Сергей Бетев - А фронт был далеко Страница 2

Но выжила березка.

Я и не приметил, когда она успела вытянуться над смородиной да еще и перегнать меня по росту.

Нынче долго держалась большая вода.

Пробрался я на свой островок поздно.

Да так и остановился!

Березка выпрямилась и стала еще выше. Ствол ее совсем затвердел и выбелился так гладко, что отсвечивал, будто обернули его лощеной бумагой. Ветки, которые в прошлом году зелеными остались, побурели, и молодые листочки на них подобрались, как один, пристроились друг к дружке густо-густо.

Я стоял и смотрел на березку.

Вдруг листья на ней дрогнули, зашелестели упруго. Да не сухо, по-осеннему, а горячей скороговоркой, шепотом, как живые. Это ветерок невзначай задел березку. Она ответила ему что-то свое и затихла, гордая и сильная.

Я лег на спину и стал глядеть в небо, где едва-едва перекатывались из края в край редкие кучки облаков. Небо было голубое-голубое, бездонное и без берегов. Наверное, оттого, что росла моя березка здесь, на свету и просторе, стала она такой красавицей, какой я сроду не видывал в лесу.

Там, в густоте, посреди гнилого валежника да листвяной прели, березы как-то сразу опускали косы. Кора на них коробилась, ветви опутывала паутина. Казалось, не знали они молодости, а всегда были старыми.

Целый день пролежал я на островке возле березки. Думал, что снова буду встречать поезда и дарить людям цветы, мои купавки. Но если бы кто-нибудь попросил березку, я ни в жизнь не отдал бы ее. Потому что купавок много. Да и хватает их ненадолго. А березка у меня одна. Я сам ее нашел.

…В нынешнюю весну, когда Ленка Заярова окончила десятилетку, я перешел в пятый класс. Я любил Ленку. С первого класса любил. Ленка всегда была лучше всех.

Если бы станционные поменьше сплетничали, а побольше знали…

В прошлом году мы встретились с Ленкой на болоте. Я выбрал самые большие купавки и отдал ей.

— Ой, Санечка! — обрадовалась она. — Какой ты милый!

И обняла меня, как маленького, прижала мою голову к груди.

Я сразу забыл все слова.

— Спасибо тебе, Саня, — сказала еще на прощание.

А я стоял перед ней и хлопал глазами…

Нынче я специально караулил Ленку на болоте. Каждое утро приготавливал самые лучшие купавки.

И вот Ленка пришла.

Я подбежал, взглянул на нее, и язык у меня отнялся. А Ленка улыбнулась мне, вздохнула как-то по-особому, и кофточка белая на ней в обтяжку стала. Я подумал, что, если она обнимет меня, как тогда, я умру на месте.

— Здравствуй, Саня! — сказала Ленка и протянула мне обе руки.

Я вывалил ей всю ношу купавок. В горле у меня застряло.

— Бери все, — едва выдавил я.

И убежал.

Потом я лежал на своем островке. И думал: какие же дуры станционные бабы. Все-то они проглядели. И ничего-то они не понимают.

Но что я мог поделать?!

Ленка окончила десятилетку, а я только перешел в пятый.

3

Когда Степан привез с сенокоса Анисью, она была смирная. А сейчас, когда двоих родила да обжилась в Купавиной, во все лезет.

Вчера, когда мы с мамой шли окучивать картошку, она остановила нас — и давай, и давай:

— Что я тебе скажу, Семеновна!.. Была я в бане, Ленку Заярову видела, руками хлопнула. И какая она статная да красивая! Страсть сказать. Глаз отвести моготы нет. Диву даюсь: за одну зиму выгулялась в невесты!

«Выдернуть бы тебе язык, — думал я. — Деревня! «Выгулялась!..» Как про корову».

— Неужто в девках оставят? Сказывают, осенью опять в город, — квакала Анисья. — Так и завянуть можно. Маменька моя, покойная головушка, говаривала: девке пору пропустить — счастья не видывать.

Я дергал маму за руку, хотел увести прочь. Я ненавидел Анисью. Слова ее жгли мне щеки, казались грязными, как болотная тина.

Целый день я не разгибал спины и срубил тяпкой несколько картофельных гнезд. Рядки получались кривые, и мама ворчала. Я начинал стараться, но у меня выходило еще хуже.

Когда дошли до межи, мама села на траву.

— Ослаб ты что-то, работничек. Давай-ка обедать.

Я запивал хлеб молоком и глядел в сторону. Голова гудела. «Искупаться бы сейчас — в самый раз».

Мама молчала. Только я заметил, что поглядывает она на меня беспокойно, будто я захворал.

— Голова болит? — спросила она и сразу посоветовала: — Долго в наклон не ходи. Отдыхай почаще: кровь к голове не будет приливать.

— А почему Анисья такая бессовестная? — не утерпел и спросил я.

— Ты что это вдруг?

— В баню ходит, подглядывает за всеми…

— Откуда ты взял?

— А про Ленку Заярову? Забыла? Как про корову: «Выгулялась!» — зло передразнил я Анисью.

— Не твое это дело. Про любую невесту говорят.

— Какая она невеста, Ленка-то? — спросил я недовольно.

— Очень даже хорошая. Все женихи на станции на нее одну и зарятся.

— Не невеста она, — упрямо заключил я.

— А кто же?

— Девка. И все.

— Откуда же бабы берутся?

— Не знаю. Мне наплевать.

Я поднялся, взял тяпку и ушел на дальний край огорода. Хорошо, что я так сделал: только заехал, сразу, как серпом, и пластанул первый же куст. Такая паршивая тяпка попалась.

Едва дождался я конца работы. А все равно легче не стало.

Мы уже подходили к дому, когда встретили Варвару Ивановну — жену нашего дорожного мастера Полозова. Она мне нравилась: книжки давала читать и никогда попусту не разговаривала.

А тут вдруг вспомнила Ленку.

— Вот Заяровы и дождались, — сказала она. — Бояркины собираются сватать Ленку за своего Кольку.

— Что вы?! — удивилась мама.

— Сама Бояркина объявила сегодня в магазине.

— Подумать только!

— Неужели отдадут? Учили, учили, и так…

Она не договорила.

Я знал Кольку Бояркина. Работал он в вагонном участке. Здоровый такой и красивый, только руки большие и волосатые. Жили Бояркины в своем доме. Про них говорили, что они богатые.

Если бы про сватовство сказала не Варвара Ивановна, я не поверил бы, конечно.

Настроение у меня совсем испортилось.

Дома я выхлопал штаны, умылся, надел чистую рубаху и побежал к ребятам.

Мы сидели кучей на бревнах возле конторы связи, когда кто-то из парней сказал:

— Глядите, Заяриха-невеста идет!..

Я поднял голову и увидел Ленку. Она шла посередине дороги. На Ленке была та же белая кофточка, в которой она встретила меня на болоте, и темная юбка. Вместо пояса талию туго охватывал лаковый ремешок с модной пряжкой. А главное — шла она в туфлях на высоких каблуках!

Куда там до Ленки проезжим артисткам!

Ступала Ленка легко, будто в каблучках у нее пружинки вставлены. И вся она вроде бы выросла. Голову несла высоко.

Станционные девки волосы зачесывали гладко, по-бабьи, словно их телята лизали. Да еще ленточек в косы позаплетают, а у кого нет — так и тесемки. А Ленка, будто назло всем, косы не заплела, а волосы чуть подрезала. Они перепутались немного и витым хмелем падали ей на плечи и спину. Ленкино лицо в сумерках казалось белым. Я знал, что с улыбкой у нее пробивается румянец и сразу же сходит. Брови темные, в широкий разлет, как два крыла. А глаза ласковые. И вся она — Ленка — ласковая.

Даже шла по-своему. Не давила пятками, а ставила ноги вежливо, словно не по дороге шла, а по дощечке через ручей.

Конечно, от завидок лопаются наши бабы.

Отчего еще?

Ленка даже не посмотрела на нас. Больно ей надо на всех смотреть!

Подождав, пока Ленка отойдет подальше, я предложил ребятам:

— Сбегаем в клуб, узнаем, какое завтра кино.

Но идти со мной никто не захотел. Кино привозили два раза в неделю. Все знали, что завтра пустой день.

Я пошел один.

Клуб помещался в большом бараке с широкой, в три доски, завалиной. На завалине сидело девок штук пять. Перед ними стояла Ленка.

Я задержался возле афиши.

— Ну какой интерес в такой духоте шататься? — не то спрашивала, не то укоряла Ленка девчат. — Вода в Каменушке сейчас теплая. А про Каменную Пасть все врут. Я первая в воду пойду.

Девчонки мялись.

— Решайте, а то одна побегу.

— Пока дойдем, совсем стемнеет, — сказала какая-то из них.

— Ну и что?

И в самом деле наступали сумерки. Я знал, что Ленка от своего слова не отступит. А ну как с ней что случится?

Незаметно отойдя от клуба, я бросился бежать.

Речка Каменушка протекала под железнодорожным мостом за семафором недалеко от станции и была мелкая: брюхом на дно ляжешь — спину видно. А через три километра, в лесу, она делала загогулину, упиралась в высоченный обрыв, разливалась и отворачивала в сторону. В извороте получался мыс. Камни на нем отступали от воды, как будто сгрудил их кто, очистив ровный песчаный берег. Песок как манная крупа.

Напротив мыса и стояла, загораживая полнеба, обрывистая скала. Шириной она была метров сорок, а в высоту — и не узнать сколько. Ели, которые карабкались по ней с боков, казались не больше стерни на поле. Больно страшная была эта скала.