Олег Селянкин - Дорофей Страница 2

Правда, когда они собрались вместе, теперь их было только четверо. Все обросшие густой щетиной, все с ввалившимися глазами и разводами пороховой копоти на лицах.

И все рядовые.

— Что мы имеем для душевной радости? — сам себя спросил Дорофей и выложил на шинель две полные обоймы и еще два патрона. — Да еще магазин полный у моей винтовки, — пояснил он и добавил к патронам гранату. — Чехла к ней нет, значит, считаем хлопушкой.

Так же неторопливо, но молча выложили на шинель свои запасы и остальные. Оказалось, что весь их арсенал — три неполных автоматных диска, семнадцать патронов к винтовке Дорофея и семь гранат (одна — «лимонка»).

Увидели все это, пересчитали и еще больше посуровели, поняли: фашисты будут очень скоро радостно гоготать и в этих развалинах.

— А у тех? — спросил Дорофей.

— Чисто, — ответил кто-то.

— Значит, и у павших не поживимся… Что ж, этого маловато на четырех, — словно думая вслух, начал Дорофей и замолчал: шальная пуля куснула в висок еще одного, и тот, не простонав, сполз по стене на битый кирпич.

— Может, отойдем? — предложил Никита — основной подшефный Дорофея.

— Светает, — ответил Дорофей.

На черные развалины домов действительно уже струился рассвет. И был он необычайно нежен и тих. Будто в тысячи глаз не следили фашисты за развалинами, будто враз все люди здесь забыли о том, что у них есть оружие.

Как стало уже привычно, ровно в шесть фашисты свинцовым веником стеганули по дому, в котором сидели в обороне Дорофей с товарищами. Минут десять нещадно стегали и вдруг замолчали.

— А ну, товсь, деточки, — только и сказал Дорофей, занимая свое место у пролома в стене. Моментально рядом примостились и остальные двое: решили держаться вместе, кучкой.

Дорофей ожидал атаки, может быть, последней для гарнизона дома вражеской атаки. Но из пролома в стене дома, в котором скопились фашисты, свесился белый флаг — приглашение на переговоры. Это было так невероятно, что в первые секунды все трое не верили своим глазам. Потом Дорофей деловито достал из сидора чистую портянку и высунул ее из окна.

Из дома напротив вышел солдат и прокричал:

— Гауптман фон Фишер желает вести переговоры с командиром вашей части!

— Что ж, можем и поговорить, нам спешить некуда, — проворчал Дорофей.

— Может, мне пойти? — предложил Никита. Он считал, что фашисты обязательно попытаются убить Дорофея как командира гарнизона дома.

Но Дорофей полой шинели потер сапоги, распушил метелочки усов и молодцевато сдвинул каску на правый висок.

— Слышь, Дорофей, набрось на плечи мою плащ-палатку. Для маскировки своего звания набрось. На, держи ее, — заторопился Никита. — Ты — в годах, за большого начальника сойдешь.

Дорофей набросил плащ-палатку на свои покатые плечи, начал было завязывать на груди тесемки и вдруг посуровел, снял ее и протянул Никите, сказав:

— Не, пущай видит, что рядовой я. Может, крепче прошибет.

И добавил уже с улицы:

— Вы тут того…

Товарищи поняли, что он завещает им, если с ним что-то случится, и оборону дома, и вообще все, что должен был и не успел сделать он, Дорофей.

Фашистский офицер и солдат Дорофей встретились примерно на середине улицы. Козырнули друг другу и заговорили. О чем говорили они — никто не слышал, но столько достоинства было в стойке и жестах Дорофея, что у Никиты вырвалось:

— Блюдет пропорцию!

Дорофей, хотя ему в спину и пялились многие фашистские автоматы, возвращался степенно, без торопливости.

— Ну, что он балакал? — набросился Никита, едва Дорофей влез к ним.

— Обыкновенно говорил, — повел плечами Дорофей, достал из кармана гимнастерки тряпочку и стал протирать затвор винтовки. — Велел сдаваться. А я ему как положено вежливо отвечаю: «А дулю не хочешь?» Он мне: «Мы вас уничтожим!» Я ему соответственно: «На-ко, выкуси…» Без хулиганства, по-хорошему говорю… Напоследок он сказал, что они больше наш дом атаковать не будут, голодом нас заморят. Вот так-то деточки… Я ответил ему: «Валяй»…

И еще четверо суток Дорофей с двумя товарищами держали оборону в развалинах дома. От голода, казалось, кишки ссохлись, но они изредка постреливали по неосторожным фашистам: патроны берегли для последнего боя. А то, что он обязательно будет, точно знали: фашисты сейчас-то в обход дома пробираются, долго ли их командование этакое терпеть будет?

Но особенно невыносимой была жажда. С надеждой смотрели на каждое облачко. Безрезультатно.

Силы, казалось, были на исходе, казалось, еще сутки, нет, только еще один день, и они сами бросятся на врага, чтобы принять смерть в бою. Эта мысль стала навязчивой. Они уже не могли прогнать ее. И вдруг ночью, когда двое дремали в тяжком забытье, а Дорофей дежурил у пролома в стене, левый берег Волги породил хвостатые молнии. Они кровавыми дугами прорезали черное небо и упали где-то между рекой и их домом. Клубы огня взметнулись там. А молнии рождались одна за другой, рождались часто и яростно. И каждая из них неизменно втыкалась в город; грохот их взрывов неумолимо полз к дому, где держали оборону три советских солдата.

За грохотом боя они не слышали криков «ура!» и поэтому с удивлением таращили глаза на наших солдат, которые вдруг хлынули в окна и проломы их дома. Человек пятьдесят сразу ворвались. И больше половины из них — в новеньком обмундировании. Пополнение!

А еще через сколько-то минут Дорофея с товарищами проводили на командный пункт полка. В подвале было людно, но командира полка Дорофей узнал сразу. И еще — увидел большой зеленый чайник, что стоял около майора. Дорофей, как того и требовал устав, вскинул руку к каске, а вот взглянуть на майора не смог: глаза будто приклеились к чайнику.

Майор заметил этот жадный взгляд, протянул чайник и сказал строго, тоном приказа:

— Пей, сержант.

Дорофей прямо из чайника сделал несколько торопливых и жадных глотков и передал его Никите, проследил, чтобы тот не забыл товарища, и лишь тогда заговорил:

— Разрешите доложить, товарищ майор?

— Не разрешаю, — будто сердясь, ответил тот. — Сутки отдыха. Всем троим.

И устало опустился на табуретку.

Сержанта Дорофея и двух его товарищей отвели в подвал соседнего дома, для них освободили там лучший угол и принесли три котелка с кашей. Словом, проявили настоящую солдатскую заботу. Все шло нормально, Дорофей уже достал из-за голенища ложку, завернутую в тряпицу, и тут кто-то сказал, искренне радуясь:

— Вот это подфартило так подфартило: и сержанта вмиг схлопотал, и орден отхватил! Не меньше Красного Знамени!

Дорофей будто окаменел на несколько секунд, потом сунул ложку за голенище и вышел из подвала. За ним метнулись его товарищи. И молча прошагали по разрушенному городу к Волге, сели там на обуглившееся бревно. Долго сидели и молчали. Потом Дорофей повернулся к Никите и спросил:

— За что он меня так, а? Разве мы из-за награды?

Вот и все, что я знаю о Дорофее. Единственное, что еще сохранила память, — родом он из Прикамья. А откуда точно? Как его фамилия? Все это тогда прошло мимо меня.

В свое оправдание только и скажу: за всю войну лишь один раз с ним дорожки скрестились.