Алексей Котенев - Последний перевал Страница 19

— До чего же хороша, бестия. Мечта солдата! — блеснул глазом Шилобреев.

Ермаков сел в кресло, вынул папиросу, щелкнул зажигалкой, но она не действовала — отсырела. Тогда он полез в карман за кресалом.

— Отставить такие штучки, — вмешался Филипп. — Ты что, и при мэре так будешь прикуривать? На вот спички, и забудь про «катюшу».

— Как я буду прикуривать — это не проблема. Но вот как мы будем с ним разговаривать — это вопрос серьезный. Ведь он по-русски, видно, ни бельмеса не понимает, а мы столь же понимаем по-китайски.

— Да, нужен переводчик, — согласился Шилобреев. — Может быть, этот бес в юбке знает по-ихнему? — высказал предположение Филипп и направился в приемную, чтобы спросить секретаршу, говорит ли она по-китайски. В дверях он столкнулся с Ахметом. Тот, запыхавшись, вбежал в кабинет и, приставив к пилотке руку, доложил по всем правилам:

— Товарищ начальник гарнизона! У крыльца собралась куча народа, что-то кричат, ни по-русски, ни по-татарски не понимают.

Ермаков и Шилобреев подошли к окну и увидели пеструю толпу китайцев, сгрудившихся под дождем около крыльца. В толпе шныряли подростки и совсем маленькие голые китайчата. Китайцы что-то выкрикивали, размахивали руками. Но что они кричат и зачем сюда пришли, понять было невозможно.

— Может быть, они пришли приветствовать освободителей? — высказал догадку Филипп.

— Разберемся, — ответил Ермаков.

В приемной послышался шум.

— Уходите! Что вам здесь нужно? — донесся из-за дверей резкий голос Маргариты Николаевны.

Филипп поспешил в приемную и через минуту ввел в кабинет невысокого седого старика с жиденькой бородкой и заплетенной на затылке косой. Это и был мэр города, который с раннего утра набивался на прием к русскому начальству. Старик низко поклонился, начал что-то говорить.

— Что ему надо? — спросил Ермаков у вошедшей Маргариты Николаевны.

— А шут его знает, — раздраженно ответила та.

Ермаков с сожалением посмотрел на мэра города.

Лицо у него было мокрое то ли от пота, то ли от дождя. Он еще раз поклонился, заискивающе улыбнулся и опять поклонился.

— Да хватит вам кланяться. Я ведь вам не Иисус Христос и не ваш Будда, — остановил его Ермаков.

Он усадил мэра в кресло и начал жестами и мимикой допытываться, что ему нужно от советского командования. Мэр вытер цветастым платком мокрое лицо и что-то торопливо заговорил, то и дело показывая рукой на шумевшую у крыльца толпу. Ермаков, ничего не понимая, вопросительно глянул на Маргариту Николаевну. Та пожала своими роскошными плечами, захлопала черными длинными ресницами:

— Ни бельмеса не понимаю.

— Неужели не можете разобрать ни одного слова?

Ермаков налил из графина воды, поставил стакан перед мэром. Тот быстро схватил стакан и начал пить. Кадык на его шее прыгал то вверх, то вниз, бороденка тоже прыгала. Мэр осушил стакан, поставил его на стол, посмотрел просящими глазами на Ермакова, потом на секретаршу и снова начал что-то говорить, досадуя, видимо, что его не понимают. Маргарита Николаевна хитровато прищурилась и, кокетливо вскинув брови, обрадованно сказала:

— Ах вот оно что! Господин мэр прибыл к вам пожаловаться: японцы при отступлении взорвали городской водопровод. В городе нет воды, и он просит помощи у советского командования.

— Это нам известно, — хмуро заметил Ермаков. — Скажите ему, что будем принимать меры. Кстати, спросите, есть ли в городе водопроводные трубы?

Маргарита Николаевна что-то спросила у мэра, потом сказала Ермакову, что водопроводные трубы должны быть на японском складе.

— Если есть на складе, значит, все будет в порядке, — сказал Ермаков и попросил секретаршу перевести его слова.

Она что-то сказала мэру, но тот почему-то не обрадовался. Лицо его было по-прежнему озабоченно и даже встревоженно. И Ермаков почувствовал, что мэр города пришел к нему не по этому поводу. Да и китайцы столпились у крыльца не потому, что захотели пить — рядом река. Тут причина, видимо, другая, более серьезная. Как же до нее докопаться? Неужели секретарша, всю жизнь прожившая в Китае, не знает китайского языка? Может, она хитрит?

Подумав об этом, Ермаков недоверчиво посмотрел на переводчицу, потом перевел взгляд на мэра города. А тот, поняв, что его объяснения не доходят до русского начальника, поднес ко рту руки и прогудел:

— Куш-куш. — И показал рукой на окно, за которым гудела толпа.

— Ну вот теперь все понятно: есть хотят эти люди. А вы, уважаемая Маргарита Николаевна, все перепутали, голодных людей поить водой вздумали.

— Они всегда здесь голодают, и я не понимаю, при чем здесь русское командование? — удивилась Маргарита Николаевна, высоко подняв брови.

— А разве в городе нет продуктов питания? — спросил Шилобреев и попросил перевести этот вопрос мэру.

Мэр с недоумением посмотрел на Филиппа, потом быстро встал с кресла, подскочил к окну, за которым гомонила толпа. Ермаков тоже подошел к окошку и увидел, что толпа у комендатуры заметно выросла и загудела еще громче, чем прежде. Мэр согнулся, опустил ладонь на аршин от пола, потом схватился за живот, и Ермаков понял, что он хочет этим сказать: голодают дети, надо их спасать.

— Спросите у него, есть ли в городе продовольственные запасы, — твердо попросил Ермаков, строго взглянув на Маргариту Николаевну.

Переводчица о чем-то недовольно поговорила с мэром и, отвернувшись в сторону, со злостью сказала:

— Откуда у них продовольственные запасы? Они все отдали японцам, а теперь хотели бы поживиться за счет русской фирмы Чурина. Хотят заставить нас продавать им чумизу.

— А разве ваши магазины не торгуют продовольственными товарами? — удивленно спросил Ермаков.

— В магазинах идет переучет запасов, — уклончиво ответила секретарша.

— Ах вот оно что! — вскочил Ермаков и переглянулся с Шилобреевым. — И давно вы начали переучитывать свои запасы?

— Я не знаю. Дней пять, наверное.

— Ну, дела! — Ермаков прошелся по кабинету и, остановившись у стола, попросил Маргариту Николаевну пригласить управляющего.

Когда та вышла, Шилобреев сказал:

— Выходит, они прекратили торговлю с первого дня нашего наступления. К чему бы это?

— Сейчас выясним, — ответил Ермаков, обдумывая создавшуюся ситуацию.

Толпа за окном гудела все громче. Теперь Ермакову было ясно, зачем пришел сюда народ и чего он ждет от советского командования. Непонятно было другое: почему фирма прекратила торговлю? Саботаж? Все может быть. Надо разобраться. Мэр снова кивнул головой на окно и снова произнес, вытянув губы:

— Куш-куш.

— Все понятно, дружище, — ответил ему Ермаков, хотя знал, что он все равно не поймет его слов. — В общем, мэром работаешь, а власти у тебя нет. И хлеба нет. Какой же ты мэр после этого? На потеху японцам? Мэр без власти — ноль без палочки.

В кабинет колобком вкатился Никодим Аркадьевич с объемистой папкой в руке. Он был похож сейчас на подхалимствующего чиновника, каких можно видеть только в кино. На нем был клетчатый костюм и белоснежная сорочка с бабочкой. Волосы на круглой голове лежали гладко, поблескивали маслом.

— Я вас слушаю, ваше превосходительство, — подобострастно выпалил он, выпятив вперед круглый живот.

— Скажите мне, милостивый государь, — начал Ермаков, как бы отвечая на его «ваше превосходительство», — по какой причине ваши магазины не торгуют продовольственными товарами?

— По причине полученного распоряжения. Хозяин прислал из Дайрена телеграмму, в которой приказано произвести учет всех имеющихся запасов продовольствия.

— А как же люди? — спросил Ермаков. — В городе начался голод, а вы барыши на счетах подсчитываете.

— Я управляющий и обязан выполнять все указания моего хозяина, иначе он меня уволит.

— А как же нам быть с голодными?

— Не могу знать! — ответил он по-солдатски.

— Надо открыть магазины, — сдержанно посоветовал Ермаков.

Никодим Аркадьевич замялся, переступил с ноги на ногу и, опустив глаза, негромко ответил:

— Этого я сделать не могу при всем уважении к вам: я обязан выполнять волю своего хозяина.

Ермаков побагровел от злости и, чтобы сдержать себя, зашагал по кабинету. Но подойдя к окну и взглянув на голодную толпу, разозлился еще больше. Что же это происходит, черт возьми, на белом свете? Народ голодает, дети просят есть, а хозяин по своей прихоти закрыл магазины и не хочет торговать. Так ему взбрело на ум, и никто его не может заставить открыть магазинные двери: он собственник и волен распоряжаться своим добром, делать, что ему вздумается. Ермаков повернулся к Никодиму Аркадьевичу, с неприязнью поглядел ему в глаза. Ему нестерпимо захотелось в эту минуту выругать этого холуя, схватить его за воротник, двинуть в сытую рожу и заставить сейчас же, сию минуту открыть магазины, но он вспомнил строгий наказ Чибисова не вмешиваться во внутренние дела города и сдержал себя. «Постой, Иван, не горячись, — посоветовал он самому себе. — А то скажут: «Ермаков опять наломал дров. Война кончилась, а он все воюет».