Александр Богданов - Твердыня Страница 2

Смерть близких это всегда больно. Николай и Ирина одинаково горько тосковали — Николай о своем брате и матери, Ирина о своей подруге и наставнице, которой была для нее Глафира Павловна. Огромный дом осиротел без них. Правда к галерее предков в столовой добавились портреты усопших, с которых они глядели как живые — безмятежные и полные мудрого достоинства; но они здесь больше не присутствовали и двери в комнаты Глафиры Павловны и Михаила не отворялись, окна в них были всегда зашторены и прибирались они очень редко. Ирина стала одеваться еще скромнее, чем прежде и перестала употреблять косметику и духи. У нее нарушился сон, она чахла и худела, иногда ей представлялось, что она видит тени и слышит шорохи и голоса умерших, доносящиеся из их комнат, и только несколько месяцев спустя долгие беседы с местным священником вывели ее из депрессии. Она находила опору в своем муже, который очень заботился о ней, выполняя ее малейшие желания. Правда, Большая война держала его вдалеке от родового гнезда, но зато как сладки были их встречи! Чтобы не чувствовать одиночества, Ирина приглашала друзей и родственников, устраивала благотворительные балы в пользу нуждающихся и помогала окрестным крестьянам.

Мысли Берсенева вернулись в настоящее. «Как быстро пронеслись эти несколько дней, с тех пор как я приехал из армии! Какая страсть и нежность захватили нас, как когда — то при первом свидании! На заре моей юности я встретил ее и она дала мне счастье любви. Гибкая, стройная, с темной косой и приветливым лицом, она для меня всегда самая прекрасная. С ней мы прожили пятнадцать лет и сильнее и беззаветнее никто меня не любил и не будет любить.» Позади раздались легкие, быстрые шаги и нежный и певучий голос произнес, «Ах, вот ты где спрятался. А я уже скучаю без тебя.» Берсенев поднялся из шезлонга навстречу ей — широкоплечий, высокий, длиннорукий, с ловкостью движений циркового акробата и живыми, зоркими глазами — он был одарен физической силой и интеллектом. Они обнялись. Ирина была наголову ниже своего мужа и, уткнувшись в плечо, сказала ему дрожащим голосом, «Ты пропадал целый год и опять послезавтра уезжаешь. Дети стали забывать тебя.» На что он ответил густым задушевным баском, «Когда-нибудь нашим разлукам придет конец и мы никогда не расстанемся.» Никто из них в этот миг не подозревал каким трагическим образом сбудется это предсказание.

Hедельная побывка в родовом имении промелькнула как один час. Вот и пора уезжать на фронт. Он стоял посередине прихожей — лощеный, подтянутый молодец, с аккуратно подстриженными усиками и тщательно расчесанными черными, как смоль волосами — и пламя свечей отражалось в навощенном паркетном полу. Его руки крепко обнимали жену и сына, а четырехлетняя дочурка ухватилась за край его шинели. Нежное, пылающее лицо Ирины было мокрым от горячих слез и она только смогла шепнуть на прощанье, «Храни тебя Господь. Пусть бережет Он тебя от зла день и ночь.» Oна поспешно перекрестила его. «Я молюсь за тебя и хочу быть с тобой всегда и везде; в каждом твоем вздохе, в каждой твоей мысли и в каждом твоем сне; возвращайся к нам поскорей.» «Я вернусь, береги себя и детей,» отчеканил Берсенев, запечатлел каждому в щеку прощальный поцелуй и, повернувшись на каблуках, прямой, негнущейся походкой вышел из особняка. Лакеи уже уложили его немногочисленный багаж и экипаж ожидал его у входа. Прежде, чем они они тронулись, он еще раз помахал жене и детишкам, которые с окаменевшими от тоски лицами, смотрели него с террасы. Фигура Ирины в длинном голубом платье, судорожно прижимающая к себе сына и дочь, скоро исчезла из виду, так же как и их двухэтажный просторный, белоколонный дом. Он был скуп на ласку и проявления чувств, хотя любил жену без памяти. Ирина давно распознала его напускную холодность и отстраненность, но считала, что в глубине сердца ее муж был искренним и теплым. Как-то лет десять назад, понаблюдав за ним на рождественском балу у предводителя дворянства, она сказала ему, «Коля, ты всегда такая угрюмая, хмурая бука с женщинами? Мне не надо тебя ревновать.» И рассмеялась легко и серебристо. Этот смех он нередко слышал от Ирины, так могла смеяться только она, единственная и неповторимая, волнующая красота которой заворожила его навсегда. Не мог он отплатить ей романтическими стихами или восторженными речами, превозносящими ее изящество и благолепие, а только икал, шаркал подошвами и покрывался потом; потому-то высказывал свою любовь лишь заботой о ней. Вот и сейчас, сидя в экипаже, увозящим его на станцию, он еще раз тщательно перебирал в памяти достаточно ли он сделал, чтобы уберечь, сохранить и отвести беду от своих близких. Оснований для тревоги было предостаточно. «Великая Безкровная» уже прогрохотала по империи и крестьяне начали самовольно захватывать и делить помещичьи земли. Нередки были случаи поджогов усадеб и убийств их обитателей. Получив сообщение о бесчинствах в родной губернии, Берсенев немедленно вернулся с фронта, проинструктировал управляющего и выделил десяток опытных, вооруженных казаков в постоянную охрану своей семьи. За поворотом дороги далеко за лесом сквозь сетку мелкого, надоедливого дождя он увидел колеблющееся багровое зарево. Оно разгоралось и затухало, неуверенно поднимаясь все выше и выше в черное небо. «Должно быть до Осиновки черед дошел,» ткнул хлыстом в ту сторону рыжебородый возница с подбитым глазом. «Ну, ничего. Далеко не пойдет. Кругом все сырое. Моросей загасит.» Возница радостно гоготнул, задергал вожжами и хлестнул кобылу, «Шевелись, милая!» Не проехали они и полверсты как чьи-то мускулистые руки схватили их кобылу под уздцы. «Тпру, леший», услышали они грубые голоса и лошадь заржав, встала как мертвая. «Кто такие? Куда едете?» «Мы из Плещеева. Вот г-на офицера на поезд везем,» заискивающе вступил в переговоры возница. «Берсеневы? Знаем!» В экипаж с керосиновым фонарем в руке заглянул черноволосый всклоченный мужик в поддевке, разглядывая седока. Стоявший рядом с ним ражий детина с брюхом, вываливающимся через ремешок его короткой рубахи, угрожающе держал топор. «Берсеневых пропустим,» басом разрешил первый. «Правильно я говорю?» Oн обернулся. Зыбкий свет фонаря выхватывал из мглистого ненастья кучку взъерошенных, вооруженных чем попало мужиков, с обочины глазевших на происходящее. Они опирались на вилы, косы или просто на длинные, заточенные колы и палки с гвоздями. У некоторых из них за поясами поблескивала острая сталь топоров и массивных тесаков. Услышав вопрос, они дружно и согласно закивали головами. «Не ты ли это, Севастьян?» признал в нем Берсенев своего егеря. «Что ты здесь в потемках под дождем делаешь и проезжих пугаешь?» «Новое время настало, ваше благородие. Триста годов ждали и вот дождались. А вы поезжайте с Богом.» Севастьян шагнул назад и поднял руку ладонью вперед, как бы открывая семафор. Черные силуэты позади него заколыхались. Кучер взмахнул кнутом, экипаж заскрипел и покатился. «А вот Пучковых ни за что не пропустим,» издалека донеслось до ушей Берсенева. «Попили они досыта нашей кровушки. Теперича наш черед.» Кто-то харкнув, смачно выругался. На поезд он не опоздал.

По прибытии в свою часть находившуюся на Юго-Западном фронте недалеко от г. Луцк Берсенев нашел много изменений. В его полку старый уклад заметно дрогнул. Как известно, вышедший в марте 1917 г. знаменитый Приказ? 1 Петроградского совета ускорил деморализацию Русской армии. Антивоенная агитация и пропаганда были развернуты большевиками беспрепятственно. Революционные солдаты окончательно выйдя из-под контроля командиров, дезертировали массами, на собраниях оспаривали приказы генералов и устраивали самосуды над офицерами. Не избежал этой судьбы и подполковник Берсенев. После провала летнего наступления Керенского на Львов он был арестован, заперт в глубоком и пустом картофельном погребе, оборудованным под избой, и наутро ожидал суда солдатского комитета.

Было их там трое: он, капитан Шебаршин и ротмистр Кусков. Тьма была полнейшая, было сыро, холодно и тоскливо и уже несколько часов сидели они на грязной земле, прислонившись спинами и боками к холодным стенам подвала. Их глаза были прикованы к потолку, где через плохо пригнанные доски просачивались три длинных полоски света, их уши напряженно ловили каждый звук и малейший шорох, доносившиеся сверху, их смятенные сознания потеряли счет времени. Тишина в комнате наверху длилась долго, потом вдруг кто-то поспешно вошел, тяжело ступая сапогами и пересек избу, пыль, труха и солома посыпались им в глаза, они зажмурились и замигали, наверху звякнула жестяная плошка, послышалось журчание переливаемой воды, удаляющийся стук шагов, скрип затворяемой двери и опять тишина. «За что они нас?» воспросил из своего угла ротмистр Кусков. Голос у него был мальчишеский, и сам он был еще неоперившияся, безусый офицерик, только что прибывший из училища. «Ни за что,» отрезал капитан. Он подвинул свое большое, грузное тело, пытаясь сесть поудобнее. «Просто нас не любят.» «Ну почему же так? Bедь мы никакого преступления не совершали?» опять спросил Кусков. «Забьют до смерти по окончании собрания,» мрачно предсказал Берсенев. «Там будут большевики. Они будут требовать нашей казни.» «Подобное у нас в полку уже случалось. Зиберта вздернули на фонарном столбе за то, что у него немецкая фамилия, а Ермолаева с Васильевым разорвали на куски потому, что они командовали их ротой,» проинформировал капитан Шебаршин. «Ну как же так? Bедь солдаты жаловались, что к Пасхе командование не предоставило им ни куличей, ни яиц, ни свечей. Вот за это они на нас обиделись и заперли в холодную. Неужели же так плохо, господа? Мне казалось, что после обьявления в газетах свободы, равенства и братства все станут добрыми и с дружелюбием будут относиться друг к другу, а тут вышло как будто совсем наоборот,» пытался обьяснить себе Кусков. «То газеты,» вздохнул капитан. «Я вот в лепешку разбился в поисках продовольствия и попов. Ничего не нашел.» «Ну, это же естественно, мы в прифронтовой полосе, повреждения сети железнодорожного транспорта….» настаивал Кусков. «Но ведь солдаты же христиане, потому и разговеться хотят. Они нас не обидят и скоро выпустят. Нам даже руки не связали.» «Когда с ними большевики, солдаты превращаются в диких зверей. Бежать надо при первой возможности,» веско заявил Берсенев. «Я нашел здесь какую-то лопатку. Она, правда, ржавая и у нее нет черенка, но копать ею можно. Может выберемся наружу.» «А что толку. Сейчас же ясный день. Узнают и мигом схватят,» осторожничал Шебаршин. «Не обязательно,» подал надежду Берсенев. «Я помню, что эта изба самая крайняя к лесу. Если наш подкоп выйдет в правильную сторону, то нам повезло. Уйдем незаметно. ««Как прекрасно, господа,» посвежевшим от волнения голосом высказался Кусков. «Я всецело с вами.» «Давайте припомним в какой стороне может быть задняя стена?» предложил Шебаршин. «Надо торопиться. Солдаты могут вернуться в любую минуту,» пискнул из своего угла Кусков. Ненадолго они погрузились в размышления, уставясь на потолок, служивший им ориентиром. «Я думаю там,» Берсенев сделал жест, который никто из его однополчан не мог увидеть в темноте. «Вот туда,» Берсенев наощупь пересек подвал и стал копать стенку. «Согласен,» сказал Шебаршин, найдя его на слух. Земля была мягкая и работа шла справно. Они обмотали портянками зазубренное железо своего инструмента и сменяясь скоро углубились на пару метров. Тоннель сначало вели прямо, а потом стали загибать его вверх, надеясь выйти на поверхность. Выработанную землю выволакивали из прокопа на кителе Берсенева и сваливали в дальний угол подвала. Перепачканные черноземом и глиной, мокрые от пота, они дружно и молча копали путь к своему спасению. Наверху по-прежнему царил безмятежный покой. Отдаленные звуки деревенской жизни проникали в подземелье: скрип проехавшей телеги, блеянье овец и коз, позвякивание ведер на коромысле и где-то рядом визг расстроенной гармошки, раскаты хохота и замысловатой матерщины, и дробный стук каблуков танцующих. «Свет, господа, я вижу свет,» вскричал вполголоса Кусков. Подошвы его сапог не были видны в глубине тоннеля, но оттуда дышало его горячим присутствием. Берсенев и Шебаршин бросились к нему. Их сердца гулко забились в груди, их тела прошила мелкая дрожь, надежда озарила их своим сиянием. «Теперь надобно быть очень осторожными. Не выдайте себя,» посоветовал Шебаршин. «Пока не расширяйте отверстия,» добавил Берсенев. «Хорошенько рассмотрите то, что видите и скажите нам.» «Вижу кусты и деревья какие-то,» ответил Кусков. «Постройки или люди видны вам?» спросил Берсенев. «Никак нет.» «Значит правильно копали. К лесу вышли,» с удовлетворением заключил Шебаршин. Внезапно снаружи гармошка перестала играть и топанье прекратилось. Гул возбужденных мужских голосов с вплетающимися в него злыми бабьими выкриками и угрозами, нарастал ежеминутно. «Сюда их! Тащи их на площадь! Пусть народу скажут каковские они!» отчетливо доносилось до узников. «Немедленно уходим,» приказал Берсенев и арестованные заторопились. Раскоп был расширен и один за другим они выскользнули из заточения. Пробежав несколько шагов, офицеры растворились в лесу. «Не останавливаться,» тяжело дыша высказался Шебаршин. «За нами будет погоня.» «Верно,» согласился Берсенев. «Держите направление к реке Стыр — это может быть нашим спасением.» Когда после часового продиранья через кусты и буреломы их энергия иссякла, они повалились на лужайке у подножия какого-то дуба. Сквозь его ветви проглядывало ласковое голубое небо, по которому плыли легкие пушистые облачка. Над их головами щебетали птички и на солнечной полянке жужжали бархатные шмели и порхали яркие бабочки. Это было так успокоительно и усыпляюще после кошмара, от которого они бежали, что их стала одолевать дремота. Их глаза слипались и они заклевали носами, раскинувшись в теплой душистой траве. «Нельзя спать,» предупредил своих друзей Берсенев, заметив их состояние. «Бунтовщики нас сейчас ищут и в конце-концов могут найти.» Он строго осмотрел свой маленький отряд. «Подъем через пять минут и продолжаем движение.» Никто не посмел возражать, понимая необходимость приказа. Поднявшись, на трясущихся ногах они побрели за своим командиром. Река оказалась ближе, чем они ожидали. Через короткое время ее неторопливые зеленоватые воды заблестели между стройных, золотистых стволов сосен. Они спустились на низкий, болотистый берег, где под ногами чмокала грязь. «Осмелюсь спросить: куда дальше?» ротмистр Кусков повернул свое лицо к старшим. «В армию нам назад невозможно,» не раздумывая выпалил Берсенев. «В такой армии офицерам не место.» «Да это больше и не армия,» подтвердил Шебаршин. «Остается одно — по домам,» невесело рассмеялся Берсенев. «Кто в какую сторону, господа?» он выразительно взглянул на своих спутников. «Я думаю, что нам пока лучше держаться вместе. Мы еще недалеко от полка и солдаты нас по-прежнему ищут. Самое лучшее побыстрее уйти из этого места,» поделился Шебаршин. «Верно,» поддержал его Берсенев. «Нам надо найти что-то плавучее и спуститься вниз по реке,» внес свое предложение Кусков. «Хорошая идея,» Берсенев стал снимать с себя сапоги. «Именно это я и вижу в кустах.» Разувшись, он, зайдя по колени в воду и громко хлюпая, побрел к зарослям тростника, откуда торчала гнилая корма какой-то лодки. Встревоженная белая цапля издала печальный крик и захлопав крыльями, плавно поднялась в воздух. Кваканье лягушек в камышах прекратилось. Гущина тростника громко и протестующе зашелестела, когда он вторгся в ее заповедные владения. Берсенев уже достиг лодки и тащил ее на берег. Она оказалась плоскодонкой без весел. На дне ее скопилась дождевая вода, а давно некрашенные борта растрескались. Втроем они ее перевернули, вытряхнули воду и осмотрели. «По-моему, лодка исправна,» заключил Кусков. «Можно рискнуть,» обнадежил Шебаршин. «Надо захватить пару шестов вместо весел,» Берсенев отправился искать подходящий материал в буреломе на круче, где росла сосновая роща. «Да разве шесты в лесу валяются?» Шебаршин попытался разуверить его. «Там только ветки.» Берсенев был уже далеко и взбирался на вершину холма. Его спина была согнута на крутом подъеме, ноги его утопали в слое сосновых иголок, а голова, едва высовывалась над раскидистыми папорoтниками. Обходя муравейник, он заметил движение в глубине леса. Далеко от него, в углублении между двумя поросшими орешником возвышенностями, крадучись продвигалась редкая цепочка солдат с винтовками на перевес. «Они ищут нас,» Берсенев, забыв все, помчался вниз. Шебаршин и Кусков, нежившиеся на траве, с удивлением подняли головы, увидев во весь мах мчавшегося к ним подполковника. «Большевики!» Берсенев ткнул пальцем назад. «Скоро они будут здесь! Лодку на воду и уходим!» Разом они столкнули плоскодонку в воду. «Забирайтесь!» приказал Берсенев. Он, вошедши в реку, с напряжением толкал лодку к середине. Потом, когда он уже был по грудь в воде, друзья втащили его через борт. Плоскодонка наклонилась, выровнялась и устремилась вниз по течению. Извилистая неширокая река, играя солнечными бликами, неспешно несла их прочь от опасности. Непроницаемые массы высоких кустарников подходили вплотную к воде, иногда полностью скрывая берега. Утки безмятежно плавали на зеркальной поверхности. Дружные и семейные, они ныряли в поисках пропитания, потешно махая лапками. Берсенев с заметным усилием стянул с себя сапоги, вылил из них воду и положил рядом с собой на скамье на просушку. Все трое молча сидели с полузакрытыми глазами, так они были вымотаны. К их разочарованию вскоре через днище начала обильно просачиваться вода и дальнейшее путешествие стало невозможным. Они высадились на правом берегу у села Вараш. Десятки крытых соломой хат с белыми оштукатуренными стенами утопали в зелени садов и огородов. Цветущие поля с подсолнухами и зерновыми, яблоневыми и грушевыми деревьями тянулись вокруг, насколько хватало глаз. На цветах, листьях кустарников и тополей блестели, переливаясь, крупные капли воды. На пригорке стояла добротная, ухоженная церковь с устремленными ввысь куполами и блистающими золотыми крестами. Радуга развернулась в лазурном небе. Темнели леса на горизонте и прозрачный воздух был чист и легок. По накатанной грунтовой дороге упряжка волов с натугой тащила воз с бревнами. Друзья сумели выбраться из полузатопленной плоскодонки и остановились, осматриваясь на песчаной косе. «Похоже, что здесь все пока по-старому,» вывел заключение Берсенев. «Куда дальше, господа?» oбеспокоился Кусков. «Я иду к своим в Саратовскую губернию,» Берсенев наклонился и поправил свои сапоги. «Кому нибудь по дороге?» «У меня больная мама в Петрограде. Ей уход нужен,» виновато поежился Кусков. «А мне в Тамбов к семье тянет,» смутился Шебаршин. У каждого из них после невольного освобождения от армейского ярма, сразу появились неотложные личные заботы, но в сердцах залегла тяжесть расставания с друзьями, с которыми они прошли столько испытаний; глаза их посуровели. Они крепко обнялись и обменялись адресами, пытаясь заучить их наизусть. Полные надежд, oни направились в село искать помощи.