Завещаю непримиримость - Семен Никифорович Литвиненко Страница 2

внезапно вынырнули из облака два самолета со свастикой на крыльях, они спускались все ниже и ниже — на беззащитную дорогу. Шарахнулись в стороны люди, опрокинулась телега, на которой сидела сухая, безразличная ко всему старуха. Запрыгали разрывы бомб, пулеметные очереди разорвали жаркий воздух. Все смешалось, перепуталось. Люди разбежались с дороги. Остались лошади. Они падали, сраженные пулями, вставали на дыбы, страшно ржали, налетали друг на друга, срывались в стороны и, опрокидывая телеги, топтали людей… А самолеты разворачивались и методично, спокойно заходили все снова и снова…

Потом я видел много страшного — нечеловеческие муки, на которые фашизм обрекал людей. Но та картина расстрела колонны беженцев всегда стоит у меня перед глазами, как образ войны бессмысленной и беспощадной.

Я ушел в армию. Сначала был заместителем политрука, потом литработником фронтовой газеты «В атаку!», потом комиссаром батареи и секретарем партийной организации артиллерийского дивизиона.

Ленинградский фронт. Волхов, Спасская Полесь… Кровопролитные бои за город Ленина. Сколько же хороших хлопцев осталось там! Сколько молодых сердец остановилось навеки!.. Тогда я был свидетелем мужества и преданности наших людей своему народу, партии. Но не об этом пишу я сейчас. О том, как стойко и отважно сражался наш народ, написано сотни книг. Я пишу о другом.

Война стала нашим суровым бытом. Оказывается, и к смерти, которая ходит за тобой по пятам, можно привыкнуть…

Но в первые месяцы мы не знали, что война с фашизмом — особая война. Мы знали о фашизме понаслышке, мы еще не видели его дел…

…Ночью был жестокий бой за маленький лесок. Мы его отбили у немцев. Тогда я работал в газете. Мне нужно было найти подразделение артвзвода, который отличился в бою, и написать о нем. Я шел через лес и вдруг остановился, как вкопанный: на сосне в одном нижнем белье висел человек. Я узнал его — это был молодой лейтенант из нашего подразделения. Он попал в руки фашистов, и вот они казнили его. Но лейтенант был не просто повешен. Палачи повесили его так, что большими пальцами ног он стоял на земле. Под пальцами и пятками лежали уже потухшие угли. В ладони рук его были загнаны куски гвоздевой проволоки.

А потом в соседней деревне из колодца мы вынули семь трупов наших разведчиков, попавших в плен в неравном бою. У них были отрезаны носы, уши, губы, выколоты глаза. Жители деревни сказали нам, что все семеро были брошены в колодец живыми.

Так на беспощадной практике постигали мы сущность немецкого фашизма.

Синявинские болота

В сентябре 1942 года в районе Синявинских болот, что под Ленинградом, попала в окружение стрелковая бригада, в которой находилась наша батарея.

Мы дрались до последнего патрона, до последней возможности. И вот настал тот момент, когда в батарее осталось семь человек и ни одной гранаты, ни одного патрона… И уже слышна рядом немецкая речь. Не встречая сопротивления, фашисты в полный рост идут на нас, залегших между болотных кочек, прочесывая лес из автоматов.

— Простимся, товарищи… — прошептал рядом заместитель командира батареи Пузырев.

Дальше я не помню — прямо перед глазами встал огненный сноп, и я провалился в черную бездну. Не знаю, сколько прошло времени. Когда я очнулся, было уже темно. Я лежал на боку и глаза слиплись от крови. По земле шарили карманные фонарики. Два сапога остановились передо мной.

— Руки вверх! — услышал я. Надо мной стоял белобрысый немец. Я попытался подняться, но не смог. Подошел второй солдат и они, взяв меня под руки, подняли. Подвели к строю — в нем стояло пять человек. Я был шестым. Нас окружили немцы с автоматами.

Еще раньше около своего блиндажа мы закопали все документы — личные и батареи. Надеялись, что вырвемся из кольца и потом придем сюда. Но не пришлось…

У меня раскалывалась голова, звон стоял в ушах, из виска сочилась кровь.

Вперед вышел офицер. Играя хлыстом, спросил на хорошем русском языке:

— Комиссары, политруки, офицеры есть?

Мы молчали.

— Евреи есть?

Мы молчали.

— Коммунисты?

Рядом со мной стоял младший лейтенант Зайцев. Он поднял голову, посмотрел немецкому офицеру в лицо и спокойно сказал:

— У нас в армии все коммунисты.

Офицер сделал солдатам знак, и Зайцева стали зверски избивать.

— Ты у меня поговоришь! — крикнул офицер. — Кто комиссар, ну?!

Лицо Зайцева превратилось в кровавую маску, но он молчал.

А мы стояли рядом и ничего не могли сделать… Так начался для меня фашистский плен, так начались мои хождения по дорогам смерти.

Уже вернувшись из плена, я узнал об огромных фашистских лагерях, таких как Бухенвальд и Освенцим.

Находясь за колючей проволокой, люди и там не прекращали борьбы. Боролись не только за право жить. Эти мужественные узники мстили, как могли, врагу за все то, что они творили на нашей земле, за горе и страдания многих миллионов людей.

Я прошел через пересыльные лагеря. В них заключенные оставались лишь на очень короткое время. Это затрудняло борьбу.

И все-таки мои товарищи и я, как могли, боролись.

Первый этап

Где-то совсем рядом был фронт, и поэтому немцы спешили. Нас не стали допрашивать, нас быстро погнали на запад. Я знал, что если упаду, меня пристрелят, как собаку. И я бежал, порой теряя сознание. Меня поддерживали товарищи. Если бы не они — лежать бы мне там, в Синявинских болотах, с простреленной головой. Рядом топали немецкие сапоги, как кнутом стегал нас крик:

— Шнель! Шнель!

Так бежали мы, изнемогая от боли и усталости, километров пять. Совсем стемнело. Наконец, немцы остановились.

— В овраг! Живо! — крикнул офицер.

Нас согнали в овраг, положили на землю, накрыли брезентом. Ничего не видя, мы слышали, как выстраивается вокруг нас караул.

Рано утром прибыл конвой из двенадцати человек. Нас подняли прикладами и, подгоняя грубыми окриками, снова погнали по грязной дороге. Так мы шли целый день без остановки. Конвой следовал за нами на машине, там немцы горланили песни,