Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга I Страница 2

Коллектив в эскадрилье подобрался дружный, трудолюбивый и веселый. И кто знает, что больше этому способствовало, то ли личный пример боевого командира, то ли «земная» рассудительность комиссара. А может быть и то, что они совершенно разные, на первый взгляд, люди, как нельзя лучше дополняли друг друга.

Внешне же командир действительно отличался от комиссара — стройный, круглолицый, с высоким лбом над черными пучками бровей, всегда аккуратно выбритый, подтянутый. Правда, за три месяца войны лицо его несколько посуровело и удлинилось от усталости, но по прежнему оно было доброе и открытое, без чего немыслим и сам Любимов.

И вот сейчас из-за стекла кабины это лицо улыбалось мне так приветливо, будто улетал я не на пару месяцев учить молодых сержантов освоению истребителей, а отсутствовал целую вечность.

Стали в круг. С севера быстро приближались на бреющем три истребителя. Сержанты насторожились — не «мессершмитты» ли? Внутренне приготовились к бою, ждали сигнала командира эскадрильи. Любимов сразу же понял, что это возвращается с задания поредевшая группа Филатова. Тут же погасла блуждавшая на его губах улыбка. Снова кого-то не досчитаться. Сознание вернуло вчерашний подвиг и смерть Ларионова.

Кто же сегодня?

Летчики Филатова с ходу сели звеном. Тучами клубилась за ними пыль. Потом пошли на посадку сержанты. Командир и заместитель приземлились последними.

Пока механики и мотористы затаскивали хвосты самолетов в лесозащитную полосу и маскировали их ветками, летчики, вернувшиеся с Перекопа собирались у землянки командного пункта. Впереди молча шли два друга-высокий, смуглый лейтенант Филатов мерил землю широким шагом, рядом по-женски семенил старший лейтенант Минин, У него и лицо было по-девичьи ясное, маленькое, красивое. Поодаль, торопливо затягиваясь папиросой, спешил старший лейтенант Капитунов, Шлемофон пристегнут к поясному ремню, светлые волосы взъерошены, косая прядь прилипла к вспотевшему лбу.

Вместе с командиром и комиссаром мы стояли у входа в землянку. Адъютант эскадрильи Мажерыкин приготовился записывать боевые донесения летчиков. Филатов хотел было докладывать о результатах вылета, но Любимов опередил его:

— Где потеряли Аллахвердова?

— Он сам потерялся.

— Как это сам? — спросил Ныч. — Сбили, сел на вынужденную?

Филатов неопределенно пожал плечами.

— Когда трижды заходили на штурмовку автоколонны, он был. В драке с шестеркой «мессеров» от Капитунова не отставал. И домой с нами шел. Над Турецким валом прошли на высоте, над заливом снизились на бреющий…

— Старший лейтенант Капитунов, — перебил Филатова Любимов, — где ваш ведомый?

Капитунов виновато моргал белесыми ресницами, морщил крупный нос и ничего внятного сказать не мог. Выручил его нарастающий гул самолета. На наблюдательном пункте завыла сирена — воздушная тревога. Несколько пар глаз впились в одну точку. Но ничего разглядеть не смогли. А гул тем временем нарастал, потом вдруг оборвался, перешел как бы на шепот с присвистом. Все кинулись за лесозащитную полосу. На посадку шел свой «як». Вот он коснулся земли, побежал и скрылся за стеной поднятой пыли. Вынырнув из пыльной завесы тихо, изредка фыркая мотором, подрулил к своей стоянке. На землю спрыгнул летчик. Его тут же окружили мотористы, молодые пилоты, механики. Одни пожимали руку, обнимали, хлопали по плечу, другие вместе с механиком Петром Бурлаковым ползали под плоскостями в поисках пробоин. Подошло начальство, все расступились.

— Товарищ капитан, младший лейтенант Аллахвердов с боевого задания прибыл, — радостно доложил пилот. — В воздушном бою сбил один истребитель противника — «мессершмитт-сто девять». — И перейдя с высокопарного тона доклада на обычную речь, махнул рукой на север. — Там, догорает.

Аллахвердов широко улыбался, показывая ослепительной белизны зубы, крупные черные глаза довольно щурились и все лицо излучало такую детскую радость, что невозможно было хоть сколько-нибудь усомниться в правоте его слов. Любимов протянул ему руку.

— Поздравляю, товарищ младший лейтенант, с первой победой! Мажерыкин, запишите ему один сбитый! И донесите в штаб группы. А теперь, — снова обратился он к Аллахвердову, — расскажи, дорогой, как это все было.

Тот, энергично жестикулируя, начал рассказывать, как, увлекшись боем, погнался за одним Me-109.

— Он сюда, я — за ним, он вверх, — я выше. Не фашист — вьюн: вся спина мокрая. Подловил на горке, влепил ему прямо в кабину.

Но доверие-одно, а закон-другое. За каждый сбитый самолет противника летчика поощряют, по количеству сбитых представляют к наградам. Поэтому, каким бы доверием человек ни пользовался, а факт требовал подтверждения. И комиссар должен поправить Любимова, не задевая авторитета командира.

— Добре, хлопче, к вечеру откуда-нибудь сообщат…

Аллахвердов недоуменно поднял размашистые, сросшиеся у переносья брови.

— Ну, кто-то же на земле видел, что вы сбили вражеский истребитель? — пояснил Ныч.

— Не знаю, — обиженно ответил летчик. — В бою, когда стреляешь по фашисту об этом не думаешь. Пусть этим «земные» занимаются.

— Ладно, Иван Константинович, — вступился Любимов. Он был настолько доволен возвращением Аллахвердова, что готов был, если бы мог, записать ему хоть два сбитых «мессершмитта». — Человек врать не будет, сбил, значит, сбил. Туда ему и дорога. Подтверждение будет. А теперь-расходись все по своим местам. Летному составу остаться для получения задания.

Когда все разошлись, Любимов сказал адъютанту:

— О сбитом Аллахвердовым самолете запросите подтверждение у наземных войск.

Зеленая трава сохранилась лишь в зарослях лесозащитной полосы. Деревья стояли густо припудренные седой пылью. Поредевшие кроны белой акации нарядились в гроздья рыжих стручков. Солидную тень ронял на землю только молодой ясень. Здесь и отдыхали летчики, ожидая боевого вылета. Капитунов, положив под голову летный планшет и шлемофон с перчатками, удобно раскинулся на спине и дымил папиросой.

Филатов тоже лежал на спине, вытянув длинные ноги в стоптанных запыленных ботинках. Он закрыл глаза, но не спал — мысли крутились вокруг Аллахвердова. А тот сидел на собственных пятках, прислонясь к стволу ясеня и что-то строгал ножичком. С другой стороны подпирал спиной дерево Минин. Он пристроился на аккуратно сложенном сером, как у товарищей, комбинезоне и, положив на колени планшет, сочинял жене письмо. Она работала в другом городе в авиамастерских и скорее всего никуда не уехала.

— Послушай, Мустафа, — первым заговорил Капитунов. Мустафой он прозвал Аллахвердова давно. — А сбитый тобой фриц уже, наверное, в раю…

Лицо Аллахвердова расплылось в улыбке.

— Да простит мне аллах сей грех, — пошутил он.

— Ты точно видел, что он упал? — продолжал Капитунов, не поворачивая головы.

— Лопнули б мои глаза, — поклялся Аллахвердов. — У совхоза «Червонный чабан» в землю врезался. — Он перестал строгать.

— Сейчас пойдем на задание — покажешь.

— Не верите? — вспылил Аллахвердов. — Я уничтожил фашиста, а видел кто, не видел-он все равно сгорел.

— А чего ж кипятишься? — пробасил Филатов. Капитунов повернулся на бок, испытующе посмотрел на Аллахвердова.

— Верю, охотно верю, Мустафа, — сказал он. — Честь тебе и хвала. А за то, что ты меня подленько бросил, как самая последняя… — Капитунов перехватил взгляд Минина, осекся. В его присутствии никто никогда не сквернословил. — Ладно. Уточнять не будем. Кляузу не охота разводить. Подкрадись сзади парочка гуляющих «мессеров» — дорого бы нам обошелся твой фриц.

— Так долго не навоюем, — рассудительно сказал Минин. — Пусть ты бросил нас не в бою, пусть над своей территорией погнался за одиночным «сто девятым», пусть даже сбил его, все равно ты нас предал. А в твоем докладе командиру получается вроде бы мы тебя бросили, и не где-нибудь, в бою…

— О твоем поступке, Аллахвердов, я, как ведущий группы, обязан буду доложить командиру, — строго сказал Филатов.

— Лучше видеть в хвосте врага, чем узнать, что тебя бросил ведомый, спокойно и твердо закончил свою мысль Минин.

— Я попрошу, — заявил Капитунов, — чтобы вместо тебя дали мне кого-нибудь из молодых.

Аллахвердов вскочил на ноги. Черные, лучистые глаза его повлажнели.

— Честное комсомольское, я сбил «мессершмитта». Я хотел… Я не думал… Какой-же я предатель? Товарищ старший лейтенант, не отказывайтесь от меня. Слово даю-никогда такого не будет…

Капитунов тоже встал, смахнул с брюк сухой листочек белой акации, одернул китель. Поднялись Филатов и Минин.

— Черт с тобой, — сказал Капитунов сухо. — Но если еще раз откроешь мой хвост всякой фашистской сволочи, — он хотел ввернуть крепкое словцо, но только выставил щитом ладонь в сторону Минина. — Уточнять не будем… Я сам изуродую тебя почище, чем бог черепаху. Пусть потом обоих судят.