Анатолий Чехов - След в пустыне Страница 2

Самый старый из них — Яшка с темным подгрудком и густой длинной шерстью у основания ног, в белом полотняном налобнике — обладал неприятной особенностью: когда это казалось ему необходимым, ловко плевался.

Курбан уже прикидывал, с какой стороны подойти к Яшке, как вдруг услышал громкие восклицания и ругань старшины.

Схватив двумя руками задержанного ими человека, Андросов стукал его спиной о склон бархана. Старшина казался таким огорченным и расстроенным, будто его в чем-то жестоко обманули. Уж теперь-то Курбан мог без ошибки сказать, что в руках у Андросова был Меджид Мухамедниязов. Но больше всего Курбана удивило, что и Меджид принялся во все горло ругаться по-русски. Вид у него тоже был огорченный.

— Старшина, что делаешь, отвечать будем! — крикнул Курбан.

В ту же минуту его увидел и, как понял Курбан, сразу узнал Меджид. Недоверие и надежда отразились на его лице. Он хотел было что-то сказать, но старшина так тряхнул Меджида, что он едва не прикусил язык.

— Говори фамилию, — зарычал Андросов, не в силах скрыть свое огорчение.

— Не имеешь права, старшина, — услышав, как назвали Андросова, воскликнул Меджид. — Я Мухамедниязов! Думаешь, если ты старшина, можешь солдата бить? Почему руки связал? Почему по голове ударил?

Меджид делал вид, что не знает Курбана, и Курбан по непонятным причинам тоже ничем не выдал, что знает Меджида. Он увидел: Андросов смущен, дав волю рукам.

— Старшина, объясни, почему такое? — спросил Курбан.

— Да не тот, ну понимаешь, не тот, кого искали… Вот они, его бумажки!

В руках у Андросова была справка о том, что Меджид Мухамедниязов действительно красноармеец такой-то части. Справка дана для предоставления льгот Мухамедниязовой Фатиме — матери Меджида.

— Старшина, — развел руками Курбан. Он хотел сказать, что это еще не причина трясти человека за душу.

— Послушал бы, что он сказал, — не отпуская Меджида, отозвался Андросов. — «Салам, говорит, здравствуй. Москва капут. Я, говорит, такой, как ты, война кончал, домой гулял…» Вот тебе Москва! — Андросов сложил внушительный кукиш и ткнул его под нос Меджиду.

— Я так не говорил, — завизжал Меджид. — Я так тебя спросил. Смотрю, папаха, винтовка, борода, сам худой, на меня напал. Думал, есть хочешь, думал, ты домой гулял!

— Ты мне говори, — гневно повел бровью Андросов, — зачем здесь оказался?

— Мало-мало отпуск был, часть догонял, заблудился…

Андросов, поморщившись, оттолкнул Меджида, безнадежно махнул рукой.

— И на такого вот сопливого щенка время ушло, — процедил он сквозь зубы. Поднявшись на верхушку бархана, осмотрел мертвую равнину.

Значит, настоящий диверсант, пока они возились с Меджидом, оторвался от них на добрый десяток километров и уходит теперь все дальше на север, потешаясь про себя, как ловко одурачил пограничников. Ждали они из-за кордона агента германской разведки по имени Гасан-оглы, а поймали Меджида. А может быть, подумал Курбан, Меджид Мухамедниязов — сообщник Гасан-оглы и нарочно, чтобы их задержать, морочит им головы?

Андросов поднял валявшуюся неподалеку винтовку задержанного.

— Вот она, новенькая! Сорок первого года рождения, — с сердцем сказал он, — этой винтовкой надо на фронте фрицев бить, а он ее в пустыню приволок.

Вытащив затвор и сунув его в карман, широко шагая по склону бархана, утопая в песке почти до колен, он спустился вниз, к тому месту, откуда они подходили к Меджиду. Курбан молча направился вслед за ним.

Солнце поднималось к зениту и нестерпимо жгло даже сквозь ватный туркменский халат. У Курбана пот струился по лицу в три ручья. Красноватая мгла стояла перед глазами, но вдруг совсем недалеко, казалось, за ближайшими барханами, заблестело озеро с наклонившимися к воде деревьями. Беленький домик стоял в тенистой прохладе зеленых кущ, над домиком поднимались высокие пирамидальные тополя. Изображение дрожало в горячем струящемся воздухе, возникало и пропадало вновь, манило свежестью и прохладой.

Курбан мотнул головой, отмахиваясь от наваждения, с грустью провел языком по пересохшим губам.

До горизонта тянулись, словно застывшие морские волны, гряды барханов, во все стороны, сколько видел глаз, одни безжизненные рыжие холмы песку — ни человека, ни зверя, ни птицы. До Уюк-Тюбе — ближайшего колодца — еще километров двадцать, да и то неизвестно, есть ли там вода, а в запасе всего несколько литров.

Андросов рассматривал на склоне цепочку следов, полузасыпанных рыхлым песком. Курбан приблизился к нему и тоже стал смотреть на отпечатки в песке.

— Вот, — вытянул руку Андросов.

Курбан ничего не видел. Песок в этом месте был такой же гладкий, как и повсюду вокруг.

— Иди за мной, — приказал старшина, направляясь в сторону от следа, проложенного Меджидом.

Они отошли метров на двести, и Курбан с удивлением увидел начавшийся прямо посреди пустыни след. Он даже посмотрел вверх, как будто нарушитель мог упасть сюда с неба.

— Обманул нас с тобой Гасан-оглы, — сказал Андросов. — Навел на след этого, как его, Мухамеда, что ли, а сам в сторону и каждый отпечаток за собой заровнял. Теперь, поди, уж к Уюк-Тюбе подходит… Вот смотри, гасановский почерк…

Курбан наклонился к следу, стараясь вспомнить все, чему учил его Андросов.

Отпечатки шли друг за другом на малом расстоянии, значит, Гасан-оглы не очень спешил, а скорее всего устал. Песок в ямках по цвету почти не отличался от нетронутого, значит, прошел он здесь довольно давно, солнце успело высушить следы. Курбан сравнил его следы со своими собственными. Ноги Гасан-оглы утопали глубже, значит, шел он с грузом, направление держал на север, наверно, к единственному на десятки километров колодцу Уюк-Тюбе. Курбан и это понял: каблуком песок сносится внутрь отпечатка, носком выбрасывается вперед.

В сторону от бархана уходил тот самый след, по которому шли они от границы. Андросов не ошибся: перед ними снова был «почерк» Гасан-оглы.

— Давай сюда верблюдов! — скомандовал Андросов.

— Солнце над головой, старшина, Гасан, смотри, шел всю ночь и все угро, сейчас отдыхать будет, — возразил Курбан.

Выйти в полуденные часы усталыми, без воды, значило почти наверняка получить солнечный удар. У старшины, должно быть, и сейчас в голове все мутится. Курбан родился в этой пустыне, ему жара привычна. Но как держится Андрос, северный человек, у которого на родине лесов и озер больше, чем песков в Кара-Кумах?

Старшина глянул на раскаленную пустыню, покачал головой:

— Гасану можно отдыхать, нам нельзя, надо идти…

И снова потянулся маленький караван через барханы и плотные солончаки, и снова кругом только палящий зной, коричневые бугры песку, с унылым однообразием уходящие к горизонту, да на гребнях скелеты высушенного зноем саксаула.

Курбана раздирали самые противоречивые мысли. Андроса он знает всего два месяца, а Меджида — с самого детства. Какой он ни есть, а все-таки земляк, свой человек. Привезут они Меджида на заставу, сдадут под стражу, будет его судить военный трибунал. Что сестра Меджида Зоря скажет? «Ты моего брата погубил», — скажет. Прощай тогда Зоря, никогда уже не будет его женой… А старая Фатима? Разве она простит, что он, Курбан, поймал в пустыне ее сына? Но, с другой стороны, не подоспей вовремя Андрос, может, не было бы теперь Курбана в живых, пристрелил бы его Меджид, как джейрана.

Обо всем этом раздумывал Курбан, развязывая путы верблюдов, проверяя седла и поклажу, об этом же думал, когда они двинулись дальше: впереди на Яшке Меджид со связанными руками, за ним Курбан и позади всех старшина.

Яшка, не желая идти в такую жару, непрерывно ревел, брызгая слюной и высовывая язык. Меджид совсем истомился и безвольно мотал головой из стороны в сторону. Оглядываясь назад, Курбан видел, каким усилием воли заставлял себя держаться в седле Андрос, словно от того, поймают они Гасан-оглы или не поймают, зависели судьбы войны.

Мерно и валко идут верблюды, шаг за шагом поднимаясь на гребни, спускаясь в низины, пересекая твердые, как цемент, солончаки — такыры.

Курбан вспомнил радиста Пономарчука, всегда проводившего политинформации. Международный империализм, — говорил Пономарчук, — только и ждет, чтобы растерялся хоть один советский пограничник. Этого достаточно, чтобы в образовавшуюся брешь сразу же проник диверсант. Конечно, Андрос не растеряется, а вот он, Курбан, неизвестно, оправдает ли доверие начальника заставы?

Курбан стал думать о старшине, чтобы не думать о Меджиде. Но рано или поздно Меджид все равно с ним заговорит и потребует помощи. Как посмеет Курбан нарушить закон и не помочь земляку и единоплеменнику?

Раскаленное до белого сияния солнце слепило глаза. Все тело сковывала тяжелая дрема. Медленно и неуклонно продвигался караван вперед и вперед, туда, куда вел едва заметный, исчезающий на солончаках след Гасан-оглы.