Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.4. Буря Страница 2

Это совсем не походило на картину светопреставления, которая рисовалась воспаленному воображению некоторых обывателей.

Суровые, серьезные лица бойцов, мерное движение артиллерии и пехоты навстречу лавине гитлеровских войск свидетельствовали о том, что борьба не кончена, что она только входит в силу. Из Валки каждый день уходил на восток эшелон собранных поодиночке беженцев. Это значило, что дорога через Псков свободна. Несколько раз в день по направлению к Риге выезжали грузовые машины и подбирали уставших людей. В Валке их кормили; женщин, детей, стариков и больных сажали в поезда и отправляли в тыл. Большинство мужчин оставалось, чтобы принять участие в борьбе с врагом.

На небольшой площади, где стояло здание уездного военкомата, и на примыкающей к ней улице все время толпился народ. Здесь разместились правительственные учреждения республики; здесь круглые сутки поддерживалась телефонная связь со всеми уездами и волостями, еще не оккупированными немцами, укомы и исполкомы получали отсюда указания об организации сопротивления, об эвакуации людей и материальных ценностей. Нередко случалось так, что в одном конце города или местечка раздавался грохот немецких танков, а в другом конце все еще продолжался разговор по телефону с руководством республики — продолжался до тех пор, пока его не заглушал гул приблизившегося боя.

Силениек и Жубур со своим отрядом входили в Валку в тот самый час, когда над просторами Советской страны зазвучали бессмертные слова Сталина. Усталые люди останавливались на улице, вытирали с запыленных лиц пот, и все взгляды обращались к репродуктору.

                           «Товарищи! Граждане!                           Братья и сёстры!                   Бойцы нашей армии и флота!                  К вам обращаюсь я, друзья мои!»

Затаив дыхание, они стояли на мостовой. У каждого было такое чувство, что в эту минуту Сталин говорит именно с ним, что его взгляд устремлен на него. Эта непосредственность, это ощущение близости росли с каждым словом.

«Над нашей Родиной нависла серьёзная опасность».

Не страх, не уныние вызвали в сердцах людей эти беспощадно откровенные слова, но глубокую серьезность, мужественное чувство ответственности, сознание тяжести ноши, возложенной историей на плечи народа. Надо было взять эту ношу и во что бы то ни стало донести до цели. А цель есть и может быть только одна — победа.

«Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, и какие меры нужно принять для того, чтобы разгромить врага?»

К двухсотмиллионной громаде советских людей, слушающих эти слова, присоединились — пусть незримые в неоглядной дали, но ощутимо близкие — сотни миллионов угнетенных во всех концах мира. Слушало все униженное человечество, чья единственная надежда на свободу и достойную человека жизнь была связана с исходом битвы, разгоревшейся на широких пространствах Русской земли.

«Прежде всего необходимо, чтобы наши люди, советские люди поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее время, когда война коренным образом изменила положение. Враг жесток и неумолим. Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом. Он ставит своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма, разрушение национальной культуры и национальной государственности русских, украинцев, белоруссов, литовцев, латышей, эстонцев, узбеков, татар, молдаван, грузин, армян, азербайджанцев и других свободных народов Советского Союза, их онемечение, их превращение в рабов немецких князей и баронов. Дело идёт, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том — быть народам Советского Союза свободными, или впасть в порабощение».

С потемневшими глазами, с плотно сжатыми губами слушали люди речь Сталина. Каждый услышал свое прямое задание — и на сегодня и на будущее. И у того, кто правильно угадал его еще вчера, выше поднималась голова, гордостью загорался взгляд.

«При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Всё ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться.

В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога лесов, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия».

Когда прозвучали слова Сталина: «Вперёд, за нашу победу!» — несколько мгновений еще стояла полная тишина. У каждого рождались в мозгу тысячи мыслей и представлений, тысячи образов. Но если бы можно было охватить глазом мысли и представления всех людей, они составили бы единую, цельную картину: то была высочайшего напряжения воля к борьбе, то была вера миллионов сердец. «Я верю в победу, я хочу победить» — так говорил себе каждый человек, так сказал весь народ.

Внешне все происходило гораздо проще и обыденнее.

Юрис Рубенис пошевельнулся; под ногами заскрипел песок. Не обращаясь ни к кому в отдельности, он сказал:

— Ясно. Теперь все ясно. Теперь мы знаем, что делать.

— Да, все ясно, — ответил Силениек.

И сейчас же все задвигались, заговорили.

Рабочегвардейцы окружили Жубура.

— Товарищ ротный командир, не пора ли нам получить боевое задание? У нас и винтовки заржавеют, если долго пробудем без дела.

Трое молодых людей из отряда вошли в здание военкомата. Несколько лет тому назад они воевали в рядах бойцов республиканской Испании; им доводилось ходить против вражеских танков с бутылкой горючей смеси.

Аустра Закис с тревогой наблюдала это оживление. «Аугуст, братик, почему тебя нет здесь? — думала она. — Ты бы устроил так, чтобы я навсегда осталась с вами. Ты бы не стал говорить, что мне здесь не место». При одной мысли, что товарищи из отряда предложат ей и другим девушкам уехать в безопасный тыл, ей стало больно.

На крыльцо военкомата вышел человек и стал кого-то искать глазами в толпе. Заметив Андрея Силениека, он подошел к нему.

— Вас приглашают на совещание.

Силениек вошел в дом.

— Шофер без машины, что моряк без корабля, — сказал Эвальд Капейка, обращаясь к Аустре.

В ожидании Силениека они сели на траву в садике военкомата. Капейка все время поглядывал за ворота; там прогуливалось несколько человек из их отряда; значит, Силениек еще не вышел. Кепку Эвальд бросил рядом, и густейшие светлые волосы падали ему на глаза. Покусывая травинку, он что-то сосредоточенно обдумывал. Костюм Капейки был весь в масляных пятнах, и от него все еще пахло бензином, хотя в последний раз он сидел за рулем три дня назад.

— Ну, скажите, — заговорил он, обращаясь скорее к самому себе, чем к девушке, — на что я такой гожусь? Товарищ Силениек не знает, куда меня девать. С тех пор как этот «юнкерс» испортил мою машину, я стал вроде пятого колеса в телеге. Сию бы минуту перешел на грузовую машину или автобус, но ведь тогда придется с товарищем Силениеком расставаться. Как же это можно? Целый год прожили вместе, сколько дорог исколесили… Разве я его брошу в такое время? Вот проклятый — опять загудел!..

Капейка погрозил кулаком небу. На большой высоте пролетели над городом немецкие самолеты, — трудно было сказать, разведчики или бомбардировщики.

— Один такой вот и изгадил мою машину. Эх, посмотрели бы вы на нее! Мотор работал, как часы. Удобная, аккуратненькая, экономная. Когда я теперь обзаведусь такой!

— Обзаведетесь еще, — и Аустра невольно засмеялась, глядя на его свирепо-несчастное лицо. Капейка еще раз погрозил кулаком самолетам, потом схватил свою кепку, помял ее и снова бросил наземь.

— Без техники мне жизнь не в жизнь. Старик мой, тот даже хотел из меня инженера сделать. Два года помогал, да карман не выдержал. Так вот недоучкой и мыкаюсь. Хорошо бы теперь на танке поработать, гитлеровцев поутюжить, или пострелять из зенитного пулемета. Из автомата тоже ничего. Из обыкновенной винтовки стрелять неинтересно.