Юрий Стукалин - Последний защитник Брестской крепости Страница 2

Кожевников горько усмехнулся:

— Не тебе, лебезящий упырь, указывать русскому солдату, что такое позор, а что такое честь…

Ведущий хотел было что-то сказать, но поперхнулся и нервно глотнул воды из стоящего на трибуне стакана. В зале нависла гнетущая тишина. Кожевников молча твердой походкой направился к выходу.

— Таварышч Кошефникофф, — раздался позади него голос с сильным немецким акцентом. — Пожялюйста, подождьите… айн минута… пожялюйста…

Митрич обернулся на голос, с любопытством глядя на поднявшегося из-за стола толстого немца в белой панаме и песочного цвета платке на шее. Рядом с ним встала светловолосая женщина в синем костюме.

— Меня зовут Дария Ульрих, — заговорила она на хорошем русском. — Этот человек — мой отец, Матиас Хорн.

Немец закивал.

— Ему стыдно, — продолжила женщина, — потому что вы правы. Каждый из пяти присутствующих здесь наших ветеранов участвовал в атаке на Брестскую крепость 22 июня 1941 года и воевал потом. На каждом из них кровь ваших солдат, но они не могут ничего исправить. Они приехали сюда повиниться в надежде, что это поможет им жить дальше, не стыдясь прошлого, что общение и дружба с вами снимет с их плеч тяжкий груз совершенных когда-то поступков. Таких, как они, среди наших ветеранов мало — всего пять человек решились приехать. Большинство бывших солдат вермахта считают, что выполняли свой долг перед Германией, и ни перед кем не чувствуют вины за содеянное. А эти пятеро старых солдат просят вас постараться быть снисходительными к ним и простить, если это возможно…

Когда Дария закончила, Матиас по-военному вытянулся и коснулся пальцами края белой панамы у виска, отдавая Кожевникову честь. Он неотрывно смотрел в глаза русского солдата. Нижняя губа его слегка подрагивала. Наконец, он опустил руку и неожиданно сказал:

— Ich erennere mich an Sie.

— Отец говорит, что помнит вас, — перевела Дария.

— Ich zog Sie den Verwundeten aus den Katakomben heraus.

— Он вытаскивал вас, раненного, из катакомб в тот день.

— Solches wird nicht vergessen. — Немец тяжело выдохнул, растирая ладонями лицо.

— Такое не забывается.

Матиас закивал, не отрывая ладоней от лица, затем провел пальцами по щекам, поднимая на Кожевникова влажные глаза.

В зале воцарилась абсолютная тишина, никто не шевелился. Все завороженно следили за немцем, произносящим этот странный монолог — исповедь человека, проделавшего долгий путь, чтобы найти в себе силы посмотреть в глаза бывшему врагу и попросить у него прощения. Слова давались ему с великим трудом. Он бросал фразы и потом некоторое время собирался с мыслями.

— Ich habe den letzten Verteidiger gesehen.

— Он говорит, что видел последнего защитника крепости.

Всем показалось, что толстяк закончил свою речь, но в этот момент тот еле слышно произнес:

— Und es waren nich Sie.

Дария переспросила, словно не была уверена в том, что правильно расслышала его фразу, и немец повторил, прикрывая глаза:

— Und es waren nich Sie.

Дария внимательно посмотрела на Кожевникова, помедлила немного, словно размышляя, затем растерянно развела руками:

— И это были не вы.

ЧАСТЬ 1

Глава 1

Старшина Кожевников трясся на переднем сиденье ГАЗ-М-1 лейтенанта Сомова, крепко держась за ручку дверцы. Коленкоровые сиденья «эмки» были раскалены, солнце, казалось, всерьез вознамерилось испепелить все вокруг. Мокрая от пота гимнастерка липла к спине, жутко хотелось пить.

Неровная колея отвратительной дороги, испещренная ухабами и кочками, тянулась то вверх, то вниз. Рядовой Гусейн Азизбеков отчаянно крутил руль, пытаясь объехать выбоины, и ругался на чем свет стоит, кляня и дорогу, и жаркую летнюю погоду, временами перемежая русскую речь витиеватыми ругательствами на родном языке. «Эмка» ревела, как подраненный зверь, вторя водителю.

Кожевников бросил взволнованный взгляд на Азизбекова:

— Успеем ко времени?

— Ай, товарищ старшина, конечно, — рубанул рукой воздух водитель. — Вмиг домчу! Мамой клянусь.

— Не опоздать бы к поезду, а то совсем нехорошо получится.

— Успеем, — заулыбался Азизбеков.

Кожевников ехал в Брест на вокзал встречать дочь. Дашка собиралась навестить отца и погостить у него пару недель. Они уже год как не виделись, и старшина сильно скучал по ней. Дочка училась в Москве на врача, чем старшина очень гордился и о чем при случае всегда упоминал в разговорах С сослуживцами. Сам он толком и не выучился — после ожесточенных боев Гражданской войны остался в армии в пограничных войсках, посвятив жизнь верной службе Отечеству. Затем были Халхин-Гол, два ранения и долгое лечение в госпитале. Предлагали комиссоваться, но Кожевников наотрез отказался, и его перебросили на Брестскую заставу.

Кожевникову на заставе нравилось: место тихое, привычный ему климат, хорошие люди. Да и сама громада крепости вызывала восхищение.

— Товарищ старшина, — прервал его размышления Азизбеков, — Степан Дмитриевич, разрешите спросить?

— Спрашивай, Гусейн.

— Вот у нас в автороте поговаривают, что немцы войной идти хотят.

— И кто это там у вас такой умный? — поинтересовался Кожевников.

— Так, просто слухи ходят, — пожал плечами водитель.

— Уши бы этим «слухам» хорошенько надрать, — сердито проворчал Кожевников. — У нас с Германией пакт подписан. И никто ни на кого нападать не собирается. А все разговорчики эти паникерские ты прекращай. Понял?

— Слушаюсь, товарищ старшина, — вновь заулыбался Азизбеков.

Телеграмма от Дашки по каким-то причинам запоздала, пришла всего полчаса назад. Кожевников не только не успевал как следует подготовиться к встрече, но и до вокзала в срок сам не добрался бы никак. Ему повезло, что, несмотря на субботний день, лейтенант Сомов в это время был в крепости. Старшина кинулся к лейтенанту с просьбой выделить ему машину, и тот благодушно дал свою старенькую «эмку» с водителем. Сомов очень тепло относился к Кожевникову, они вместе воевали с Квантунской армией в тридцать девятом, многое пережили. В тот год умерла жена старшины. Она тяжело болела, что-то с легкими, и врачи не смогли ничего сделать. Старшина овдовел.

Эту страшную потерю Кожевников перенес стоически. У него оставалась Дашка, и он старался изо всех сил не падать духом и подавать дочери соответствующий пример. Лейтенант Сомов с женой Катей, как могли, его поддерживали.

Прошло два года, но боль в сердце не улеглась. После смерти жены Дашка для него была единственным родным человеком, и только при ней вечно хмурый и немногословный Кожевников вновь становился обыкновенным, улыбчивым человеком. Старшине не терпелось обнять дочь, узнать, как ей живется в огромной, шумной столице.

— Скоро будем, товарищ старшина, — проговорил Азизбеков, заметив, что Кожевников беспокойно ерзает на сиденье. — Эх, дочка у вас на той фотокарточке просто красавица!

— Ты, Гусейн, свой кавказский глаз на нее не клади, понял? — с напускной.суровостью произнес Кожевников.

— Почему, товарищ старшина? — искренне обиделся Азизбеков. — Я мужчина серьезный, и профессия у меня нужная.

— Знаю я твою серьезность. Ребята рассказывали, как буфетчица в тебя горячим киселем плеснула.

— Врут! Клянусь мамой, врут! — насупился водитель.

— За дорогой смотри, «Казанова», — ухмыльнулся Кожевников.

— Кто? — не понял Азизбеков.

— Крути баранку, не отвлекайся. Уже подъезжаем к вокзалу.

Кожевников посмотрел на часы и облегченно вздохнул. К прибытию поезда они успевали.

— Душно здесь, в городе. — Азизбеков вытер тыльной стороной ладони пот со лба. — У нас на заставе получше будет.

Кожевников молча кивнул. Яркое солнце слепило, а на деревьях, оставляющих рваные тени на земле, не двигался ни один листок.

В субботний день в городе было много народу. Несмотря на жару, Брест бурлил полноценной жизнью. Отовсюду лилась музыка. Многие солдаты гарнизона по случаю выходного получили увольнительные и теперь щеголяли по Бресту с симпатичными девушками, аккуратно поддерживая их под локти. На рынке шла бойкая торговля, слышалась польская и белорусская речь с вкраплениями идиша. Люди торговались, толкались, шумели.

На перекрестке «эмка» остановилась, пропуская крытый брезентовым тентом грузовик. Он плыл, чуть покачиваясь, напоминая утомленный корабль. Кожевников посмотрел по сторонам. Возле будки, где продавалась газированная вода, выстроилась очередь страждущих живительной влаги. Старшина с тоской посмотрел на гражданина, который, запрокинув голову, с наслаждением пил газировку из граненого стакана. Кожевников облизнул пересохшие губы, но времени утолить жажду не было — вот-вот должен был прибыть поезд.

— Поспеваем! — радостно воскликнул водитель. — Азизбеков знает свое дело!

— Уймись, хвастун.