СЁХЭЙ ООКА - ОГНИ НА РАВНИНЕ Страница 2

Вскоре я занемог и превратился в настоящую обузу для своих сослуживцев. И сразу же заметил, что отношение окружающих ко мне день ото дня становится все более прохладным и безразличным. Мы постоянно, ежечасно балансировали между жизнью и смертью и примитивный инстинкт самосохранения переродился в темную зловещую силу, которая, как неизлечимая болезнь завладела всем нашим существом, проникла в кровь и плоть, отравила мозг, деформируя личность, испепеляя в нас все, кроме примитивного себялюбия.

Сознавая все это, я особо не торопился поделиться с товарищами по оружию, теперь уже бывшими, своими бедами. Скорее всего, они уже знали моих злоключениях. Кроме того, с моей стороны было бы даже нечестно бередить им души жалобами и стенаниями Зачем оживлять в солдате человеколюбие и сострадание, похороненные где-то глубоко-глубоко внутри?

На обочине под большим деревом собрались бойцы передового дозора. Из этого элитного подразделения уцелело всего несколько человек.

Мы высадились на западном побережье острова Лейте в составе смешанной бригады одного из армейских корпусов. Значительные воинские подразделения спешно перебрасывались в район порта Таклобан на выручку частям, оказавшимся в отчаянном положении.

Едва мы оказались на берегу, как тут же подверглись массированной атаке американской авиации. Половина наших людей погибла на месте. Тяжелая боевая техника и транспортные суда, разметанные бомбами противника, канули в морскую пучину. Остаткам наших соединений было приказано продвигаться на восток и в полном соответствии с первоначальным планом преодолеть центральный горный массив острова Лейте по единственному узкому перевалу. Нашей конечной целью значился аэродром Бурауэн.

Добравшись до подножия горного хребта, мы обнаружили там малочисленные остатки передового корпуса, вышедшего на заданные позиции намного раньше нас. Как оказалось, шквальный огонь американцев стер наши войсковые соединения с лица земли.

Исходя из ситуации начальство приказало нам перейти горы немного южнее, где не было ни перевала, ни разведанных троп.

Как только мы стали карабкаться вверх по уступам, раздались залпы и с трех сторон на нас посыпались снаряды. В мгновение ока мы скатились с горы и рассредоточились по местности. Немного позже несколько рот сгруппировались в долине и разбили лагерь. Офицер связи был отправлен на базу Ормок за дальнейшими инструкциями. Когда он вернулся, по лагерю поползли странные слухи. Говорили, что из штаба получен приказ штурмовать перевал и осуществить переход через горы любой ценой. Капитан, содрогаясь от гнева и отвращения, разорвал приказ в клочья…

Таким образом, наша поредевшая рота – по количеству бойцов она равнялась взводу – теперь стояла в маленькой деревушке, приютившейся в тихой сонной долине.

Запасы продовольствия, отпущенные нам на базе Ормок, быстро закончились. После этого мы обшарили опустевшие деревенские лачуги и сараи и изничтожили подчистую найденные там кукурузу, зерно и корнеплоды. Отныне вся наша жизнь была сосредоточена на одном: как дикари, мы рыскали по окрестным полям и рощам в поисках картофеля, бананов и другой снеди. В целях повышения эффективности разведывательных и заготовительных экспедиций наша рота разделилась на три группы, которые по очереди отправлялись за добычей. Когда один отряд возвращался в лагерь с запасом провианта для всей роты, за пищей отправлялся следующий.

Во время походов наши добытчики не раз натыкались на солдат из других частей. Эти встречи сопровождались яростными спорами и даже стычками: соперники боролись за территорию и трофеи. Неудивительно, что вскоре поисковым группам уже приходилось забираться все дальше и дальше от лагеря, чтобы найти что-нибудь съестное. Порой поход за провиантом занимал несколько недель.

Из-за обострения болезни мне нельзя было таскать тяжести, и я не мог участвовать в заготовительных экспедициях. Именно это и обусловило приговор, неотвратимый, как сама судьба: я получил приказ убить себя.

Сквозь рощицу я поплелся к дозорным. Вместо приветствия они молча уставились на меня. Я обязан был доложить офицеру о своем прибытии, но одно это уже вселяло в меня ужас. Вялое любопытство окружающих, проявление пренебрежительной жалости были мне ненавистны. Я чувствовал: все ждали, когда же я наконец произнесу роковые слова: «Меня вышвырнули вон».

Казалось, время застыло. Едва волоча ноги, я подошел к большому дереву, у которого собрались солдаты, встал перед лейтенантом навытяжку и отрапортовал по-уставному. Он внимательно слушал меня, плотно сжав губы. Его бледное лицо ничего не выражало. Я замолк, повисла пауза. Внезапно я заметил, что мой доклад оказал на офицера странное воздействие. Мне показалось, что краткий отчет о моих злоключениях напомнил ему о неопределенности его собственной судьбы. И это неожиданно возбудило в нем внутреннее беспокойство, ноющую тревогу.

– Даже не знаю, кому больше повезло, – пробормотал он глухим голосом, – вам или нам. Думаю, скоро мы получим приказ готовиться к решительному наступлению. Что ж, хоть в эту передрягу вы не попадете!

– Боюсь, в госпиталь вас не впустят, – заявил один из солдат.

– Если они меня не впустят, придется набраться терпения, «укорениться» во дворе и ждать своего часа, – улыбнулся я, повторив слова командира моего взвода.

Мне не терпелось поскорее завершить эту тягостную сцену и попрощаться со всеми. Отвесив последний поклон, я поднял голову и невольно поймал взгляд одного из солдат. На его лице застыла странная гримаса, глаза потухли. Немного подумав, я решил, что судорога, исказившая мои черты, была так же заразительна, как зевота.

Я покинул свою роту.

Глава 2 НА ЛЕСНОЙ ТРОПЕ

Посреди деревни росла огромная акация. Ее мозолистые корни разбегались во все стороны, пересекали пыльную дорогу, а под развесистыми ветвями всегда стояла прохладная тень.

Жители ушли из деревни. Двери и окна лачуг были наглухо заколочены. Кругом стояла мертвая тишина.

Из селения выбегала дорога, усыпанная блестящим коричневым гравием вулканического происхождения, и терялась среди зеленых полей, залитых солнцем.

Меня захлестнула волна отчаяния. Но одновременно я почувствовал, как в глубине моего кровоточащего сердца, истерзанного недоверием и тоской, пробудилась робкая, трепетная радость.

Свободен, наконец-то свободен! Я осознавал, что свобода эта досталась мне странной ценой: просто всем было наплевать на меня, никого больше не заботило, куда я пойду и чем стану заниматься. Я вырвался на волю и, перестав быть солдатом, мог провести последние дни своей жизни по собственному усмотрению.

Я уже знал, куда пойду: назад в лазарет. Я не тешил себя пустыми надеждами, прекрасно понимая, что меня не примут на лечение, – у меня появилась болезненная потребность еще раз увидеть тех несчастных, которые «укоренились» перед госпиталем. Я не преследовал никакой определенной цели. Мне просто хотелось взглянуть на людей, которым, как и мне, некуда было податься.

Я вышел из деревни. Вокруг, насколько видно глазу, простирались возделанные поля. К северу от селения, примерно в километре, начинался лес. Справа гладкое полотно рисовых полей стелилось до подножия горного кряжа, усеянного вулканическими буграми. Величественная гряда темных утесов, полчища скал, бесконечная вереница вершин и пиков формировали горный хребет острова Лейте.

Темневший передо мной лес упирался в плавно ниспадавший к самой опушке отрог. Его мягкие волнистые очертания вырисовывались в призрачном небе дивным видением, рождая в мыслях образ лежащей женщины, кокетливо обнажившей пленительно гладкую спину.

Складки отрога спускались все ниже и ниже, образуя своеобразный гамак. По впадине, ослепительно сверкая брызгами, стремительно бежала узкая речушка, метров шести в ширину, не больше. На другом берегу из-под воды вырастал пологий склон очередного отрога, который каменными волнами бежал вслед за искрящимся потоком. А где-то далеко-далеко за горами размеренно дышал океан.

Госпиталь находился от меня примерно в семи километрах. Мне предстояло пройти лес и перебраться через холмы.

На безоблачном небе ярко светило полуденное солнце. Но чистая лазурь таила в себе бурю. Невысоко над землей вражеский самолет выписывал круги на одном и том же месте. Он жужжал, как большое насекомое. Время от времени однообразный гул прерывался нестройным лаем зениток, скрытых в горах.

В открытом поле некуда спрятаться, я был виден летчику как на ладони и вполне мог стать отличной мишенью. Но я попал в такой переплет, что подобная ерунда меня больше не волновала.

Пот лил с меня в три ручья, поэтому пришлось обмотать голову платком и уже сверху нахлобучить фуражку. Закинув винтовку за спину, я бодрым шагом устремился к цели. У меня поднялась температура, но в последнее время меня часто лихорадило, это стало обычным явлением. Похоже, я был обречен, и мне хотелось прожить последние часы и минуты, дыша полной грудью. Стоило ли обращать внимание на такие досадные мелочи, как повышенная температура?! Если болезнь не поддается лечению, то ее начинают игнорировать.