Лариса Захарова - Сиамские близнецы Страница 18

— Мне пришли сейчас на память слова Тардье после убийства Луи Барту, — сказал О'Брайн, едва официант отошел. — «Для глав государств покушения являются профессиональным риском». Как для жокеев, добавлю от себя.

— В таком случае напоминаю тебе существующее среди нацистов мнение, что с помощью пяти-шести политических убийств Германия могла бы избежать расходов на войну и добиться в Европе всего, что только пожелала бы… — Пойнт смотрел выжидательно.

— Король Александр и Луи Барту были убиты вместе, оба сразу, дабы не путались под ногами фюрера в балканском, и не только в балканском, вопросе. Был бы жив Барту, его инициатива Восточного пакта во главе с Советами не пропала бы. Дука, премьер-министр Румынии, вдохновитель франкофильской политики в Восточной Европе, — три. Дольфус — четыре, ибо был единственным австрийцем, который по-настоящему противился аншлюсу. Король Альберт, потому что при нем Бельгия никогда бы не стала поддерживать германскую политику, — пять. И шестой — фон Хеш, потому что, пока он был жив, геополитические установки наци в вопросах внешней политики продвигались крайне вяло.

— Можно рассуждать и так, — кивнул Пойнт. — Особенно за таким столом, как наш, и с таким собеседником, как ты.

— Согласен, — грустно кивнул О'Брайн. — За столом тет-а-тет. Пока я работаю в «Дейли мейл» и пока «Дейли мейл» принадлежит лорду Ротермиру… Мои коллеги, да и я тоже, по сей день удивляемся, отчего лорд не попросит у Мосли членский билет в его пресловутый союз.

— Но от сенсационного материала, проливающего свет на обстоятельства смерти германского посла, я думаю, и лорд Ротермир не откажется.

— Бесспорно. Правда, прокомментировать сенсацию он прикажет в прогерманском духе.

— Это неважно, умный поймет с полуслова. А теперь объясни мне, почему информацию о странной смерти германского посла ты надеешься выудить у Дорна? Я все больше думаю, что мы его переоценили и придали преувеличенное значение его приезду в Англию. Да и ты потерял к нему прежний интерес. Почему тебе кажется, что Дорн может пролить свет на загадку смерти фон Хеша?

— Видишь ли… Я встречался с Дорном еще в Германии. Уже тогда я не мог отделаться от ощущения, что он не той породы. Штурмовик, начальник отряда СА, и вместе с тем… Он был слишком нетипичен. Позже, много позже я узнал, как сложилась его судьба после пресловутой «ночи длинных ножей». Он остался жив, что само по себе удивительно. Остался жив, был арестован по подозрению в шпионаже в пользу… Великобритании! Боюсь, я был невольным виновником его ареста, но все началось с того, что накануне убийства или, если хочешь, казни капитана Рэма мы с Дорном встретились. Это была невеселая встреча. Той ночью застрелился его друг, брат невесты, эсэсовский офицер. Дорн рассказал мне, что этот самый Карл Гейден не советовал ему ехать на конференцию СА, ту, которая положила начало резне, и спросил, почему бы это… Я отшутился. Не помню как… Дорн обмолвился, что отправил невесту в Пиллау, к своей крестной матери, чтобы она там пришла в себя от потрясения после нелепой смерти брата, и что после конференции он сам приедет туда. И вот, когда начались события, я помчался в Пиллау, в надежде если не застать там Дорна, то получить информацию от его близких. Честно говоря, мне было тогда безразлично, жив Дорн или его расстреляли, я жаждал сенсации. Появление иностранного корреспондента в небольшом городе и оказалось той сенсацией. Ночью арестовали невесту Дорна и еще одну женщину, не помню, как ее имя… Она была прислугой у крестной матери Дорна, хотя за точность не отвечаю. Но именно ее представили радисткой британского резидента. Был ли этим резидентом Дорн или кто-то еще? Боюсь, у немцев до сих пор нет ответа на этот вопрос. Хотя бы потому, что ни Дорн, ни кто-либо из его окружения не мог иметь никакого отношения к Соединенному Королевству. Уж это-то мне было хорошо известно. Я даже чувствовал себя виноватым перед Дорном.

— Ах, вот почему тебя тогда выслали из Германии!

— Да. И я здесь было сблизился с Дорном… Но, глядя на его процветание, невольно стал думать, что не бывает дыма без огня. Все очень странно, Джек. Дорна подозревали в работе на Англию и направили в Англию. Что скажешь?

— Он «двойник»! — оживился Пойнт. — «Двойник», попавший к немцам на крючок! Чей же он агент?

— Не знаю…

Пришлось ждать, когда Дорн освободится от клиента. Пойнт окинул взглядом человека, деловито засовывающего бумаги в портфель, сказал разочарованно:

— Обычная сделка, Майкл. Уж тут мой американский нюх не подводит. А в тебе, на мой взгляд, просто взыграла романтическая кровь кельтов.

Дорн был удивлен. О'Брайн давно не давал о себе знать. Улыбка журналиста излучала доброжелательность.

— Ты не забыл моего приятеля Джека? Как видишь, жизнь все еще не развела нас.

Пойнт шутливо расшаркался.

— Рад видеть вас, — улыбнулся Дорн. — Чем обязан? «Прежде мы бывали достаточно откровенны, — думал Дорн, прикидывая, что же могло привести к нему репортеров. Они не встречались с О'Брайном с 1934 года, и если он протянет руку дружбы, нет смысла ее отталкивать. Мне не стоило самому искать встреч с ним, но он пришел, и я пожму его руку».

— О… Это большой разговор, — сказал О'Брайн, присаживаясь, — и мне не хотелось бы, чтобы нам мешали.

Дорн вышел из кабинета. Громко сказал служащему, сидящему за столом у двери приемной:

— Рональд, прошу вас… У меня сейчас серьезные переговоры, так что минут сорок нас желательно не беспокоить.

— Честно говоря, Роберт, мундир, в котором я вас видел прежде, четче определял ваше общественное лицо, чем этот гражданский костюм.

— Вы же знаете, Майкл, в моей жизни многое изменилось. С мундиром я расстался. Торгую лесом.

— В это можно верить? А чем же торгует ваш приятель? Барон Крюндер, которого некогда называли просто рыжий Фриц? Немецкой колбасой?

Дезинформацией? Я знаю, Дорн, вы оба офицеры СД и работаете на СД, то есть на политическую разведку Германии.

Дорн пожал плечами — думать можно все, что угодно…

— Вас слишком часто видят с Форгеном, заместителем Мосли по фашистскому союзу. От всего сердца надеюсь, что его очень скоро посадят в тюрьму.

«Я, видимо, ошибся в его добрых намерениях», — печально подумал Дорн и бесстрастно уточнил:

— Видят нас с бароном Крюндером или одного меня?

— Одного вас!

— Форген покупает у меня стройматериалы, он отделывает усадьбу.

— Неужели в Лондоне не нашлось другой конторы, где можно купить пару-тройку кубометров древесины? — усмехнулся Пойнт.

— Форген покупает у меня карельскую березу. В других фирмах она бывает редко, а я к тому же беру дешевле, для Швеции карельская береза не слишком большая экзотика.

— Я не специалист в лесозаготовках, — лениво сказал О'Брайн, — и не берусь дискутировать с вами, Роберт, в вопросах, где вы явно сильнее. Но я хочу напомнить вам, ведь мы давно и хорошо знакомы, что всегда относился к вам по-доброму, и только поэтому до сих пор не сообщил в соответствующие организации, что вы офицер СД. Или, если хотите, немецкий агент, ведущий в Соединенном Королевстве подрывную деятельность, собирающий разведданные и дезинформирующий наше общество, — О'Брайн сделал паузу, молчал и Пойнт, наблюдая, как тот «раскручивает» Дорна. — Но я этого делать не стану, повторяю, я всегда хорошо к вам относился. И повторяю, у меня есть доказательства… Видите ли, мы живем в век лавочников. Даже лорд Ротермир — торгаш, торгующий событиями и политическими акциями с бесстыдством девки, у которой на продажу нет ничего, кроме тела.

Дорн внимательно смотрел на О'Брайна и его приятеля, молчал. Он хотел понять, ради чего О'Брайн пытается его шантажировать.

— Поэтому я, чтобы не отстать от века, тоже торгую, — О'Брайн хмыкнул. — И в обмен на молчание относительно подлинных занятий Роберта Дорна хочу получить от вас информацию об обстоятельствах смерти вашего посла Леопольда фон Хеша. Только не говорите, что у него было слабое сердце.

— Эта версия попала в газеты. А другими я не располагаю, — равнодушно отозвался Дорн. — И вообще я утратил интерес к политическим интригам.

— Полно, Роберт, давайте лучше договоримся о сроках. Когда вы мне сможете сказать, кто убил Хеша, по чьему приказу? Главное — детали…

«Ишь как круто, — возмутился Дорн. — Что же мне ему сказать?»

Тон О'Брайна был так категоричен, а желание схлестнуться с Дорном так явно, что Дорн решил рискнуть:

— Как я заметил, — медленно заговорил он, — в английской речи принято употреблять неопределенные местоимения и наречия. Для смягчения категоричности. В вашем монологе, сэр, этих наречий практически не было. Я постараюсь придать своему монологу наиболее британское звучание. Пожалуй, у меня еще остались кое-какие связи в Германии. И, может быть, некоторыми из них я пользуюсь по старой дружбе на благо моего бизнеса. Вероятно, среди этих связей есть две-три, благодаря которым мое дело одинаково не страдает и в Соединенном Королевстве, и в Королевстве Шведском, да и в рейхе. Не скрою, эти связи мне удается поддерживать той незначительной информацией, которая порой приходит ко мне в руки. Сейчас, например, когда я, задумав расширять свое дело, чтобы поставлять бумагу на Флит-стрит, связан с фирмами, поставляющими газетную бумагу, могу поделиться очень неплохой информацией с лордом Ротермиром. Например, что его сотрудник, некий О'Брайн, совсем не разделяет точку зрения своего патрона по некоторым острым вопросам. И, возможно, я мог бы представить в качестве доказательства магнитофонную пленку, которая зафиксировала ряд высказываний этого сотрудника «Дейли мейл». Более того, через свои связи я заручусь поддержкой его светлости или иных уважаемых лиц в суде, где буду отстаивать свое доброе имя. Но, скорее всего, я не стану этого делать, ибо понимаю, как трудно человеку гуманитарной профессии и узкой специализации найти в Лондоне достаточно оплачиваемую работу и как легко ему потерять репутацию. Так что я не голословен. Что же касается смерти герра фон Хеша… Помня неплохие отношения с вами, сэр, я, возможно, употреблю те старые контакты, чтобы как-то прояснить интересующий вас вопрос. В конце концов нас связывают некие трагические события, которые трудно забыть. Я ничем не мог помочь вам в то время. Отчего бы не попытаться сгладить взаимные потери? Но для этого, мне кажется, следует ответить на один непростой вопрос. Станут ли определенные круги усматривать в преждевременной кончине господина посла симптом германской опасности, которая мнится неким политическим деятелям Британии? Всем известно, господин посол был не во всем согласен с курсом правительства Германии. Так будет ли после его смерти муссироваться тема германской опасности, или ее начнут замалчивать, отступая перед силой? Существует ли, таким образом, германская опасность — тоже любопытная журналистская тема, отправной точкой которой может стать прискорбный факт, не так ли?