Иван Днестрянский - Раненый город Страница 19

На третью роту людей не хватило, и пропали честолюбивые планы Достоевского с Али-Пашой. Один из них уже мыслил себя взводным, а второй — ротным командиром… Я тоже поначалу мыслил, да вскоре перегорел. Вопреки самомнению понял: первые роли на войне не для меня. Для них нужны другие, порой неприятные в мирном быту качества, в которых я не воспитан. Тут дай-то Бог на вторых ролях свою лямку вытянуть…

Кому мы подчинены — тоже сложный вопрос. По происхождению — тираспольчане, но от тамошних штабов не имеем ни слуху, ни духу. Теперь в наших рядах больше половины бендерчан-ополченцев, да и вообще, по идее, должны подчиняться штабу обороны города, заседающему в Бендерском горисполкоме. Но там о нас вспоминают только тогда, когда хотят наказать. Одного лишь командира городского ополчения Егорова мы видели с добрым словом и помощью. Но его возможности и полномочия ограничены…

В роте Горбатова есть даже перебежчик из Молдавской армии — русский парень Юрик, которого все кличут Юран. Пятнадцатого июня его вызвали в военкомат, и он, по простоте душевной, пришел. Под угрозой тюрьмы, держа за руки и толкая в спину, его замели в национальную армию, три дня продержали на огороженном колючей проволокой плацу и послали «наводить порядок» в Бендеры. Двадцать второго июня он с оружием перебежал к нам. Оружие отобрали. Но везти его в Тирасполь было недосуг, шли бои. Доложили Костенко, а он, кинув быстрый взгляд на нашего батю, спросил: «Перебежчик? Да ещё мой тезка? Что говорит?» Послушал и отрубил: «Некогда мне. В казармы его сейчас не потащишь. На диверсанта не похож. Приставьте к раненым, пусть помогает…» Так Юран остался с нами. Без страха и автомата пересидел ночной бардак на двадцать третьего июня, хотя легко мог смыться. Работал в поте лица. Автомат Юрану вернули. Оказанное ему доверие он уже много раз оправдал.

И все же мы — батальон! Пусть нас не создавали и не пополняли ни разу по потребному для батальона образцу и стандарту, мы — батальон! Так сложилось здесь! С какой гордостью мы вышли бы отсюда как единый батальон! Но ни в горисполкоме, ни в Тирасполе этого не понимают. Или не хотят понять. Мы не попали в список подразделений, упомянутых в приказе управления обороны. Просто отсутствие нескольких слов на бумаге, чему мы не придали значения поначалу. Но теперь, когда из батальона начинают забирать людей…

Батю комбатом никто не назначал, он комбат по призванию, как говорят, от Бога. Он устало, но добродушно смотрит на нас.

— Еще одна делегация! А я уж думал, где подчиненные Мартынова запропастились?

— Товарищ майор! Верно ли, что будет перемирие и нас выводят?

— Верно. Приказы надо выполнять! Скоро все уйдем за вами.

— Батальоном или так же, как мы, — дергаю головой в сторону реки, — по горстям?

Комбат не отвечает, и мы тоже уныло молчим. Прежде, чем я набираюсь духу снова спросить, он отворачивается, давая понять, что разговор окончен. Батя отходит к столу, на котором стоит единственная в батальоне рация. По ней не столько получают приказы, сколько, выходя на милицейскую или армейскую волну, слушают, иногда говорят, с кем можно, чтобы уяснить общую обстановку. Радист — «Але-улю», он же вроде денщика, спешно освобождает место, подбирает свои манатки. Батя садится за какую-то писанину. Это все. Аудиенция завершена.

— Разрешите идти?

— Идите.

Батя понимает, зачем мы пришли. Одно его слово — и поднимется ропот, две сотни вооруженных людей потребуют от руководителей города и Управления обороны ПМР хоть напоследок посчитаться с ними, сохранить батальон в составе бригады… Но он молчит. Выходя, я всем существом, вопреки очевидному, продолжаю ждать, что комбат остановит нас, но он не останавливает. Значит, не может он нас и себя отстоять. И дальше вести за собой не считает возможным. Только на больную мозоль ему лишний раз наступили.

Выходим из штаба.

— Все, крышка батальону! — горько произношу я.

Семзенис помалкивает. Да что тут скажешь? Такое обращение с нами — несправедливость. Но нет никому до нас дела. Наши политики и полковники уже все определили, и прописали себе руководящую роль. Как они там, на другом берегу, не просто телефоны лапали и в комиссиях заседали, а создавали и сколачивали наши подразделения. Как они упреждали развитие всех событий, хотя на самом деле ничего они бежали за потребностями войны вслед. Теперь они будто бы победоносно заканчивают приднестровскую войну, которую фактически решили Руцкой и Лебедь… У Молдовы армейские и полицейские бригады были созданы «до драки», а Приднестровье создает их уже после, и то, не поймешь как… Не повернись Россия — Приднестровье не отбилось бы…

15

Возвращаемся в штаб-квартиру. Серж и Жорж с Гуменярой смылились куда-то по своим делам. Выяснять куда нет желания. На кушетках дремлют Тятя и Федя. Кацап приподнимается и спрашивает:

— Ну, как?

— Вот так!

Делаю экспрессивный жест руками наперекрест. На Федином лице не видно никаких эмоций. Затем оно оживляется:

— Я тебе проволоку нашел, которую ты просил. С утра отдать забываю. На!

Кацап подкидывает мне согнутый в подобие бухточки кусок толстой, чуть не в полпальца толщиной медной проволоки. Беру её и иду в коридор к стенному шкафу, где видел молоток и зубило. Достаю инструменты и спускаюсь к выходу из парадной. Кладу проволоку на бетон площадки, примеряюсь и начинаю надрубать кусочками длиной по полтора-два сантиметра.

Минут через пять являются Федор и Витовт. Кацап зевает.

— Лейтенант, че ты долбишь, как дятел?! Делать нечего?

— «Рубашку» для трофейной эргэшки[29] делаю. Проволокой обмотаю и поверху изолентой. Такой гранатой сразу мулей десять, а то и двадцать убить можно!

— Эдик, ты спятил! — заявляет Витовт. — Они что, к тебе строем на испытание побегут? Ты их, как змей, заклинать можешь?

— Не могу. Сколько будут — все мои! Пара лишних осколков в брюхо ни одному мулю не помешает!

— Нас же выводят!?

— Ну и что? Ребятам отдам!

Разгибаю новый кусок проволоки, примериваюсь и продолжаю рубить.

— В лесу раздавался топор дровосека, — меланхолично произносит Семзенис, затянувшись сигаретой.

— Дровосек топором отгонял гомосека, — я рифмую.

— Это кто еще тут гомосек?!

— Гы! — расплывается в улыбке Кацап и тут же снова начинает ругаться:

— Кончай долбить! Надоел! Лучше книжку себе найди!

— Оставь его, Федя, пусть лучше это делает, чем по передовой лазит!

— Я б оставил, так долбит же по мозгам, как дятел!

— Туда я еще успею! — отвечаю. — Вот, значит, куда святая троица пошла! Мог бы догадаться…

— Не, они за эссенцией почесали или выменять, что найдут.

— Я уж думал, пошли вынюхивать, где бы еще пару гопников подкараулить, пока мир не вступил в законную силу! Уяснил провал в своей логике. Для новых подвигов недостаточно пьяны-с! Ничего, не разминемся! Бьюсь об заклад, к ночи все будут опять в норе у Гриншпуна. Особенно если Сержу удастся вымутить у Колоса прибор ночного видения!

— И ты с ними?!

— Я-то как раз против! Бате и Али-Паше не понравится — раз! Опасно — два! Не по-людски — три! Гопники, стрелявшие в соседей, свое уже получили.

— Это гопники-то люди?

— Дурак, «по-людски» — это я не про них, а про нас говорю! За собой смотреть надо, чтоб не быть такими, как они! Кроме как показать удаль с непонятным результатом и большим риском ничего не вижу. Вот что я хотел сказать! Пойти подстраховать Гриншпуна, на случай если гопники попытаются сквитаться за сегодняшнее, — это можно! А самим лезть на рожон — дурь!

Заканчиваю рубить проволоку, достаю из сумки гранату и примериваюсь, как буду мотать. Витовт молча курит. Федя, от нечего делать, смотрит, интересуется.

— Запал вытащи!

— Не лечи леченого!

Выкручиваю запал.

— А ну покажи, — тянет лапы Кацап, — ишь ты, не такой, как у наших, а как оса, с перетяжкой!

— Бестолочь, хоть бы «Наставления» читал! Запал как запал, только не УЗРГМ, а УЗРГ![30]

— Разница-то в чем?

— Старая модификация. У румын все старое и дешевое. Иногда может сработать не за четыре и две десятые, а за четыре секунды ровно. Или наоборот, дать затяжку до пяти-шести секунд. Поэтому наши их модернизировали, а у румын все осталось, как было.

— Засранцы!

— Точно! Здесь разницы большой нет, а вот с эркэгэшками хохма у мулей не раз уже приключалась!

Улыбаюсь своим мыслям. Румынские противотанковые кумулятивные гранаты РКГ, имевшиеся у националов в большом количестве и часто попадавшие в трофеи, у нас спросом не пользуются. Общеизвестно, что мулей на этих гранатах подорвалось больше, чем они их кинули в приднестровцев.

— Да, дерьмо гранаты, некачественные!