Владимир Першанин - Снайперы Сталинграда Страница 2

Но двое-трое, наиболее собранные и хладнокровные, выкопали под огнем ямы в песке и замерли. Если нервы выдержат до вечера, то их подберут снующие по ночам взад-вперед весельные лодки.

Возможно, немецкий наблюдатель ожидал повторения утренней удачи и приподнялся, чтобы лучше видеть, как топят упрямый бронекатер. Над краем кирпичной стены торчала голова в каске и верхняя часть туловища. Наверняка немец чувствовал себя в безопасности под грохот десятков стволов, а молчание русских придавало еще больше уверенности.

Пуля, вылетевшая из ствола трехлинейки со скоростью девятьсот метров в секунду, попала наблюдателю под левую ключицу и, наискось прошив тело, вышла под правой лопаткой. Звук выстрела немец услышал с запозданием, пытаясь удержаться пальцами за выступы кирпича.

Телефонист бросился к своему товарищу, подхватил его под мышки, собираясь осторожно опустить на пол. Андрей двинул затвором, выбрасывая стреляную гильзу, и снова нажал на спуск. Телефонист, вскрикнув, отпустил тело наблюдателя и зажал ладонями нижнюю челюсть, которую раздробила пуля.

Он стоял неподвижно, оцепенев от болевого шока, и Ермаков мог бы его добить. Но зная по опыту, как опасны эти вторые и третьи выстрелы с одной и той же позиции, он поднялся и позвал напарника:

— Ларька, уходим!

Но Ларион Кузовлев уже нажимал на спуск, целясь в минометчиков. Он запоздал. Головы в касках мгновенно исчезли в укрытии после выстрелов Ермакова. 19-летний колхозник из деревни Логиновка, увидев, как метко бьет Ермаков, решил тоже отличиться, забыв все наставления.

Он промазал. Пуля подняла фонтанчик кирпичной крошки, а Ларька, рыча от злости, дергал затвор, собираясь выстрелить еще раз. У Кузовлева за первый год войны пропали без вести отец и старший брат. Наверное, сгинули. Ларька рвался за них отомстить.

Ермаков залепил ему затрещину и потащил вниз по лестнице. Это был самый опасный, простреливаемый участок. Андрей намеревался его преодолеть сразу же после выстрела. Но неожиданная задержка — ненужная стрельба упрямого помощника отняла минуту, которая могла стать для них последней.

Пулеметчики в дальнем окопе развернули свой МГ-34 и ударили по лестничному пролету. Веер пуль откалывал куски кирпича, обрушил пласт штукатурки. Ширкнуло по бетонной ступеньке, сплющенная пуля, отрикошетив от стены, ударила Андрея в бедро. Высунулись из окопов минометчики и стреляли наугад из карабинов в облако известковой и кирпичной пыли.

Ермаков отчетливо услышал удар пули. Помощник присел и, схватившись за локоть, застонал от боли. Андрей тащил его прочь. От прицельного огня их защищала пыль.

Молодой немецкий офицер, в куртке с многочисленными нашивками, встал в проеме. С пояса дал несколько точных очередей, приближая дорожку разрывных пуль к мелькавшим среди развалин русским снайперам.

Их спас ротный «максим», открывший ответный огонь. Офицер брезгливо стряхнул крошки кирпича с плеча и шагнул за проем стены. Не слишком спеша, но и не медля, зная хорошую прицельность неуклюжего русского пулемета. Ермаков и Кузовлев, пробежав метров сто, нырнули в проем между сваленным чугунным забором и сломанным тополем.

Тополя в Сталинграде растут высокие, метров по двадцать и больше. Но древесина у них хрупкая, и взрывная волна или попадание снаряда ломает дерево толщиной в два обхвата, как спичку. Это место Андрей уже использовал в качестве засады. Однако нагромождение бетонных столбов забора, чугунных прутьев и ворох ломаных ветвей невольно привлекали внимание.

От таких мест лучше держаться подальше, выбирать что-то более неприметное. Тополь уже жгли из огнемета, ветки наполовину выгорели и обуглились, под ногами хрустели угли. Устроившись под бетонным столбом, Ермаков попытался снять с напарника телогрейку. Тот закричал и отполз на пару шагов:

— Больно! Рука, наверное, оторвана, — жаловался Ларька.

Рукав телогрейки был насквозь пропитан кровью. Андрей отрезал рукав по шву и стал тянуть от плеча. Кузовлев снова закричал, а от ближнего дома резанула одна и другая пулеметная очередь.

— Терпи, — шептал Ермаков. — Сейчас мины запустят, и конец нам из-за твоей дури.

Как в воду глядел. Пулемет отработал еще несколько очередей, а затем полетели мины. Обычно за снайперами охотились настойчиво, не жалея боеприпасов. И сейчас рванули сразу пять-шесть мин. Немцы не успели разглядеть, куда нырнули русские снайперы, и не спеша обрабатывали подозрительные места.

Несколько мин и пулеметных очередей всадили в завалившуюся трансформаторную будку. Мина выбила растрескавшуюся кирпичную кладку у двери. Кусок стены отвалился вместе с металлической дверью.

Внутри лежали тела наших бойцов. Отчетливо виднелись бурые повязки. Сюда санитары приносили раненых, чтобы потом забрать. Но в ожесточенных сентябрьских боях, когда немцы объявили, что Сталинград взят, наши роты и взводы гибли порой до последнего человека.

Об этих раненых уже некому было позаботиться. Так они и остались в трансформаторной будке, в рваных окровавленных гимнастерках, распухшие, с лицами и кистями рук, объеденными крысами. Лежали они здесь давно, ветер разносил запах гниющего мяса.

Не обращая внимания на падающие мины и стоны напарника, Ермаков стащил излохмаченный рукав. Пуля пробила предплечье, сантиметров на пять ниже локтевого сустава. Из выходного отверстия торчали осколки костей. Тяжелая, нехорошая рана. Сейчас Ларька еще крепится, а через час-два ослабеет, вряд ли сможет идти.

На перевязку ушли оба индивидуальных пакета. Шину Андрей смастерил из двух небольших веток и примотал руку к груди.

— Разрывная пуля-то? — спросил Ларька.

— Нет, обычная. Но кость перебита, надо быстрее к своим выбираться.

— Как думаешь, отрежут руку или нет?

— Не должны бы. Рану я обработал, перевязал. Загипсуют в санбате и ночью на тот берег отправят.

— Если отрежут, я плакать не буду. Люди и с одной рукой живут, не бедствуют. Выучусь на счетовода, буду в тепле сидеть. Заслужил, правда ведь?

Кузовлев говорил возбужденно, глотая окончания слов. Лицо покрылось каплями пота, тело тряслось. Надо как можно быстрее уходить, но до темноты вряд ли получится. Ларька ползти не может, а к вечеру ноги окончательно откажут.

— Женюсь, — рассуждал Кузовлев. — Я инвалид войны, можно сказать, в героическом бою пострадал, пенсия положена. Может, медалью наградят? Мы ведь двух фрицев шлепнули, так ведь, Андрюха?

— Может, и наградят, — согласился Ермаков и приложил ладонь ко лбу напарника.

Лоб был горячий, а капли пота, стекающие по щекам, — холодные. Бредит парень… до вечера может и не дожить. Как бы крепко ни бинтовал руку, а кровь продолжает сочиться — черная, густая.

Снова упали несколько мин. Одна врезалась в столб ограды, брызнули куски бетона. Взрыв ударил по ушам с такой силой, что на несколько минут Андрей оглох. Напарник открывал и закрывал рот, однако слов Ермаков не слышал:

— Помолчи… фрицы под боком.

Но Кузовлев не замолчал. Продолжал возбужденно говорить, а потом как-то сник, свесив голову на грудь. Пульс прощупывался, видимо, потерял сознание.

— Ларька, терпи. Через час двинем к своим. Глянь, темнеет уже.

Только стемнеет еще не скоро. Да и не бывает здесь темноты. Наши и немецкие позиции сходятся порой до расстояния полусотни метров, непрерывно взлетают ракеты (в основном, немецкие), продолжают гореть дома и всевозможные постройки.

Ермаков прикидывал направление, по которому можно добраться до своей траншеи. Расстояние всего ничего, метров сто двадцать. Но по прямой в разрушенном до основании Сталинграде не ходят. Перебегают от одного укрытия к другому осторожно переползают открытые места, медленно пробираются вдоль уцелевших стен.

Но и в этом осторожном движении нет гарантии, что ты доберешься живым до нужного места. Сплошной линии обороны нет. Где-то прорвался вперед немецкий взвод и удерживает развалины дома. В другом месте упорно держатся наши, отвоевав стометровый кусок берега, каменный забор и остатки небольшого завода.

— Ларька, очухивайся, сейчас двинем.

— Куда? — таращил на него подернутые мутью глаза Илларион Кузовлев.

Хороший простой парень, вышедший на «охоту» с Ермаковым всего во второй раз. Решил, что постиг все премудрости снайперской стрельбы и нарвался на пулю.

Темнота все же понемногу подступала. Багровые облака на горизонте наплыли на заходящее солнце, размывая в вечерней полутьме силуэты разрушенных домов, деревья с обрубленными ветками. Трансформаторная будка с мертвыми телами бойцов слилась с остальными развалинами. Ермаков сумел поднять вялого, обвисающего на руках напарника, и вытащил его из укрытия.

Кузовлев кое-как передвигал ноги и даже оживился, когда Андрей сообщил, что до траншеи осталось шагов семьдесят.