и его жену, которая снова вошла в комнату. Лед был сломан. Русские — товарищи Бартоша — сейчас дружелюбно смотрели на хозяев.

«Черти вы этакие! — думал довольный поручик. — Совсем как дети! Крик младенца на них действует больше, чем уговоры командира».

Хозяйка поставила перед ними тарелки и стала накладывать еду. Ужин был обильный, хозяева не пожалели ничего для гостей, поставили все, что у них было. После нескольких дней сухомятки бойцы накинулись на горячую пищу, от одного запаха которой у них текли слюнки.

— Скажите еще, что вы не голодны! — подшучивал над ними Бартош, набивая себе рот. Товарищи добродушно щурились. Хозяева глядели на них и все угощали. Сами они не приняли участия в трапезе: им просто ничего не осталось.

Когда гости поели, хозяин положил перед ними несколько сигарет; это было встречено радостными возгласами. Потом он стал рассказывать Бартошу о положении в крае, о людях, которые были арестованы либо казнены. «Отдельные группы то и дело проваливаются, — думал Бартош, — видно, есть предатели». Хозяин пересказал ему все, что слышал от измученных голодом и издевательствами фашистов заключенных, сбежавших из проходивших мимо колонн.

— Хуже всего, что таким далеко не уйти. Они так ослабли, что не могут двигаться. Иной раз даже есть не могут от слабости.

— Я тоже видела таких, — прошептала его жена и вытерла слезы. — Такие худые, просто ужас…

— Ну, теперь людям недолго осталось мучиться. Сколько раз мне по ночам снилось, что я слышу советские орудия! — сказал хозяин.

— Скоро дождетесь, — кивнул Бартош.

— Знаете, иной раз я удивляюсь, что мы так долго выдерживали. Нас подбодрил Сталинград, без него мы бы пали духом. Нас, коммунистов, часто арестовывали. Я сам сидел полгода, но, на счастье, улик против меня не нашли. А большинство не вернулось из тюрьмы.

Бартош прикрыл глаза. «Когда еще до войны я выступал на митингах, я ведь и не думал, какую великую силу помогаю создавать! Это стена, на которую все мы опираемся… А сейчас эта сила в непокоренных остатках рабочей армии, бойцы которой снова и снова связывают нити подполья».

На стене хрипло пробили старенькие часы.

— Полночь, — сказал хозяин вставая. — Вы, конечно, хотите поспать?

— У вас? — удивился Бартош.

— А где же еще? Спать лучше под крышей.

— Верно. Но вы-то не боитесь? Рабочий пожевал губами:

— Я не робкого десятка. А уж если провалимся, заберу семью и уйду в лес. Несколько дней там выдержим… ждать-то уж недолго.

— Лучше ведите счет на недели, — улыбнулся Бартош и повернулся к товарищам, не желая решать без их согласия.

— Конечно, очень хорошо хоть раз выспаться под крышей, особенно для Маслова. Но надо быть готовым к любой опасности. В случае провала под угрозой окажутся и наши хозяева.

— У нас хватит патронов, чтобы защитить и их, — спокойно сказал Федор, а остальные кивнули. — Хуже, чем в той роще, не будет.

Бартош хотел было поддеть их: вот, мол, как быстро забыли о своей осторожности, но промолчал и только сказал:

— Значит, решено.

— Скажу вам откровенно: мы вас опасались, когда увидели вашу антенну, — сказал он хозяину после того, как сообщил ему, что они остаются ночевать. — Серьезно, очень опасались…

— Радио — это наши уши, — улыбнулся тот. — Без радио я не мог бы спокойно спать. Нам тоже грозила реквизиция приемника, в городе уже у всех отобрали. Но теперь им не до этого…

Лишив тем временем включил приемник.

— Если хотите, можем попробовать найти Москву, — сказал хозяин. — Сейчас нет передачи на Чехословакию, но попробовать можно. Что-нибудь да поймаем…

Он взялся за настройку.

— Вот где-то тут Москва.

Послышался треск, и через минуту слабо донеслась музыка. Все столпились у приемника. Слышно было плохо, но все-таки…

— Играют! — с восхищением сказал Федор. — И вправду, наши играют!

Они стояли не шевелясь, вспоминая о прошлом, о родине, где люди опять ходят на концерты. А тут, далеко на западе, еще идет война…

— А теперь — Ленинград, — просительно сказал Лишин, нарушая общее молчание. На какой волне передает Ленинград, никто не знал, но, чтобы сделать приятное Лишину, стали искать Ленинград.

— Ленинград наверняка ведет передачи, в Ленинграде все-все как в мирное время… — с серьезным лицом твердил Лишин. Ему хотелось подольше говорить об этом замечательном городе, но его не слушали: опять настроили приемник на Москву. Маслов отчаянно сдерживал кашель, чтобы не заглушить едва слышную музыку.

— Когда-нибудь дома вспомним, как мы однажды ночью тайком у чехов слушали Москву, — сказал растроганный Федор.

— Вспомним, как мы радовались этому.

Бартош выключил радио:

— Пошли спать!

— Спокойной ночи, — пожелала хозяйка, и в этих словах было что-то мирное, домашнее.

«Словно приласкали нас», — подумал Федор.

Они собрали свои вещи, вышли во двор и по приставной лесенке влезли через слуховое окно на чердак. Там было темно и пахло сеном.

— Огня не зажигать: он может быть виден в щель! — распорядился Бартош.

Завернувшись в шинели и одеяла, они погрузились в душистое сено.

— У вас мы хорошо выспимся, — на прощание сказал хозяину Бартош.

— Спите спокойно. В случае чего я вам постучу. Они уснули почти мгновенно.

Хозяин осторожно слез вниз. «Спите спокойно», — сказал он, зная, что сам не сомкнет глаз. Он сел в комнате рядом с женой, и они слушали глубокую тишину ночи. Прежде оба даже представить себе не могли, какой многоликой и коварной может быть эта тишина.

— Кто бы сказал, что они придут! — сказал хозяин, покачивая головой.

— А может быть, ты все-таки зря?.. — медленно и в раздумье начала жена. Ей не хотелось сердить его и показать себя трусихой, поэтому она быстро добавила: — Понимаешь, я не из-за себя, я из-за нашего Карлушки…

Муж беспокойно скручивал папироску. Конечно, он понимал это и у него были свои опасения, но сейчас уже нельзя идти на попятную. Ему наконец удалось закурить, и он глубоко затянулся.

— Ничего, обойдется, — сказал он, пройдясь по комнате. — Иди-ка ты спать.

Она покачала головой:

— Нет-нет, я останусь с тобой!

Больше не было сказано ни слова, но оба почувствовали связывающую их нежную любовь. Красивые слова о любви были незнакомы этим людям, на такие разговоры у них никогда не оставалось времени, но каждый инстинктивно чувствовал, что творится в душе другого.

Муж снова зашагал из угла в угол.

— Плохой у них вид, — сказала жена. — Кто знает, сколько времени они уже идут и куда.

— Об этом они, понятное дело, не будут говорить… Когда-нибудь мы расскажем, что они у нас были.

Он имел в виду прежде всего своих друзей по подполью. Эх, был бы сейчас здесь кто-нибудь из них, вот бы удивился! Может быть, дать им знать? В хозяине боролись желание поговорить с кем-нибудь и сознание того, что все это дело надо держать в полной тайне. Он смущенно потирал руки.

Жена думала: «Когда-нибудь в самом деле отрадно будет вспомнить о том, как у нас ночевали партизаны, но сейчас совсем другое дело. На чердаке — четверо партизан, а рядом… наш ребенок». Страх ходил вокруг, как голодный пес.

— А если даже что-нибудь и случится, — вдруг сказал муж, чувствуя, как сердце его сжимает тревога, — что ж, значит, надо бороться. Ты говоришь: «Наш ребенок». Но разве у них нет детей? А вот они оставили их и пришли сюда. А ты трусишь!

Жена беспомощно сложила руки на коленях. До чего упрямы и неосторожны мужчины! В случае чего она схватит ребенка на руки — и вон из дому, проскочит в сарай, а оттуда через окошко — прямо в лес! И, пока муж думал о своем, она мысленно разрабатывала свой план до мельчайших подробностей. Она даже переменила юбку — надела серую вместо синей — и взяла пальто, хотя в комнате было тепло. На всякий случай…

— Для нас большая честь, что они пришли к нам первым, — твердо проговорил муж, чтобы подбодрить ее и себя. Она кивнула, но через минуту послала его во двор послушать, не идет ли кто.

Так они и сидели до рассвета.

Ян Боденек

Ночной допрос

До того как я надел форму работника госбезопасности, я считал себя порядочным, неплохо воспитанным человеком. Позже, при расследовании различных мерзких дел, я научился кричать на допрашиваемых, но все это было еще не так страшно. Когда я выходил из здания госбезопасности, я старался доказать, что и я, четник [13], такой же, как все, и разговаривал со всеми нормально.