Владимир Сысоев - Первое задание Страница 2

— Отставить! — громко скомандовал Коновалов и загородил собой арестованного. — Орлы! Семеро одного не боитесь! Обыскать!

Под телогрейкой у задержанного обнаружили пачку свежих советских листовок.

Коновалов не сильно толкнул парня в плечо и, обращаясь к Сергею и Виктору, которые всю эту сцену простояли без движения, строго сказал:

— Этого чемпиона по прыжкам и бегу — в гестапо! Пусть он там почитает свои листовки!

По дороге Виктор многозначительно поглядывал на Сергея, но тот делал вид, что не замечает этого. Тогда Виктор сильно толкнул его в бок, кивнув в сторону арестованного. Сергей не успел оглянуться, как неожиданно заговорил незнакомец:

— Что, иуды, много вам платят за измену?

— Ещё что спросишь? — зло, не своим голосом сказал Сергей. — Поумнее можешь?

— Смотри-ка, ещё обижаются, — удивлённо протянул парень. — Ястребы из курятника! Сколько вас таких на фунт сушёных?

— Дурень ты! Подпольщик липовый! Листовки мог выбросить в саду… Лезет на рожон! Балда!

Послышались торопливые шаги, и впереди показалась тёмная фигура. Но тут же она метнулась в сторону и скрылась за углом.

— Упустили, — насмешливо сказал арестованный.

— Нам одного хватит, — ответил Сергей.

Ещё немного прошли молча. Сгустилась темнота. Тишиной дышала улица.

Сергей подтолкнул парня в спину:

— Иди!

— Куда это — «иди»? — не оборачиваясь и неуверенно спросил он.

— На кудыкино поле, чемпион! И не думай, что один ты на свете человек!

Парень обернулся и с недоверием посмотрел на полицейских.

— Иди, иди, — подтвердил Виктор, оглядываясь по сторонам. В его руках тускло блеснул нож, и обрывки верёвки неслышно упали на дорогу.

Ошеломлённый парень медленно растирал вспухшие кисти рук.

— Ну, иди. — Виктор радостно и широко улыбнулся.

Даже в полумраке парень разглядел эту открытую, добрую улыбку и окончательно поверил в своё освобождение. Он внимательно посмотрел на конвоиров.

— Что, запоминаешь?

— А как же, без этого нельзя! Начальство и хороших людей нужно знать в лицо! — И быстро пошёл вдоль улицы. Но через несколько шагов остановился, оглянулся и тихо, восторженно выпалил: — А что я дурак — это точно! До встречи!

И таинственным призраком растаял в темноте.

Ждали они день за днём — подойдут, дадут знать о себе подпольщики. Ругали себя последними словами на чём свет стоит — растерялись, не договорились тогда же о связи…

Две недели прошло с того вечера. Виктор нервничал, а Сергей рассудительно успокаивал:

— Не бесись, не всё сразу. Не разрешают ему, не доверяют нам. Подумаешь — отпустили! Ну и что? Может, мы задание имеем от гестапо втереться к ним в доверие? Там не дураки сидят. Чудо какое — отпустили! Скажи спасибо, если они нас хоть на заметку возьмут, проверят как следует, а уж потом…

Виктор понимал, что его друг прав. Подвига они не совершили. Даже риска почти не было. В таких облавах всегда понатаскают сотни людей и сразу же больше половины отпустят. Командир взвода на другой же день как-то нехотя спросил Виктора:

— Отвели?

— Так точно!

— Вот и молодцы.

Виктору показалось, что они поняли друг друга. Может быть, только показалось.

Долго Виктор не мог заснуть — тревожили воспоминания. То виделась падающая, судорожно взмахивающая большими крыльями, обречённая птица, то появилось разбитое лицо парня с листовками, то слышался тихий, торопливый голос умирающего командира полка: «Не будьте простачками, не ждите у моря погоды — под лежачий камень вода не течёт. Сейчас в мире заварилась такая каша, что человек в нём, как крупинка в полковом котле: убери одну — каши меньше не станет. Но и без копейки рубля не будет. Короче говоря, каждый должен сделать для победы всё, что в его силах».

Ещё вспоминались дом, школа и черноглазая озорная девчонка… Где-то ты теперь, что думаешь обо мне? Люба — Любушка, Любушка-голубушка…

И почему-то вслед за Любой возникла юная переводчица из комендатуры, но не прыгающая и смеющаяся, а серьёзная, со строгим взглядом тёмных, пронизывающих глаз… Легко перехватило дыхание, слеза покатилась по щеке. «Кисель вишнёвый», — глубоко вздохнув, тихо прошептал Виктор и, зябко вздрогнув, решил при первой же возможности убежать в лес, к партизанам. Это решение немного успокоило, и он наконец уснул.

Покушение

— Осмысли, Володя, — сказал командир. — У Тихона отобрали наши листовки, он оказывал сопротивление, а его отпустили. Это могло произойти только в том случае…

— Если Тихона конвоировали честные люди, — продолжил комиссар.

— Не только честные, но смелые и решительные.

— Ваня, кончай меня агитировать. Переходи к делу, — улыбаясь проговорил комиссар. — Этот интересный разговор у нас уже был. Сорвалось у Ерёмина?

— Да, подполью связь с полицейской ротой пока установить не удалось. А дело нужное.

— Надо попробовать самим.

— Володя, как с тобой легко! Всё ты понимаешь, на лету схватываешь.

— Не ухмыляйся и не хитри, — без обиды сказал комиссар.

— Что поделаешь?

— Тихон один знает в лицо ребят, которые его отпустили.

— Ну, и что же предпринять?

— Послать Тихона.

— Этого шалопая?

— Не такой уж он шалопай. Горячий — верно, но других грехов за ним нет.

— Ну, хорошо. А как он их найдёт?

— Подключим тётю Дашу. С Иваном Фёдоровичем я уже договорился.

…И вновь Тихона встретили пустынные, почти безлюдные улицы, мрачные лица горожан с потухшими глазами. Вечером он пришёл на явочную квартиру, в дом тёти Даши — пожилой, но ещё достаточно бойкой женщины, которая работала уборщицей в городской управе. Тихон отдохнул с дороги, подкрепился скудным ужином, и, когда стемнело, вышел в сад подышать воздухом. Полная луна еле-еле просматривалась сквозь высокую облачную завесу. Чистый, прохладный воздух, напоённый запахом заснувших садов и убранных огородов, врывался в грудь, наполнял лёгкие и, казалось, проникал в каждую клетку. В стоявшем неподалёку доме бургомистра вспыхнул яркий электрический свет. Раздался еле слышный металлический скрип — кто-то открыл форточку.

«Тоже кому-то жарко», — подумал Тихон и, сам не зная зачем, пошёл на огонёк по устланному листвой саду.

На фоне мрачного неба два светящихся окна казались сказочными. И вдруг зазвучал рояль. Тихон замер, зачарованный. А звуки крепли, росли, потом затихали и, побеждая слабость, возникали вновь — резкие и тревожные.

Подчиняясь какой-то неодолимой силе, Тихон оказался возле окон. Быстро забравшись на толстый сук яблони, он увидел всю комнату. Играла девушка. Взор её был устремлён вперёд, плечи вздрагивали в такт музыке, и казалось, что она плачет. Бледная и хрупкая, девушка почудилась Тихону воздушной и по-неземному прекрасной. «Ангел небесный», — восхищённо прошептал он и, не отрывая глаз от окна, крепко прижался щекой к гладкому стволу яблони. Девушка перестала играть и, лёгким движением руки убрав упавшие на глаза волосы, подошла к окну.

У Тихона перехватило дыхание, он отрешённо смотрел на это чудо.

Большие, печальные глаза задумчиво устремились через стекло в темноту, прямо на Тихона.

Что-то дрогнуло в нём, сердце сладко сжалось, потом стало жарко и приятно закружилась голова.

Девушка ушла в глубь комнаты, погас свет. А Тихон долго всматривался в окно, надеясь ещё, хоть на миг, увидеть незнакомку…

В дом он вернулся с радостным чувством, будто приобрёл для себя что-то очень редкое и дорогое.

А на другой день тётя Даша уселась с корзиной жареных семечек на скамейку у своих ворот. Торговля шла бойко. За забором, переминаясь с ноги на ногу, стоял Тихон и посматривал в щель. Ему хорошо было видно всех проходящих по дороге. Казармы карательной роты располагались в конце этой улицы, и мимо дома тёти Даши всё время сновали полицейские. Расчёт был прост: Тихон увидит знакомых ребят, подаст сигнал тёте Даше, она подзовёт их к себе и проводит во двор. План этот не был надёжным, но ничего лучшего они придумать не могли.

Медленно и тоскливо тянулось время, с великим трудом день перешагнул через свою середину.

«Так здесь целую неделю проторчишь без толку. Может, они в наряд заступили или уехали куда», — подумал Тихон, нетерпеливо прохаживаясь вдоль забора, и вдруг замер: по улице рядом со своей переводчицей шёл военный комендант города майор Шварц. Он вышагивал медленно, как гусак, задрав кверху нос, олицетворяя силу нового порядка. Его самодовольное лицо выражало снисходительность и презрение ко всему окружающему.

Тихона перекосило от злобы. Кровь ударила в голову. Он схватился за пистолет, а мысли, противореча друг другу, били в голову: «Нельзя рисковать! Но можно ли упустить такой случай? Ярый фашист, жестокий палач, гроза города — собственной персоной! Вот он, почти рядом…»