Брэд Брекк - Кошмар: моментальные снимки Страница 2

Но поможет ли Он? На чьей стороне Бог в этой войне?

— Если Бог за нас, кто может быть против нас? — спрашивает один.

— Косоглазые, тупица, — отвечает другой.

Незатейливо, наверное. Бойцы надеются, что Он на их стороне. Определённо и без сомнения на их стороне.

Поэтому они пишут «Ты и я, Боже, правда?» на чехлах касок и «Не переживай, крошка, Бог что-нибудь придумает» на защитных куртках.

В такой дали религия у всех одинакова — глубоко в душе, и никого не интересует, во что ты веришь или, скажем, что делаешь.

Вера во что-то большее, чем ты сам, во что-то невидимое — одна из величайших потребностей на войне, когда ты бессилен справиться с ситуацией, в которую попал. И нужно прилепиться к чему-нибудь, что даёт твоей такой короткой жизни хоть какой-то смысл.

Солдаты снимают вещи с убитых вьетконговцев не только на сувениры, но и чтобы взять часть их силы. В стальных касках они носят всякую дребедень: локоны волос, розовые трусики подружек, фотографии семьи, старые монеты, пули на счастье — всё, что, по их мнению, помогает остаться в живых.

Католическая месса начинается в 7 часов.

Солдаты с винтовками молча подходят один за другим, капеллан творит крестное знамение во влажном воздухе джунглей, и начинается литания и служба святого причастия.

— Kyrie eleison, — произносит священник.

— Помилуй нас, Господи, — вторят солдаты.

Дюжина человек опускается на колени для молитвы. Они покрыты грязью боя и в своих плащ-палатках кажутся зловещими приведениями.

— Отче наш, прости нам прегрешения наши …

— Упаси нас от зла. Аминь, — наконец шепчут они, крепче сжимая винтовки.

Дождь припускает сильнее, смешивается с вином, и посвящённое воинство Святого причастия как будто растворяется.

— Всемогущий Боже, которому открыты сердца, ведомы все помыслы и для которого нет тайн, очисти сердца наши дыханием Святого Духа…

Капли дождя падают на лица и смывают набежавшие слёзы.

С широко открытыми глазами солдаты благодарят Господа, останавливаясь перед статуей Христа, установленной на ящике из-под 81-мм миномётных мин. Молитвенных скамеечек нет — отбивают поклоны прямо в грязь. Рядовой с винтовкой прислуживает у алтаря. Остальные несут караульную службу в блиндажах, устроенных по периметру, у проволочной спирали.

— Dominus vobiscum, — говорит капеллан.

Да пребудет с вами Господь.

— Et cum spiritu tuo.

И с духом вашим.

Священник, высокий человек с капитанскими шевронами и эмблемой воздушно-десантных войск, родом из маленького городка в Канзасе. Ему всего 35 лет. Он говорил просто, ибо не было времени на красноречие. Ни слова не сказал в утешение, но посоветовал просто верить — на всякий случай…

Дождь переходит в муссонный ливень.

Священник кланяется распятию и говорит последние слова; вода течёт по его лицу.

Потом он оборачивается и даёт последнее благословение.

— Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Солдаты становятся на колени, крестятся и расходятся. Священник складывает влажные белые одежды, кладёт вещи в сумку и исчезает в ночи так же быстро, как и появился.

Я зрил Его в сигнальных огнях,Внимал Ему в рокоте барабанов,Но воздвигнут был алтарь ЕмуИз вечерней росы и туманов…Слава, слава, аллилуйя,Правда Его грядёт.

Вернувшись в палатки, солдаты пьют пиво, курят «камбоджийскую травку» и перебрасываются шутками.

Включают транзистор. Армейский капеллан читает рождественскую проповедь войскам во Вьетнаме.

— «Чарли» по большей части атеист, не христианин. И хотя он тоже дитя Господа, он, как Люцифер, лишился Его благодати.

— Конечно, некоторые американцы тоже атеисты, — продолжает капеллан, — но мир — вот христианская цель, и, может быть, когда-нибудь, очень скоро, Он остановит эту войну.

— Чёрт бы побрал этого Иисуса, проповедник! — говорит солдат по кличке Ковбой, — Выключи это драное радио. Мне наплевать на душевное состояние вьетконговцев, у меня и со своим возни хватает!

Кто-то просто лежит на койке под москитной сеткой и мечтает о том, что будет делать, когда его война кончится официально, и на «Большой пёстрой птице свободы» он вернётся на Большую Землю, на землю больших гарнизонных магазинов и женщин с круглыми глазами.

У одних такие мечты не появятся вовсе: они не повзрослеют уже никогда.

Другие же вернутся и продолжат войну внутри себя, и остаток дней будут пытаться понять, что же здесь произошло, и будут искать часть своего «я», которая не вернулась с войны. И никогда не найдут…

Перемирие вступило в силу в 6 часов, но засадный патруль за периметром уже вступил в бой с неизвестным числом партизан-вьетконговцев. Винтовки М-16 отплясывают рок-н-ролл, выплёвывая по ночным теням по 750 выстрелов в минуту.

Вспышки света на горизонте расцвечивают тучи и окружающие джунгли как рождественскую ёлку — это лётчики пикируют на бомбардировщиках «Фантом» Ф-4, сбрасывая «конфетки» и «чулочки с подарками» на противника: 750-фунтовые бомбы и напалм.

С праздником, Чарли! Хо-хо-хо…

Небо окрашивается осветительными ракетами во все оттенки цвета крови.

Почта приносит письма и посылки из дома: бутылку пойла, зажигалку «Зиппо», сыр, туалетную бумагу, горсть жевательной резинки.

Отбой. Бойцы ещё глубже замыкаются в себе. Они надеются, что дело их справедливо. Молят, чтобы их усилия и жизнь не пропали даром и, если суждено умереть, чтобы смерть была не напрасна.

Они страдают особенно сейчас. Страдают, потому что это ночь перед Рождеством и они далеко от родных в непонятной стране, где смерть приходит стремительно, приходит без предупреждения, исподтишка, не давая никакого шанса защитить себя.

Они наверняка могли бы укрыться от противника в одиночном окопе или в обложенном мешками с песком блиндаже, но какая броня сможет защитить их от одиночества и страха, терзающих изнутри?

В Штатах мирные граждане ходят в гости к друзьям и родным, спокойно говорят о котировках на Уолл-Стрит и пьют гоголь-моголь с ромом. Или будут пить. А между Вьетнамом и Нью-Йорком 12 часов разницы.

В 10 часов граждане включат новости, но когда диктор — Дядюшка Уолтер — перейдёт к сообщениям о потерях во Вьетнаме на сегодняшний день, нахмурятся и переключатся на другой канал. Они устали от военных новостей. Ведь пришло время счастья и радости, а не траура и печали.

Дома граждане убаюкают детей спать, чтобы тем приснились леденцы. Детям тепло и покойно, животы полны и не болят от дизентерии; они знают, что Санта Клаус скоро наполнит чулочки, которые висят у очага, и положит под ёлку игрушки в красивой обёртке.

У палаток болтается картонка с каракулями, предупреждая о границе боевой зоны:

«ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ!»

Уже полночь. Бой за периметром стих. Далеко-далеко на санях звенят бубенцы. Заступившие в караул вглядываются в небо…

Чу! Ангелы-вестники поют —Славу новому царю воздают.

Звезда встаёт на востоке, но дым боя скрывает её.

Часть первая. «ВОЙНА»

Глава 1. «Удачной войны, ребята!»

«Это не просто война в джунглях, но борьба за свободу на всех фронтах человеческой деятельности».

Приземление в Сайгоне было мерзким. Подлетая к аэропорту, самолёт ястребом, настигающим кролика, с большой высоты нырнул в крутое пике и сел на взлётную полосу, пронзительно визжа тормозами.

К юго-востоку от аэропорта Тан Сон Нхут широко раскинулся Сайгон, город с населением в три миллиона жителей, «Восточный Париж» и «Жемчужина Востока» — Содом и Гоморра современности.

По внутренней связи пилот объяснил, что в Тан Сон Нхуте надо приземляться круто, с большой высоты, потому что если садиться с малой, как на других аэродромах, можно попасть под ракету или снайперский выстрел.

Из иллюминатора мы с Сейлором увидели вьетнамских солдат с полной боевой выкладкой, заряжающих винтовки. В небе сверкали сигнальные ракеты. Совсем рядом гремели артиллерийские залпы, и мы поняли, что аэропорт атакован.

— Ну, Сейлор, — сказал я, — вот и приехали… Прекрасный Сайгон. Всего 365 дней — и домой.

На выходе стюардесса помахала на прощанье рукой и пожелала удачи: «Удачной войны, ребята! Увидимся, когда ваша служба закончится!»

Мы сошли по трапу, волоча свои «походные» мешки. Первое, что поразило в Сайгоне, был влажный воздух. Мы задохнулись, будто от нехватки кислорода.

Ночью в Сайгоне не становится прохладней, и, несмотря на 10 часов вечера, воздух оставался по-прежнему горячим, тяжёлым и гнилым.