Лариса Захарова - Операция «Святой» Страница 2

— Автономия для Судет, свобода пропаганды для нацистской партии, — снова заговорил Бенеш, — всего лишь пробные мячи… Уверен, нужно ждать ультиматум. По образцу тех, что немцы шлют Шушнигу. Ультиматум мы не примем, — твердо сказал Бенеш, — и я надеюсь, мы получим поддержку Франции.

— Мы — союзники… — выдохнул.

«Правда это или нет, я скоро узнаю, — подумал Бенеш. — Сегодня четырнадцатое декабря, профессор Дворник уже в Париже, через неделю он будет в Лондоне. Люди, которых он знает, не посмеют лгать, когда зайдет речь о жизни и смерти целого народа».

— Нужно выстоять, господин Леже, — послышался глуховатый голос Вуеха. — Нужно выстоять, ибо диктаторы не вечны…

2

После войны профессор Феликс Дворник был вхож в Париже в салон мадам Менар-Дориан, где собирались люди интересные и влиятельные. Профессор Дворник знал, что именно здесь определилась судьба молодого университетского профессора Эдуарда Даладье, оставившего кафедру ради политического поприща, — бывший премьер-министр Франции ныне снова добивается этого поста. А президент Бенеш считает себя многим обязанным хозяйке салона мадам Менар-Дориан.

Мадам была стара и в те времена. Прошедшие года уже не могли изменить ту, чья молодость прошла рядом с Виктором Гюго и Леоном Гамбеттой. Все те же черные кружева над подсиненной седой буклей, все тот же поддерживающий шиньон черепаховый гребень. Только теперь мадам почти не поднималась со своего кресла.

Она слушала Дворника, слегка кивая сохранившей изящество головкой.

— О, если бы я чем-то могла реально помочь вам, дорогой пан Феликс, — вздохнула, когда Дворник закончил рассказ о затруднительном положении Бенеша, который изверился и исстрадался, и попросил устроить ему свидание с реально мыслящими политиками, которые взяли бы на себя ответственность…

— Было время, — глаза старой дамы, казалось, увидели нечто далекое, — когда здесь собирался цвет политической мысли, думающая молодежь, среди которой отыскивались люди с душой апостолов и вождей. Теперь иногда заходят два-три человека, которым тоже есть что вспомнить. И у Луизи Вейс то же самое… — Мадам Менар-Дориан вспомнила свою соперницу, издательницу журнала «Эроп нувель», чей салон на улице де Винь собирал не менее популярных людей. Появляясь там, они восклицали: «Главное — не проговоритесь мадам Менар-Дориан, что я был и здесь!» Она относилась к изменам философски — новые времена, новые кумиры, новая политика. Теперь и этого нет.

— Времена, когда политика вершилась в салонах, дорогой пан Феликс, — сказала она, вынув из кармана четки, — увы, прошли. Политика… — Она вдруг старчески закряхтела. — Политика… — Кряхтение перешло в дробный смешок. Дворник невольно опустил глаза. — Прежде сия легкомысленная дама, политика, была спутницей сильных личностей… Или профессиональных военных, если требовалось более жесткое обхождение с ветренницей. А теперь она превратилась в публичную девку. Ею владеют все, кому не лень. И вчерашнее цивильное лицо берется за штабные карты, если «его политика» отбивается от рук. Ефрейторы командуют армиями и государствами…

— Жизнь ныне такова, что и самой сильной личности порой не одолеть всех ее противоречий… — ответил Дворник. Он пришел сюда с надеждой, что эта старая дама, знающая весь Париж, подскажет, с кем целесообразнее ему начать консультации.

— Скажите, месье Феликс, а вы не преувеличиваете ли вместе с месье Бенешем опасность со стороны Гитлера? Кто он такой, в конце концов! У него не хватит ни образования, ни элементарной культуры, чтобы вести дела большой страны. Он не Бисмарк и даже не Гинденбург.

— Однако сие не мешает ему замахиваться на дела мира.

— Многие склонны принимать желаемое за действительное. — Мадам важно покачала головой. — Сейчас к тому же век нуворишей. Вот почему так непопулярен Шушниг. Он весь — традиция, он весь — в вековых традициях. Мне жаль его. Кажется, вы некогда были близки?

— Он у меня учился.

— Да, — она кивнула. — Вспомнила. Колледж… Богословие. Из этой правящей молодежи я всегда уважала Титулеску. В нем, бесспорно, что-то есть. Он ведь теперь, кажется, министр иностранных дел у румынского короля? Он тоже боится Гитлера? Кажется, на него очень подействовал конфуз с Рейнской зоной. Жаль. — Старая дама задумалась. — В Лондоне вы собираетесь общаться с клерикалами? — вдруг спросила.

— Во всяком случае, я очень надеюсь на настоятеля Кентерберийского собора Хьюлетта Джонсона. Мы встречались на богословских конгрессах, знакомы, и его убеждения позволяют мне надеяться…

— Помню его жену. Красавица, очень светская. Ему было двадцать шесть лет, когда он принял сан. А до того служил инженером и считался подающим большие надежды. Миссис Джонсон пришлось многим поступиться ради того, чтобы муж мог нести с кафедры свои передовые идеи. Я расценила все это как духовный и политический подвиг. Особенно с ее стороны. Знаю многих молодых дам, которые потребовали бы развода… Вы поговорите с ним, конечно, — добавила она снисходительно, — только не забывайте, он совершенно красный… Кстати, лорд Галифакс тоже очень верующий человек. С ним вам должно быть легко. Поезжайте поскорее в Лондон. Здесь вам делать нечего.

— Я не хотел бы, мадам, приступать к своей миссии, зараженный вашим пессимизмом. — Дворник никак не мог понять, то ли мадам Менар-Дориан действительно потеряла всякое влияние, то ли просто не хочет помочь ему.

— На кого вы могли бы опереться здесь? — Она глянула прямо, и Дворника поразила ясность взгляда. — Конечно, на дипломатов, — продолжала она, — конечно, на военных. Но… Не послал бы вас Бенеш в европейские столицы, если бы дипломаты… Не хочу быть Кассандрой, дорогой месье Феликс, но боюсь, трудно будет докопаться до истины. Я давно не встречала порядочных людей. Ваш визит, правда, обнадежил меня. Договор… — Она покачала головой, видно, соглашаясь с какими-то собственными мыслями. — Договор. И французы должны драться за Судеты?! Допустим. Но генерал Вейган — всего лишь человек с опустошенной душой. Он благочестивый католик, по части догм, особенно Апокалипсиса, вы найдете общий язык. Но он испытывает отвращение к нынешнему образу правления Францией, ненавидит парламентские методы. И поэтому считает войну неотвратимым наказанием за пренебрежение христианской верой и моралью. А ведь он наш военный лидер. Как такому доверить новобранцев?! Поезжайте к Черчиллю. В моем пасьянсе это небитая карта, хотя многие считают иначе. Мне кто-то сказал, что его имение, где он живет после отставки почти безвыездно, прозвали малым Форин-офисом. Вот вам и «битая карта». Нуворишам всегда нужны образованные советчики. С официальными образованными советчиками бритты разделались. — Мадам всегда была англофобкой. — Ванситарта практически убрали. Там был нелепый скандал. Не то у Идена украли, не то Идеи… Неважно. И все, носитель разума пошел в отставку. Пусть им будет хуже.

— Пока плохо нам, — вздохнул Дворник. — А с Черчиллем я не знаком и не знаю никого, кто бы мог…

Вошел дворецкий и театрально провозгласил на всю гостиную:

— Его превосходительство депутат Лаваль!

— О боже! — Старуха подняла руки к небу. — Неужели месье Лавалю уже совсем скучно жить на свете, что он вспомнил обо мне? Впрочем… Последние два года он обитает на политических задворках. И поделом! Как мы могли только терпеть его и премьером, и министром иностранных дел… — Она осуждающе покачала головой. — Вы только поменьше слушайте его… И попрошу, запомните это имя: Десмонд Мортон. Это давний приятель Черчилля, а я… — Старая дама заулыбалась. — Я знавала его двоюродного деда. О! Это было неповторимо! — Она уже улыбалась всеми морщинками. — Так вот, пока вы будете болтать с Лавалем, я приготовлю вам рекомендательное письмо. Десмонд во время войны был адъютантом главнокомандующего в Европе, и я могу вас уверить, получил эту должность, когда его двоюродный дед сидел в кресле, где теперь сидите вы. А потом Черчилль, став военным министром, назначил его на хороший пост в разведке. Мортон и живет рядом с Черчиллем. И как вы понимаете, дорогой месье Дворник, встречаясь, эти соседи, разумеется, говорят не только о спарже, охоте и разведении зеркальных карпов — сейчас в Англии с домашним хозяйством все просто с ума посходили! Не иначе, готовятся к блокаде. — И старая дама мелко рассмеялась. — Тоже робеют перед Гитлером!

Попросила Дворника подкатить к ее креслу письменный столик величиной с тумбочку, и вся ушла в работу. Когда Лаваль подошел к ее иссохшей ручке, машинально клюнула его в затылок, ничего не сказав. И лишь вручив Дворнику письмо, величественно промолвила:

— Итак… Господин Лаваль, чье имя можно читать без ошибки справа налево и слева направо… И месье Феликс, наш друг из Пражского университета. Кстати, реформизм Гуса и Жижки — его старый конек…