Норберт Фрид - Картотека живых Страница 18

Зденек и Феликс стоя. ли с шапками в руках.

— Ну, как дела, пражане?

Оба чеха, тощие, остриженные наголо и грязные, улыбались из последних сил, но глаза у них слезились от боли, и Оскар сразу заметил это.

— У пианиста сломана челюсть, — сказал он. — Но ты-то почему скалишься, как голова на колу?

Зденек рассказал об инциденте при раздаче еды.

— Ты голоден? — небрежно спросил врач и быстро ощупал лицо Зденека. Серьезных ожогов у тебя нет.

— Нет, не голоден, — соврал Зденек и сразу пожалел об этом, почуяв доносившийся из глубины барака аппетитный запах вареной картошки. — Феликс утром почти не мог есть хлеб и отдал его мне.

— Немного картошки у нас тут останется, а лицо мы тебе смажем вазелином, — заметил Оскар словно бы про себя. — А теперь займемся другим пациентом. Для тебя нужны сахар и маргарин, верно? — обратился он к Феликсу.

Сидевший за столом Имре уловил в разговоре чехов только слова «вазелин», «сахар» и «маргарин». «Ну конечно, — проворчал он по-венгерские — для чехов у него все найдется!..»

Оскар заметил, что Шими-бачи снова успокаивает дантиста.

— Видите, ребята, — понизив голос, сказал он по-чешски. — Вот так мы тут все время ссоримся, вечно ссоримся, все до единого.

— Вы этому удивляетесь? — спросил Зденек. Он не мог молчать, невысказанные горькие слова прямо-таки душили его. — Человек человеку волк. Феликс все твердит: «За что меня искалечили?» А меня вот ошпарил этот хам в кухне… Ну, скажите сами, разве люди не волки?

Оскар грустно улыбнулся.

— А ну тебя! Может быть, тебе и душу ошпарили этой порцией картошки? Люди всегда остаются людьми, но, когда на них так давят, они подчас очень странно сгибаются, тут уж ничего не поделаешь. Я вот тоже иногда злюсь на людей, да еще как, но мне достаточно изругать кого-нибудь. А другой не может обойтись без палки.

— Феликс не понимает, за что ему сломали челюсть, я хочу знать, почему у меня отняли эту жалкую порцию жратвы. Эсэсовца рядом не было, никто этим сволочам не приказывал так поступать. Почему же они так обошлись со мной?

Сигарета за столом прошла по кругу: Шими-бачи, Пепи, маленький Рач и Антонеску — все затянулись по разу. Имре подошел к Оскару и отдал ему окурок. «Спасибо», — сказал тот и похлопал дантиста по плечу. Имре кивнул и вышел из барака. Оскар снова повернулся к Зденеку.

— Вот видишь, и он не так плох, как кажется. Сколько ты лет в лагере? Два? В Освенциме побывал? Так чего ж ты хочешь, скажи, пожалуйста?

— Зденек тоже не всегда был такой, — невнятно прошептал Феликс. — В Терезине он был бодрый, веселый. Вот только здесь… уж не знаю, почему…

— Мне уже ничего не хочется, — сказал Зденек и поглядел в глаза Оскару, словно желая сказать: «Так мне и надо за постыдную слабость, насмехайся надо мной». — У меня уже нет сил драться…

— Сколько тебе лет?

— Тридцать два.

— Мне сорок два. Феликс, тебе хочется жить?

Пианист ничего не ответил, только на глазах его появились слезы.

— Здоровый человек не должен так говорить, — сказал Оскар Зденеку. Чем ты занимался до войны?

— Работал на киностудии.

Судетец Пепи, который когда-то проходил военную подготовку в чехословацкой армии и хорошо понимал по-чешски, закричал:

— Das ist doch der alte Kinofritze!. Разве ты не помнишь, Оскар, я еще ночью говорил тебе о киношнике, который знал моего отца. Знаменитый режиссер, я видел его фильмы.

Сидевшие за столом с интересом подняли головы.

— Я мало ходил в кино, — улыбнулся Зденеку Оскар. — Не обижайся, что мне неизвестна твоя фамилия.

Зденек смутился.

— Герр Пепи преувеличил… Я сделал всего лишь несколько короткометражек…

— Можешь не объяснять. Я хорошо знаю Пепи, и его слова никогда не принимаю вполне всерьез. Ну, иди сюда, я познакомлю тебя с другими врачами. Когда среди нас нет Имре, мы все — дружная компания и совсем не волки.

Статный Антонеску молча посмотрел на Зденека и приветливо кивнул. Маленький Рач уставился на него умными серовато-голубыми глазами, окруженными множеством морщинок.

— Вы сейчас говорили очень горьким тоном. Что с вами?

За Зденека отозвался Оскар:

— Возьмись за него, возьмись! У него самый опасный в лагере недуг: пропала охота бороться.

Контора тоже получила из кухни обычное ведерко картошки, которая даже была очищена и нарезана ломтиками. Фредо затопил печурку, снял с нее две железные конфорки и поставил на их место большую сковородку. На сковородку он бросил несколько порций маргарина, а на шипящий маргарин вывалил половину принесенной картошки, не забыв посолить ее и приправить тмином. Вскоре по конторе разнесся приятный запах жареного картофеля.

За занавеской на зубоврачебном стуле сидел Фриц. Около него вертелся парикмахер, Янкель Цирульник, маленький, головастый польский еврей с большим, вечно простуженным носом. На плечи Фрица была наброшена старая куртка, сейчас засыпанная его темными волосами, на полу тоже валялось несколько черных завитков. Тот, чью голову они только что украшали, кусал себе губы и обдумывал самые невероятные планы мести. Итак, ему, Фрицу, теперь придется ходить остриженным наголо, а эта шкура Хорст будет по-прежнему щеголять усиками! Как же быть с ухаживанием за дебелой фрау Вирт, которое до сих пор шло так успешно? Ее не очень-то покоришь без шевелюры. А что, если угроза Дейбеля серьезна и Фрица действительно отлупят и отправят в мусульманский барак, а за хлебом станет ездить кто-то другой?

Янкель докончил стрижку и с удовольствием посмотрел на полосы, которые тупая машинка оставила на голове Фрица. «Не беспокоило, герр Фриц?»

Коротышке немцу не хотелось вставать со стула, не хотелось прерывать свои размышления о мести и уходить из конторы.

— Побрей-ка, пожалуй, меня, раз уж такое дело, — решил он.

— Извольте, герр Фриц, — поклонился Янкель и извлек из своего ящичка кисточку и бритву, единственную во всем лагере.

В передней части барака сидели за столом Хорст и Эрих. Фредо перемешивал ложкой картошку на сковородке, скоблил дно, чтобы она не пригорела, и всячески дразнил аппетит проминентов. Но головы обоих были полны забот, а кроме того, Хорста и Эриха стесняло присутствие Фрица. Писарь удрученно почмокивал языком, думая о том, что сейчас не худо было бы пропустить по рюмочке шнапса. Но, увы, бутылка, преподнесенная Мотикой, как говорится, уже кланялась. Картотека, на которую Эрих еще сегодня ночью возлагал такие надежды, как на провозвестницу райской жизни, была небрежно сдвинута к самому краю стола, видимо, еще с тех пор, когда наказывали Жожо. Писарь лениво взглянул на нее и даже не встал, чтобы передвинуть ящик на место. «Нет, — думал он, — все идет как-то не так! Чертов рапортфюрер все испортил с самого утра, смешал все карты. Видно, Фредо прав; почему бы в самом деле не взять в контору помощника, который займется картотекой? К чему самому вечно возиться с ней и нервничать из-за дел, которые все равно идут вкривь и вкось?»

— Ты сказал что-то? — проронил Хорст, все еще встревоженный историей с Фрицем.

— Нет, — хмуро проворчал Эрих.

— Чего же ты почмокиваешь?

— Хлопот куча! — сказал писарь. — Людей все прибывает, работы в конторе тоже, придется мне взять помощника…

— Правильно, писарь! — подтвердил Фредо, словно и не помня, что это его собственное предложение. — Я давно хотел тебе это посоветовать.

— А ну тебя с твоими советами! — усмехнулся Эрих. — Грека я сюда не возьму, так и знай. Я уже выбрал себе человека.

— В самом деле? — Фредо изобразил любопытство.

Хорст осведомился, кто же это такой. Писарь не знал, сказать или не сказать. Обстановка казалась ему благоприятной: главный противник, Фриц, разбит наголову, сидит рядом опозоренный и через несколько минут навсегда покинет контору.

— Младший писарь сгодится нам и для других услуг, — сказал Эрих. Ведь это, собственно говоря, срам, что главный арбейтдинст Фредо у нас тут за кухарку.

— Я против этого не возражаю, — отозвался Фредо, перемешивая картошку. — Но разрешите мне дать еще один совет. В конторе нужен не только младший писарь. Нужен еще и штубовой. Помните, как Дейбель ругался, что у нас тут свинюшник. Писарь пусть пишет, а штубовой будет стряпать, убирать и все прочее. Он тоже мог бы жить здесь, раз уж освобождается четвертая постель…

К столу подскочил Фриц. На физиономии у него еще были остатки мыла, в левом углу рта кровоточил порез от бритвы.

— Кто тут решает вопрос о свободной постели? — закричал он. — Какой-то сволочной грек?

Фредо отвернулся от него, Хорст наклонил голову. Только писарь остался спокойно сидеть и из-под стальных очков невозмутимо глядел на оцарапанную физиономию Фрица.

— Ты все орешь? Никак не можешь понять, что твоя песенка спета? Не можешь понять того, что тебе еще придется просить и просить, чтобы староста лагеря или даже простой писарь помогли тебе выпутаться? В своем ты уме, а?