Григорий Полянкер - Наш добрый друг Страница 18

И, посмотрев на меня, приглушенным голосом добавил:

– Если, дружище, тебе суждено будет выжить в этой битве и возвратишься живым домой, возьми перо в руки и напиши несколько добрых слов о нашем взводе и о нашей дружной семье. Как жили и дрались с врагом. И о Джульке непременно. И назовешь эту историю «Наш добрый друг».

Я смотрел на ослабевшего друга и думал о том, какое доброе сердце бьется в груди у этого человека, если в тяжкую минуту жизни он обратился ко мне с такими словами и на уме у него такие добрые мысли.

И я тогда подумал: придет желанный час, мы окончательно раздавим врага и вернемся к мирному труду, я постараюсь выполнить, возможно, последнюю просьбу Михася.

Когда перебинтовали и вынесли всех раненых, а затем выпроводили и пленного фашистского пилота, мы почувствовали, как свалилась гора с плеч.

Ведь так тяжело наблюдать, как мучаются раненые, как стонут и как теряют последние силы, а мы, беспомощные, не можем дать им никакого облегчения.

На этом клочке родной земли мы видели столько горя и страданий, смерть караулила нас на каждом шагу, а тут еще слышатся стоны родных и близких, тяжело израненных людей.

Никто не представлял себе, что будет с ними в пути, а также в медсанбате, но все же там им будет, вероятно, намного лучше.

И в самую последнюю минуту, когда они стали отдаляться от нашего блиндажа, лейтенант Самохин вспомнил, что нужно также отправить в тыл Джульку. Об этом он сказал фельдшеру.

Тот пожал плечами, не представляя себе, как ее взять с собой. Нужно успеть проскочить в тыл, каждую минуту может возобновиться обстрел. Да и кто будет в такое время заниматься собакой, когда у каждого тяжело раненные солдаты на руках.

Джулька почувствовала, что разговор идет о ней, поэтому вскочила с плащ-палатки и забилась в угол. Никакая сила не заставит ее выйти отсюда. У Джульки не было ни малейшего желания расставаться с нами, тем более, что кто-то из прибывших солдат успел подбросить ей кусок колбасы краюху хлеба и наполнить консервную банку свежей водой.

Попытка Самохина вытолкнуть собаку из траншеи и погнать ее за санитарами ни к чему не привела. Она оскалила зубы, зло посмотрела: хоть мы с тобой, мол, начальник, и дружим, но никуда отсюда я не уйду.

Назревание конфликта первым обнаружил Шика Маргулис. Он подошел к Джульке, погладил ее, что-то шепнул ей на ухо, но эти увещевания также могли плохо кончиться для циркача, если б вовремя не отпрянул. Тогда солдат дал ей дожевать краюху хлеба, похлебать водички и, когда она стала облизываться, смастерил из ремня и веревки поводок, накинул на шею и осторожно, что-то нашептывая на ухо, вывел ее из траншеи и передал санитару.

Собака еще немного артачилась, попыталась было вырваться из ошейника, вскочить обратно в траншею, но санитар пригрозил ей, крикнул, и она повиновалась.

Высунувшись из траншеи, мы следили с грустью и болью, как необычный караван отдаляется от нас. Жаль было Михася, Профессора и других раненых. Мы себе не представляли, как они нас найдут после того, когда в госпитале их поставят на ноги. Очень жаль было и Джульку. Медсанбат, куда ее поведут, находится далеко отсюда, и кто знает, в какие руки она теперь попадет и кто в такое время захочет возиться с нею, раненой, измученной, ведь с переднего края беспрерывно везут и везут искалеченных людей.

Да, пожалуй, навсегда мы простились с Джулькой. И никто не узнает, куда она, бедняга, девалась и какова ее дальнейшая судьба. Глубокая жалость охватила наши сердца.

Высунувшись из траншеи, мы еще долго следили за тем, Как отдаляется от нас эта необычная колонна, как Джулька пытается вырваться из рук санитара, как старается перегрызть ремень, лает, упирается, как она каждый раз останавливается, повернув в нашу сторону голову.

Вскоре мы ее потеряли из виду. И каждый почувствовал, что он потерял что-то очень дорогое и близкое.

Молчаливые, мы опустились на дно траншеи, чтобы утолить голод. Быстро съели то, что нам принесли.

Мы спешили, не зная, сколько может продлиться короткое затишье. Тяжело стало на душе. И хотя все мы были смертельно голодны, но жевали неохотно, молча, никто не шутил. Только что мы расстались с такими чудесными ребятами. Кто знает: спасут ли их медики, встретимся ли мы снова? Тяжело было и оттого, что расстались с Джулькой. Мы так привыкли к ней, казалось, бог весть сколько времени она была здесь вместе с нами.

9.

Все проходит, прошло и наше уныние. Нам прислали небольшое пополнение – и то веселее будет. Ребята хоть и неопытные, необстрелянные, но ничего, привыкнут! Здесь они скоро станут настоящими солдатами. Не святые ведь горшки обжигают.

То, что немного пополнился наш взвод и что новички принесли с собой новые пулеметы вместо вышедших из строя, и то, что приволокли ящики с патронами и гранатами, провизию, сразу как-то подняло наше настроение, и мы немного ожили.

Мы сидели и жевали хлеб с колбасой. Это был, конечно, не вкусный борщ, который еще недавно по ночам приносил на передовую Михась. Но спасибо и на этом. То время нам теперь казалось сладким сном. Кто в такое время, когда земля горит под ногами, может думать о тех незабываемых днях длительного затишья, когда мы сидели в траншее и прислушивались к пению соловьев, радостно встречали старшину с термосами, шутили с ним, задористо смеялись.

Теперь это казалось далеким сном.

Поев и утолив жажду, мы сразу повеселели. Куда-то улетучилась смертельная усталость. В глазах посветлело.

Шика Маргулис и Васо Доладзе подсели к новичкам и завели с ними веселую беседу.

Новички смотрели на нас, обстрелянных, бывалых солдат, с чувством преклонения, с заметной завистью. Хотя наши гимнастерки были выбелены солнцем, пропитаны потом и вид каждый имел далеко не бравый, все же на этих наших вылинявших гимнастерках сверкали боевые ордена и медали. И это привлекало взоры новичков не менее, чем мы сами.

Они завидовали и нашему спокойствию, и тому, как мужественно мы вели себя, когда над траншеей проносились вражеские снаряды и мины, свистели пули, осколки.

Ребята нервничали, когда начинался обстрел, кланялись каждой пролетающей пуле.

Нам знаком был этот страх. Мы его испытывали и поныне, но каждый из нас уже научился владеть собой в такие моменты, зная по свисту, какой снаряд перелетит, а какой не долетит.

Самохин с грустью смотрел на пополнение. На его глазах погибли, вышли из строя такие орлы! Он отправлял их в медсанбат, прощался со слезами на глазах – то были богатыри, герои, с которыми не страшно было идти в огонь и в воду. А тут ему прислали юнцов, которые еще пороха не нюхали, не измазали землей свои новенькие, только что из склада, гимнастерки и которые кланяются каждой паршивой пуле, валятся на дно траншеи, услышав издали свист снаряда.

Да, с такими навоюешь…

Но что поделаешь. Мы когда-то были такими же зелеными юнцами. Солдатами в самом деле не рождаются – притрутся, понюхают пороха, побывают в переплетах, и все пойдет своим чередом. Волей-неволей и они станут хорошими воинами.

Лейтенант Самохин тяжело вздохнул и опустился на ящик рядышком с новичками. То у одного, то у другого узнавал, откуда он родом да как величать, давно ли призван, бывал ли в боях. Новички робко отвечали этому загорелому, обветренному человеку с густой проседью в волосах. Он поинтересовался, знают ли ребята, в какую часть они попали и какой путь она прошла, как должны себя вести под огнем и при встречах с танками, чтобы заслужить высокое звание гвардейцев. Вскоре в беседу вступили Шика Маргулис и Васо Доладзе. Но не успели они обменяться мнениями, как послышались быстрые шаги. Кто-то прибыл сюда со второго эшелона, и через минуту в блиндаж вскочили двое молодых солдат с пулеметом.

– Принимайте еще подкрепление! – отозвался статный парень с карими глазами и маленькими черными усиками.

Самохин поздоровался с ними и довольно улыбнулся. А улыбка ясно означала: «Спасибо, прислали хоть двух бывалых».

– Ну что ж, добро пожаловать! – сказал Самохин И объяснил, какая задача стоит перед ними.

Шика Маргулис смерил с головы до ног пулеметчика с черными усиками и залихватски надетой каской и спросил:

– Что, впервые, браток, на передовой или уже нюхал порох?

Парень вынул кисет из кармана, оторвал клочок газетной бумаги, угостил окружающих, закурил сам и после недолгой паузы кинул:

– Третий раз после капитального ремонта. А ты – пороха нюхнул?

– Значит, оттуда? – кивнул Шика в сторону лесочка, где стоял второй эшелон.

– А откуда же?

– Так… – задумчиво проговорил циркач. – Ну, а не встречал ли там наших ребят, один такой пожилой, лысоватый, с длинными рыжеватыми усами, а второй худющий, в очках, на профессора похожий. Оба раненые.

– Много там, браток, раненых. Разве в такой сутолоке разберешь? – процедил тот.

– Знаешь, Шика, – отстранил его Васо и сам приблизился к новичку, – понятно, что там много раненых… Но наши были такие, что среди сотен отличишь. Один старшина Михась с пушистыми, как у кота, рыжими усами, а второй в очках, длиннющий – хороший парень.