Алла Гореликова - Позови меня в жизнь вечную… Страница 2

— Валюш… а хочешь, я для тебя спою?

Серые глаза удивленно распахнулись:

— С чего вдруг?

Ваня не ответил. Запел.

Ой, полным-полна моя коробушка…

Красивый голос какой, удивлялась душа-зазнобушка. И сильный… Прямо Лемешев какой-то! Неужели правда в церковном хоре пел, верующий?

— Нравишься ты мне, Валя. Пойдешь за меня?

И хотела посмеяться в ответ, как привыкла, или хоть «подумаю» сказать… а сказалось словно само:

— Пойду, Вань…

А потом были ребятишки, по уши довольные тем, что у них теперь своя школа. И вечерняя школа тоже была. И свадьба была. Много чего, в общем, было…

А потом была внезапная ночная бомбежка — и осколок, ударивший Валюшу под сердце.

Это очень страшно, когда рвутся бомбы.

Это так страшно, что внезапная тишина приходит избавлением, даже если тебе ясно как дважды два, что это лопнули барабанные перепонки.

Это так страшно, что злой укус боли проходит почти незамеченным, и ты, даже понимая, что умираешь, не можешь испугаться еще сильнее. Разве что за Ваню — Господи, хоть он бы живой остался! А потом что-то выталкивает тебя прочь из озарившего мир неземного света, и ты открываешь глаза — в темноту.

Ну, не совсем в темноту. Горит, полыхает злым пламенем родная школа, с треском искрами-угольями разлетается, пляшут отсветы пожара на Ванином скорбном лице, отражается огонь в любимых глазах… а он, Ванюшка, родной, единственный, стоит на коленях, жену к груди прижав, и смотрит — не на нее и не на пожар, нет. Мимо… в небо, что ли? Так темно там, в небе. А он все смотрит, и шепчет хрипло и яростно: она не умрет, не умрет, слышите?! она будет со мной всегда, всегда, всегда… слышите, всегда…

А школу до слез жалко. Вот уж и купол огнем занялся, рухнул с грохотом… поплыли с черным дымом вверх, к небу, Христос и Богородица… Ванюшка, да вот же я, с тобой. Не плачь…

— Да, вот так все и было, — вздохнула баба Валя.

— Ты тогда в бога поверила, да, бабуль? — Валюшка, тезка-праправнучка, солнышко любимое, притулилась под бок, смотрит испуганными глазищами. Никогда ей раньше о молодости своей не рассказывали. Зря, наверное. Все думали — маленькая, не поймет… а какая ж она маленькая, если вдруг спросила, как бабушка Валя дедушку Ваню встретила? Значит, свои уж кавалеры появились, раз о таком интересуется.

— Тогда еще нет. А когда? Сама не знаю…

Ждет на столе гора непроверенных тетрадок. Подождет. Все сделается, все успеется. Одного только в жизни не догонишь, не вернешь — времени, что мог бы провести с близкими.

— Расскажи еще, бабуль. Что дальше было?

— Это очень страшно, когда рвутся бомбы. Но страшнее, Валюшка, ждать мужа с войны. Он ведь и в танке горел, Ванюша мой… и с поездом санитарным под бомбежку попал… да разве на войне сосчитаешь, сколько раз смерть мимо проходит? А вот вернулся — и счастье.

— А потом дедушка Коля родился, да?

— Ну, потом-то ты и сама все знаешь, — улыбается баба Валя. Той самой улыбкой, по которой страдали когда-то парни ее родного города…

Щелкает в дверях ключ. Две Валентины вскакивают и наперегонки бегут встречать с работы деда Ваню.

Да, много чего было. Были карточки на хлеб, когда они растили маленького Кольку. Был дефицит — когда Колька растил Светланку. Были талоны на сахар, масло, мыло, когда росли Светланины Юлька и Володя. Был Афганистан, где погиб Светин жених, первая любовь, и Чечня, откуда не вернулся ее муж, любовь последняя. Был Нью-Йорк, осиротивший маленькую Валюшку.

Много чего, в общем, было… вот только коммунизма так и не дождались. И мира во всем мире — тоже.

Много чего было. И по стране помотало Ивана с Валентиной так, что и концов не найдешь. Их и не нашли, когда пришли годы пенсию насчитывать. Да, если честно, не особо-то искали. Куда легче поверить, что жулики в собес пришли. Вы на них посмотрите только — кому здесь о пенсии толковать? Им шестьдесят на двоих разве что.

Переглянулись Ваня с Валей — да и пошли себе. Потому что была в злых словах доля правды. Как ни глянь, а годы-то и впрямь словно мимо прошли, не коснувшись. Что за чудеса, в самом деле?

И вспомнился почему-то Ване горящий храм, плывущие с черным дымом в небо Христос и Богородица, Валюшка мертвая на руках… ведь взаправду мертвая была! А он, дурень, просто из головы это выбросил, решил — с перепугу померещилось… да за что ж ему такое чудо?!

А сам попросил, услужливо подсказала память. Потребовал даже, вот уж хватило наглости!

Ну и что? Разве мудрено было разум потерять?

Ан вот. Неисповедимы пути Господни…

— Что ж делать нам теперь, Валь?

— Проживем, — махнула беспечно рукой душа-зазнобушка, единственная его любовь. — Думаешь, я бы с пенсией с этой из школы ушла? Да ни за что!

Не стал он Валюше объяснять… да и как тут объяснишь? Самому бы понять, что за испытание Господь послал, к чему, за что да для чего…

Валюша догадалась сама. Лет эдак через двадцать… доходит же до бабского племени!

Солнце здесь тусклое, и все время тянет включить свет. А электричество надо экономить. И потому у Валюши как вечер, так хандра. Зря он согласился на эту работу. Пусть бы молодые отдувались.

Ваня покосился на темный плафон, подошел к окну. Под окном, на площади, кучковалась молодежь. Да какая там молодежь — сопляки! Пацанва. И девчонки… этих и вовсе жаль. Но у кого хватит совести оставить их дома?

Вошла секретарша Миико, привычно поклонилась:

— Пришла ваша супруга, сэнсей.

А я ведь хотел цветы купить, невпопад подумал Ваня. День свадьбы все-таки. Хотя — до цветов ли…

— И господин Тихонов, — продолжила Миико.

— Зови обоих, Мика, — Ваня отвернулся от окна, вздохнул. — И перестань уже обзывать меня сэнсеем.

Максим, натурально, пропустил даму вперед. В темных глазах плясали шалые искорки. Вот ведь рефлексы у парня, в который раз поразился Ваня. Голова-то наверняка другим занята, ему ребят провожать, утром прибежал в истерике: «Что я им скажу?! Шеф, ну почему я? Ну за что мне эта головная боль?!» — а программа охмурежа включается и работает…

— Валюша, это Максим Тихонов из отдела пропаганды. Макс, Валя — моя жена.

— О, простите, — нервно улыбнулся Максим. Ага, понял! — До сих пор не имел чести быть представленным. Так это вам обязаны мы новой походной песней?

— Скорее, им, — Валя бросила быстрый взгляд за окно. — Там ведь все — мои ученики. Вот и упросили…

— Ну, в любом случае, для моего отдела это удача. Невероятная песня, ребята от нее ну просто заводятся!

Прозвенели часы на столе: четыре. Валя вздрогнула. Попросила:

— Открой окно.

— Не спустишься с нами? Ребята обрадуются.

— Нет! Я… лучше я здесь постою, правда. А вы идите, ничего. Я ведь понимаю, вы проводить их должны.

— Ты тоже.

— Я попрощалась… в школе.

Валя отвернулась резко — верно, слезы навернулись. Знобко обхватила руками плечи.

— Пора, — вздохнул Ваня. — Макс, не паникуй. Идем.

Валюша дождалась, пока закроется дверь, и лишь тогда подошла к окну. Стала сбоку, чтобы не заметили. Ее ребята…

— В тяжелый для нас день, — вещал внизу Максим, — вы, наша смена, приходите на помощь родине… вы закрываете ее своей грудью, становитесь на пути агрессора… мы знаем — враг не пройдет… — Смешной мальчик. Ему бы поучиться говорить. Человечней, искренней. А то слова вроде и правильные, а слушать тошно. «Родина смотрит на вас с надеждой», ну-ну… а я бы сказала — ваши матери. Думают о вас. И всегда будут думать. А еще — ваши младшие братья, что так отчаянно вам завидуют. Пусть завидуют. Значит, мы правильно их воспитали. Но пусть им не придется занять ваше место в строю.

— Дан приказ — ему на Землю, ей в другую сторону, — грянули веселые молодые голоса… уже? — Уходили доброво-ольцы на священную войну!

Валя плакала.

Они зашли в садик за Машуткой. Потом — в школу за Олей и Тошей. Над дверью школы еще висел плакат «запись добровольцев». Виктория Павловна, учитель из «продленки», смотрела потерянно. Спросила:

— Проводили?

Словно ответом, отозвался со взлетного поля гул стартовых двигателей.

— Здласте, Виктолия Паловна, — Машутка подбежала к глобусу, крутанула. — Я знаю, это Земля!

— Машенька, не отвлекай Викторию Павловну. Оля, а где Тоша?

— Да вон он, — Оля, старшая, махнула рукой в угол с полками. — Журнал какой-то ищет. Тошка, давай скорее!

— Это Афлика! — Машуткин палец ткнул куда-то в район Амазонки. — Плавда, это Афлика?

— Приходи еще, Машенька, — рассеянно ответила Виктория Павловна. — В школу приходи, учиться.

— До свидання, — Машутка дернула Ваню за рукав: — Деда, а ты со мной в шашки сыглаешь?

— Сыграю, сыграю. Пойдем… Тошка, готов?