Богдан Сушинский - Река убиенных Страница 2

— Оружие и документы мотоциклиста, — коротко приказал пулеметчику, и, пока тот, отложив пулемет, выполнял приказ, изъял у фашиста и бросил себе в вещмешок два автоматных рожка с патронами.

Через несколько дней, когда он наверняка сам окажется в окружении, в тылу у фашистов, этот автомат еще может сослужить ему службу. Да и нужно было познакомить бойцов с оружием врага.

Последним был нож. Повертев его в руке, Андрей сунул себе за голенище: когда-нибудь он тоже пригодится.

— Изъято, товарищ лейтенант.

— Божественно.

— Вас, я вижу, тянет к оружию.

— Может оказаться, что вскоре будем считать каждый патрон. Ну да ладно, бери свою пушку, — устало проговорил Громов, принимая у пулеметчика бумажник ефрейтора. — Кстати, очень надежный механизм, — добавил он, подумав о том, что не мешало бы иметь парочку «дегтярей» в каждом из дотов. — Береги его.

Уже уходя, он в последний раз пристально взглянул в искаженное гримасой лицо десантника, но не потому, что хотелось запомнить его. Скорее, это получилось у него как-то непроизвольно, тем не менее он ощутил, что в душе его шевельнулось нечто похожее на жалость к человеку, чей жизненный путь прерван был столь неожиданно и мгновенно; и кто знает, сколько еще лежать ему здесь, в этом мрачном сыром овраге забытым и непогребенным.

К тому же это был первый увиденный и первый убитый им враг. Что ни говори, а свой смертный счет на этой войне он уже открыл. Теперь и помирать не так страшно, не так бессмысленно будет.

«А ведь где-нибудь и меня вот так же… загонят в вечность небытия… — с грустью подумалось лейтенанту. — Оставят лежать непогребенным».

Увешанные оружием, они быстро выбрались из оврага. На вершине Громов облегченно вздохнул и осмотрелся: вон они, кусты, из-за которых прогремела та роковая автоматная очередь, отсеченная ветка, следы мотоциклетных колес… Что ни говори, а овраг стал их спасением. Организовывая засаду, фашисты явно не учли этого. Впрочем, они очень многое не учли, нападая на такую огромную страну. Огромную и сплоченную. И очень скоро они это поймут.

А в то же время мог ли он, комендант дота, предположить, что боевое крещение свое придется принимать не на передовой, не за бетонными стенами дота, а здесь, в ангельской тиши тылового леса? Но это случилось. И сейчас Громов лихорадочно анализировал ситуацию, действия противника и свои собственные. Урок и опыт, которые он мог извлечь из этого нападения, должны были стать продолжением его командирской подготовки — суровой и отчаянно жестокой военной практикой.

— Не знаешь, до ближайшего дота далеко? — спросил он пулеметчика, обходя неестественно изогнутое тело другого убитого фашиста, возможно, как раз им, этим парнем, скошенного.

— Километр, не больше.

— Всего лишь?

— Я говорю о ближайшем. А их много, и уходят они вправо и влево, вдоль реки, на многие километры. А ведь вам нужен какой-то один.

— Естественно.

— Не спрашиваю, какой. Понимаю, что военная тайна.

— Значит, все ты верно понимаешь…

— Примете командование дотом?

— Если успею, — пожал плечами Громов. — При таком-то развитии событий.

— Так, может, к вам в дот податься?!

— Для этого нужен приказ высшего командира.

— Неужели людей специально отбирали?! — не поверил пулеметчик.

— Меня и самого это удивляет.

— Ну, мне пора. — Красноармеец быстро объяснил ему, как выйти к доту, и поспешил к скале, где все еще отстреливались окруженные десантники. — Только немцам больше не попадайтесь! — крикнул уже издали. — Во второй раз могу не успеть! А так… может, еще свидимся!

«В километре от штаба батальона, в самом центре укрепрайона, рыщут вражеские десантники! — с горечью подумал Андрей, прислушиваясь к густой, все нарастающей орудийной пальбе, раздававшейся уже по ту сторону Днестра. — Неужели положение настолько серьезное? И только ли на этом участке?»

3

Едва бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг успел войти в свой кабинет, как ожил телефон и, подняв трубку, шеф Шестого отделения «Рейхзихерхайтсхауптамта», то есть Главного управления имперской безопасности, с удивлением услышал в трубке вкрадчиво-назидательный голос адмирала Канариса.

— Знаю, что вы только что вернулись, бригадефюрер, и, как всегда, слегка утомлены, но полагаю, что нам следует встретиться.

— День действительно выдался… — начал было Шелленберг, однако главный абверовец рейха мягко прервал его:

— А ведь впереди много-много дней пострашнее. — И тут же вернулся к теме, с которой начал разговор: — Встретиться предлагаю в десять ноль-ноль, в ресторане у Горхера.

Шелленберг не любил, когда кто-либо пытался «извлекать» его из кабинета, особенно в первой половине дня. Это было «его» время. Он любил приезжать пораньше, когда коридоры огромного здания, в котором размещались подразделения Главного управления имперской безопасности, еще пустынны; пока они не были пропитаны растленным духом приказов, команд, чинопочитания и… страха, вечного страха по завтрашнему дню, по карьере, по стремлению угодить, не попасться под горячую руку, произвести впечатление, не «проколоться» перед внутренней службой безопасности СС. Да, он это не любил. Но звонил шеф «Абвера», и завтрак был назначен на субботу, которую Шелленберг конечно же решил посвятить службе. Тем не менее у адмирала было оправдание…

— Приглашен еще кто-либо? — поинтересовался бригадефюрер, уловив, что Канарис слишком задержался у телефонного аппарата.

Обер-абверовец покряхтел, как он делал всегда, когда желал бы не касаться темы, в которую его втягивают, или называть имя, которое он не хотел бы в данный момент произносить.

— Это всего лишь дружеский завтрак в одном из наиболее респектабельных ресторанов Берлина, — бойко, почти игриво произнес он, давая понять всякому, кто решился бы прослушивать их разговор, что речь идет всего лишь о дружеском мужском застолье, — и разделить его с нами дали согласие господа Гейдрих и Мюллер.

— Вполне приличная компания, — неуверенно произнес Шелленберг, не в состоянии скрыть удивления по поводу имен господ, пожелавших позавтракать за счет адмирала. Тем более что один из них, Генрих Мюллер, был шефом гестапо, которое тоже, пусть и номинально, подчинялось Главному управлению имперской безопасности (РСХА); а другой господин был непосредственным руководителем РСХА. Человеком, которого побаивался даже Мюллер, которого в этой империи опасались все остальные, кроме разве что Гитлера и рейхсфюрера СС Гиммлера. Которые, впрочем, тоже не сомневались, что тайные «дела» Гейдрих и «гестаповский Мюллер» завели и на них, безгрешных и неподсудных.

— Итак, завтра, в десять ноль-ноль, — завершил тем временем адмирал и, не давая Шелленбергу опомниться, бросил трубку на рычаг.

Несколько мгновений Шелленберг все еще смотрел на аппарат, словно опасался, что он вновь оживет, затем открыл свой блокнот, чтобы увековечить это приглашение краткой записью, но тотчас же отложил перо. Зачем записывать в служебный «ежедневник» частное приглашение? И потом, может ли он позволить себе забыть о нем? Особенно если там будет Гейдрих, который со дня на день должен был решить вопрос о его назначении на должность начальника только что реорганизованного Шестого управления[1], теперь уже более-менее подготовленного к германо-русской кампании.

Предупредив своего помощника, чтобы тот ни с кем, кроме высшего руководства, не связывал его, Шелленберг удобно устроился в глубоком кресле так, что голова оказалась где-то посредине спинки — его любимая «поза глубинного познания», и, закрыв глаза, погрузился в раздумья.

Канарис в принципе, по сути своей, не принадлежал к людям, склонным проводить время в кругу друзей, за кружкой пива. Тем более что ни Гейдрих и Мюллер, не говоря уже о нем, «молодом выскочке» Шелленберге, к кругу таковых друзей главного абверовца Рейха не принадлежали. Значит, тема встречи может быть только одна — предстоящая война с русскими. Длительная, кровопролитная и крайне опасная для рейха война. То, самое секретное, чем жило сейчас высшее руководство Рейха. Никто, кроме самого фюрера, да, возможно, еще начальника генштаба вермахта, понятия не имел, когда именно начнется эта «русская кампания», как все еще деликатно именовал ее Гитлер; но что начнется она уже этим летом, причем со дня на день, в этом никто не сомневался. То есть, Канарис собирал их явно не для того, чтобы раскрыть величайшую тайну Третьего Рейха. Тогда для чего же?

Шелленберг пытался понять мотивы, заставившие адмирала собрать субботним утром эту «тайную вечерю». Что он намерен предпринять, чего добиться? Узаконить свое главенство среди лидеров спецслужб? Согласовать план действия во время «русской кампании»? Убедить коллег, что Гитлер совершает роковую ошибку, и они, руководители спецслужб, обязаны разубедить его в успешном исходе, а то и составить оппозицию фюреру?