Виктор Тельпугов - Ничего не случилось… Страница 2

В набравшем нужную высоту самолете Слободкин сквозь дремоту пробовал всмотреться в своих спутников и не мог ничего разглядеть. Темнота за бортом была непроницаемой, небо, значит, набито тучами до краев. Это и хорошо и плохо, думал он. Хорошо потому, что линию фронта легче таким образом пройти незамеченными. Плохо потому, что никаких костров в такую мракобесину, конечно, не разглядишь, если даже точно выйдешь на цель и перейдешь на бреющий. Он подумал про автопилоты, про то, какая умная это штука, ежели ладно скроена и попала в надежные руки. Он сам немного работал на заводе, выпускающем авиационные приборы, и знает, как сложно довести автопилот до ума, как долго он иной раз капризничает, прежде чем «научится» помогать летчикам вести машину в кромешной тьме, в тумане, при полном отсутствии видимости. Конструкторы и инженеры завода бились над созданием надежных навигационных систем для слепого полета. Бились, пытаясь всем «Фомам неверующим» доказать, что летчику возможно будет без «внешней информации», без ориентировки на небесные светила или на земные ориентиры получать в воздухе необходимые ему данные о горизонте, азимуте, скорости, высоте, положении самолета в пространстве. Учились создавать чудо-приборы, совершенствовали их в самую трудную годину войны.

«Интересно, — думал Слободкин, — какими приборами оснащена доставшаяся им развалюха? Скорей всего устаревшими. Кому придет в голову ставить новую навигационную технику на самолет, отслуживший срок? Не в бой ведь идем, на рядовое задание. — И сам себе возражал. — Пусть их всего трое, но какое ответственное дело им выпало! Если точно сбросят, они сделают все как положено. Надежная получилась группа. Страшновато немного за Евдокушина. Николай никакой военной «академии» не кончал, про фронтовое образование должен писать «незаконченное низшее». Так, наверно, и написал бы, если б лег сейчас перед ним анкетный лист. Но и про вышку парашютную не забыл бы, и про дежурство на крыше под бомбой, и про морзянку. Главные козыри были у него, когда в группу просился, — вышка, крыша и радиодело. И своего достиг. Дрогнуло сердце у начальства. У Гаврусева и у того, кто над ним. Если б не дрогнуло, не попасть бы Николаю в их троицу. А он через все заслоны прошел. Молодец!»

С этими мыслями Слободкин оторвал жесткие щеки от жестких ладоней, на ощупь перебрался через лежавший на полу грузовой парашют, подсел поближе к Евдокушину, тронул его угловатые, чуть подрагивавшие в такт моторам плечи. Не громко, но и не тихо спросил:

— Дрожим?

В ответ услышал хриплое, не злое, но и не слишком приветливое:

— Отстань!…

Сергей, честно говоря, рассердился. И даже очень. Но не на Евдокушина — на себя. Ясно ведь, не только в такт моторам вздрагивали худые, почти детские плечи Николая. «У меня у самого ведь зуб не попадает на зуб. Не попадает? Точно, дробит. Так чего же я вяжусь к пацану?»

Сергей попробовал оправдаться перед пареньком:

— Я имел в виду — от холода.

Евдокушин ничего не ответил, только отодвинулся от Слободкина — может, для того, чтобы тот не чувствовал, какая его действительно бьет лихорадка. А может, затем, чтоб не ощущать нервного озноба, охватившего Сергея, стремившегося быть как можно более спокойным, но не умевшего до конца совладать с собой.

Так прошло несколько томительных и потому бесконечных минут, в течение которых и тот, и другой пытались скрыть друг от друга свое подлинное состояние. Слободкин, как ему и подобало, первым справился с собой, сказал спокойно-примирительно:

— Давай старшого будить, выяснять обстановку. Давай?

Почти совсем спокойным был и ответ Евдокушина:

— А чего его будить, он не заснул ни на минуту. Протоптал дорожку в кабину летчиков и всю дорогу туда-сюда шастает.

— Шастает? Всю дорогу?… — недоверчиво переспросил Слободкин. — Выходит, я храпанул, что ли?

— Выходит. Мы не стали будить, знали, не спал больше суток. Кому ты нужен умученный? Знаешь хоть, что фронт позади?

Со Слободкина слетели остатки сна:

— Фронт? Позади?… Как позади? Я ни одной зенитки не слышал. Ты что-то путаешь. Сам дрых без ног, в этом все дело. Признавайся, в этом?

— Не было никаких зениток, Слободкин, понял? Прошмыгнули, повезло нам, считает старшой. Сейчас явится, все объяснит.

Слободкин верил и не верил услышанному. А старшой что-то медлил и медлил. Не отворялась кабина летчиков. Гудел дюраль, выли моторы, сотрясалась вся машина, но громче дюраля и винтомоторной системы колотилось сердце Сергея. Ему казалось, что так же стучало и сердце Евдокушина. Он даже спросил напарника:

— Стучит? Колотится? А?…

Николай вопроса не понял. И совсем впопад ответил:

— Что-то застрял старшой у пилотов. И машина идет чудно… Чувствуешь? Я не летал и то понимаю — все время заваливается. На бок воротит и воротит. Вот-вот гробанемся, а?…

Слободкин насторожился. Ясно зафиксировал один глубокий вираж, другой, третий… Объяснил Николаю:

— Костры ищем. Сложная это штука. И давно крутим так?

— Минут тридцать, по-моему, уже. Или даже сорок…

Слободкин вздрогнул.

— Что ж ты молчал? «Сейчас старшой явится»! — сердито передразнил Евдокушина. — Мог бы сообразить, в чем дело.

— Я сообразил, не хотел беспокоить прежде времени.

— Чего? — не расслышал Слободкин.

— Не хотел, говорю, зря беспокоить! — прокричал Николай в самое ухо Сергея.

— Вы что, сговорились?… — Сергей поднялся во весь рост, расправил лямки своего парашюта, решительно шагнул в сторону кабины пилотов. Николай так же решительно задержал его.

— Не велено.

— Чего? — опять не расслышал Сергей.

— Просили, говорю, оставаться на своих местах.

Слободкин попробовал вырваться, но маленькая рука Евдокушина оказалась крепкой, как дюраль.

Сергей вынужден был опуститься на место. Они помолчали, не зная, что сказать друг другу. Впереди них тускло маячила скважина в двери пилотской кабины. Свет из нее прорывался короткими импульсами, словно точку-тире выстукивал.

Самолет ложился то на одно, то на другое крыло, словно хотел разгрести тяжелые облака. Разгребал и никак не мог разгрести. Слободкин потянулся к иллюминатору, лицом прижался к его холодному овалу и ничего увидеть не мог. Черное небо вплотную прижалось к черной земле, и не было между ними никакого просвета. «Покуда пересекали линию фронта, это в пользу группы было. Но не может же все время везти? Не может. Вот и не повезло. Потом опять повезет. Через раз приходит к парашютистам удача. — Это он знал по испытанному. — В общем-то, никакого ЧП пока не произошло — они где-то в заданном квадрате. Партизаны их, может быть, уже слышат, костры выложили, смолят на полную мощность. Горючим баки заправлены, конечно, хоть и с небольшим, но запасом, есть, стало быть, возможность еще повертеться, поискать».

Так рассуждал Слободкин. Примерно так же думал, судя по всему, и Евдокушин. Во всяком случае он сидел на своем месте спокойно, всем своим видом давая донять Слободкину, что нервы у него в порядке, не подведут, что готов к любым испытаниям в воздухе и на земле. Почувствовав это, поизучав свои слабо светящиеся часики, Слободкин сказал:

— У нас, по-моему, есть еще время.

— Чего? — переспросил Николай.

— Время, хоть и небольшое, говорю, у нас имеется. А потом…

— А потом? — не дал ему договорить Николай.

— А потом куда-нибудь плюхнемся и косточки свои собирать станем. Хорошо бы недалеко разбросало.

Так они еще какое-то время переговаривались, поглядывая в сторону пилотской кабины, дверь которой была все еще плотно закрыта, а через ее замочную скважину по-прежнему долетали до них тусклые, узкие и оттого еще более тревожные всполохи желто-голубого огня.

2

Из-за низкой облачности и непроницаемого тумана партизанских костров не нашли. Группу сбрасывали «на ощупь». В распахнутую дверцу фюзеляжа вытолкнули сперва грузовой парашют. За ним, через несколько секунд пошли друг за другом Плужников, Евдокушин, Слободкин.

Почти мгновенно после динамического удара, не успев сгруппироваться для приземления, Слободкин по пояс врезался в болото. В неудобной позе замер, стал прислушиваться. Сперва ничего не было слышно, кроме стука в висках. Потом до Сергея донеслись звуки, похожие на всплески, и тут же стихли. Он снова напряг слух. Еще через минуту или две звуки повторились. Как заранее было условлено, Слободкин прокричал горлицей. Два лесных голубя почти одновременно отозвались с двух сторон.

Отстегнув лямки парашюта, Слободкин подтянул к себе купол за стропы, скомкал перкаль в клубок и стал топить его, упрямо пузырившийся, в болотной жиже по всем правилам десантного дела. Болото обжигало холодом и сковывало движения. Никакой он не был парашютист в те минуты — обыкновенный стреноженный конь. Еле-еле выпростался из мокрых объятий кувшинок и еще каких-то незнакомых трав, похожих на стропы, длинных и крепких — не разорвешь.