Геннадий Падерин - Рядовой Матрена Страница 2

Правда, у телогреек и ватных штанов выявилось одно коварное свойство, с которым довелось познакомиться едва ли не всем. Кому меньше, кому больше. Дело в том, что эта одежда боялась близости костра — точнее, искр из него. Упавшая на штаны или телогрейку искра начинала без промедления выедать вату. Тихо и незаметно. Без пламени и почти без дыма. Спохватишься, бывало, когда уже припекать станет, глянешь — выгорел такой кусок, что и не залатать. Поэтому на ночных дежурных лежала еще и обязанность стеречь от дальнобойных искр нашу спецуру.

Бивачная жизнь в шалашах, у костров не располагала, понятное дело, к особой аккуратности, к строгому соблюдению правил личной гигиены. Все же солдаты исхитрялись, растопив в котелках снег, каждое утро умыться, а время от времени и поскоблить бороды.

Как-то раз устроили аврал — перестирали нательное белье, портянки и даже успевшие загрязниться маскировочные куртки и брюки. Продолбили лед на озере и в прорубях перестирали.

Короче, мы не превратились в лесных отшельников, армия оставалась армией.

Мое отделение на общем фоне выглядело бы ничего себе, нормально, не будь в числе бойцов Матрены. Он оказался совершенно не приспособленным к такому быту. Ходил — вся ватная экипировка в подпалинах. На груди, на коленях, на спине. Мотня штанов, свисавшая почему-то едва не до колен, — и та наполовину выгорела. И винить, главное, никого не приходилось: пострадал во время собственного дежурства.

Да и вообще вид у него, прямо сказать, никак не вязался с представлением о солдате, о войне. Телогрейка на груди и ворот гимнастерки были постоянно распахнуты — поотрывались пуговицы; на грязной шее невольно привлекала к себе внимание полоска подворотничка, не менявшегося, надо думать, с самого Ярославля; сморкался Матрена при посредстве перепачканных сажей пальцев, глянешь на захватанный нос — от смеха с трудом удерживаешься.

Что особенно раздражало в его облике лично меня — юношеские усики, которые свисали по углам рта. Этакие свалявшиеся сосульки. Они и ребят выводили из себя. Костя Сизых пригрозил даже, что если Матрена не побреется, рискует как-нибудь проснуться опаленным.

Все мои попытки воздействовать на пентюха разбивались о непонятное безразличие. Однажды состоялся с ним такой разговор:

— Боец Егорушкин, не мог бы я вас попросить умыться?

Не уловив иронии, он взялся истово растолковывать:

— Так мыло же в вещмешке осталось, а вещмешок…

— Тогда, может быть, договоримся хотя бы насчет подворотничка? Впечатление такое, что давно пора пришить свежий.

— Так нитки с иголкой в вещмешке остались…

— И бритва, само собой, тоже там осталась? Но разве нельзя бритву, мыло, иголку одолжить у товарищей?

— Так кто же даст!

— А вы пробовали просить?

— Н-нет, но…

— Попробовать за вас?

— Не надо, сам…

Я не выдержал:

— Ну, смотри, Егорушкин, не возьмешься за себя, устроим с ребятами баню — долго икать будешь! Хватит мне получать выговоры от начальства!

Их и впрямь не сосчитать было — нахлобучек от взводного: почему, видите ли, не занимаюсь воспитанием бойца?

Только забот и без Матрены хватало. Поначалу-то какой там из меня командир был! Никак не мог всего предусмотреть и за всем проследить даже в таком маленьком хозяйстве, как отделение. Да и приказывать не сразу научился, чаще не приказывал — просил, благо большинство ребят попались толковые, настоящие сотоварищи.

Последняя моя угроза вроде бы подействовала на Матрену, стал понемногу подтягиваться. Однако спохватился я, как оказалось, с запозданием, расхлябанность солдата-неряхи вскоре обернулась бедой для всего отделения. Больше того, едва не стоила нам жизни.

Военные операции бригада начала сразу после того, как мы обосновались во вражеском тылу, что ни день — пять-шесть групп отправлялись на задание. Матрена в этих вылазках не участвовал. Просто в полном составе нас не посылали, командирам давалась возможность отбирать людей по своему усмотрению. Не требовалось особых усилий найти предлог — оставить ненадежного солдата на базе.

Мне казалось, это его не угнетало, но душа была неспокойна. Грызла меня совесть. И в очередной раз, когда нарядили в разведку, я решился:

— Отделению в полном составе быть готовым к походу с облегченной выкладкой! — распорядился. — Выступаем через час.

Матрена и ухом не повел. Привык — не берут.

— А вам что, Егорушкин, особое распоряжение требуется?

Он подхватил болтающиеся полы телогрейки, принялся торопливо заправлять под ремень.

— Значит, это… и я тоже?

Непонятно было: только удивлен или еще и обрадован?

— Выступаем через час, — повторил я, делая вид, будто не замечаю его растерянности.

Он кинулся собираться.

Через час солдаты выстроились на тропинке, протоптанной в снегу перед шалашами. В маскировочных костюмах, с лыжами в руках, с автоматами на шее.

Матрена по росту шел у нас пятым. Обычно, построив отделение, я поочередно оглядывал каждого из бойцов, начиная с правофлангового. Сегодня взгляд невольно потянулся сразу к пятому.

С первых дней лесной жизни установилось как-то само собой золотое правило: вернулся из похода — сними и прибери маскировочный костюм, а там уже подсаживайся к костру или занимайся хозяйственными делами. Матрена этим правилом пренебрегал, обращаясь с костюмом не лучше, чем с телогрейкой. И от коллективной стирки увильнул. Сейчас, оказавшись в строю, вдруг предстал моим глазам этакой грязно-пестрой курицей, затесавшейся в семейство лебедей.

Первым побуждением было — удалить из строя, оставить на базе, приказав немедленно заняться стиркой. Наверное, именно так и следовало поступить, но подумалось: шаг этот будет похож на преднамеренную демонстрацию и, чего доброго, окончательно оттолкнет солдата от меня и ребят.

Я с усилием отвел взгляд, произнес привычное:

— Отделение, слушай мою команду…

Перед взводом, в составе которого нам предстояло идти, командование поставило задачу разведать, какими силами располагает противник в деревне за Кривым озером.

Кривое озеро — это наше название, для себя окрестили, когда знакомились с местностью в районе действий бригады. На карте оно шло без имени, как и три других, что располагались на пути к нему. Правда, те были не столь крупными. Подобных безымянных озер в Карелии — со счета собьешься.

Во время ночных вылазок мы обычно озер не обходили, двигались напрямик, зато днем на открытую местность старались без большой нужды не высовываться, прокладывая маршрут по лесу. Сегодня старшина роты, заменивший прихворнувшего командира взвода, обогнул берегом два первых озера, а на третьем решил сэкономить километраж, поберечь наши силы: слишком большой требовался крюк.

Прежде чем вывести людей на лед, старшина устроил в кустах, подступивших к берегу, привал. И распорядился:

— Без моего разрешения из кустов никому не выходить!

Снял лыжи, уложил на гребень сугроба, наметенного со стороны озера вдоль линии кустов, и, оперев локти на лыжи, пристроился перед сугробом с биноклем — принялся изучать противоположный берег. Лица его сбоку не было видно, из-за белого капюшона высовывались одни кончики усов, которые то ползли кверху, то опускались, повторяя беззвучные движения губ.

Эти усы послужили поводом для прозвища, которое дали старшине в первый день знакомства: Дяденька из книжки. Знакомство состоялось в Ярославле. Здесь в нашу сибирскую бригаду влились остатки дивизии, отведенной с фронта для переформирования. Старшина был из ее состава. По возрасту он годился всем нам в отцы, однако это не удержало Костю Сизых от глупой шутки:

— Дяденька, вы из какой книжки?

Старшина отозвался с готовностью:

— Из тоненькой, с крупным шрифтом и с картинками— такую вполне осилишь.

Отступать было поздно, Костя поспешил объяснить:

— Во всех военных книжках старшины обязательно при усах, вот и я…

— Моему старшинскому званию, милок, три месяца счету, а усам — два десятка лет. У нас на Украине каждый второй при усах.

— А чего ж вы по-своему не гутарите?

— А русским на Украине разве заказано жить?…

Мы сразу прониклись к нему уважением, тем не менее «Дяденька из книжки» за ним осталось.

Сейчас я следил за движением усов, ждал, когда от бессловесной беседы с самим собой старшина перейдет к разговору с нами. Наконец, он опустил бинокль.

— Рискнем!

Договорились так: сначала на лед выходит первое отделение во главе со старшиной, идет примерно до середины озера, и, если все будет нормально, вывожу своих людей я; следом с таким же интервалом двинется третье отделение.

В таком порядке и отправились. Первое отделение спокойно пересекло озеро и скрылось в прибрежном лесу, мы спокойно достигли середины, третье отделение спокойно выкатилось позади нас на лед.