Владимир Попов - Закипела сталь Страница 20

Начался спуск шлака. Его надо было удалить полностью, так как с возрастанием температуры в печи из шлака в сталь неминуемо перешел бы страшный враг стали, придающий ей хрупкость, — фосфор.

Закрыли газ. Остуженный шлак вспучивался, широким мутным потоком стекал через окно и исчезал под площадкой. Шлак, оставшийся в печи, сгоняли гребками. Изнурительный это труд. Несколько подручных вводят в печь гребок — небольшой чурбак, насаженный на длинный железный стержень, — и ритмическими движениями сгоняют шлак в желоб.

Ротов несколько раз заглядывал в печь и требовал повторить операцию.

К нему подошел Гаевой.

— Что, Гриша, заставить бы их, — Ротов подмигнул в сторону консультантов, — взяться за гребок и поработать. Попарятся дня три — придумают что-нибудь получше этого египетского способа.

Звонок завалочной машины заставил всех посторониться.

— Не мешай! — крикнул Ротов машинисту.

Тот, не обратив внимания на окрик, подъехал к печи, держа на хоботе машины опрокинутую мульду, ввел ее в окно и принялся сгонять шлак. Потом заменил докрасна нагревшуюся мульду на другую, и снова шлак потек через порог.

Ротов заглянул в печь. За многолетнюю практику он не видел ничего подобного. Расплавленный металл, всегда прикрытый шлаком, был обнажен по всей поверхности, искрился бенгальскими огнями и выделял бурый газок.

— Молодец! — похвалил он машиниста. — Довольно! — И только теперь заметил, что на машине почему-то сидят двое.

Машинист стал выводить мульду из печи, но не рассчитал движения хобота и сорвал порог — огнеупорный материал, спекшийся в монолит. Металл хлынул мощным потоком во всю ширину окна, не уместился в переполненном желобе, залил рельсы у печи и начал разливаться по рабочей площадке.

— Уезжай! — громовым голосом скомандовал Ротов растерявшемуся машинисту, который пытался удержать поток мульдой, не замечая, как жидкая сталь заливает рельсы под завалочной машиной.

По тонкому слою не успевшей застыть стали машинист отъехал в безопасное место, с ужасом глядя на искрящийся металл. Все шире разливался он по площадке, захватывал инструменты, металлические ящики с рудой, известью и раскислителями. Запылали держаки лопат, сложенные кучей гребки. Глядя в синее стекло, Ротов медленно отступал назад.

Постепенно поток стали из печи уменьшился, начал прерываться и, наконец, остановился совсем.

Директор подозвал к себе Макарова. Начальник цеха был бледен, ожидал брани, но Ротов спросил его совершенно спокойно:

— Сколько?

— Тонн сто.

— Машиниста отпустите домой. Пусть отойдет и явится на следующую плавку. Молодец он! Хорошо придумал, но ошибся. Что ж, ничего, другой раз не ошибется. На плавку снова меня вызовите.

«Вот и второй блин комом, — думал директор, уходя из цеха. — Главное — ком неожиданный. А все-таки способ скачивания шлака найден. Найден! Только бы машинист снова не ошибся. Тогда рисковать его уже не заставишь».

Раньше чем успели догореть весело потрескивавшие гребки, сталь на площадке потемнела и застыла огромным коржом, серым и бугроватым.

Подъехал мостовой заливочный кран. Морщась от нестерпимого жара, Пермяков зацепил толстый стальной канат за край коржа. Крюки поползли вверх, и металл начал медленно отделяться от рабочей площадки. Внутренняя поверхность его была все еще огненно-красной. Край коржа поднялся до моста крана и тут обломился. Стотонная глыба рухнула вниз. Трассирующими пулями полетели с площадки кусочки раскаленного кирпича, доломита, осыпая стоявших вдали консультантов. Те засуетились, смахивая их с задымившейся одежды.

— Добром просил уйти, — проворчал Пермяков, убедившись в том, что никто серьезно не пострадал, и зацепил корж канатом с обеих сторон.

Отделившись от площадки вместе с вплавленными в него железными ящиками, инструментами, торчащими прутьями гребков, корж поплыл в воздухе к концу здания, где собрались автогенщики, чтобы разрезать его на части.

Обычно в ночной смене бывают только люди, непосредственно занятые работой, но, придя на третью опытную плавку, Ротов увидел в полном сборе инженеров отделов и многих сотрудников Института металлов. Был здесь и старый профессор. Напуганный аварией, он предусмотрительно держался поодаль.

Машинист скачивал шлак. За его спиной снова стоял кто-то. Присмотревшись, Ротов узнал Шатилова. «Что ему нужно здесь? Ведь он работал в утренней смене. — И догадался: — Ага, вдохновитель».

Шлак сходил уже небольшими порциями, иногда увлекал за собой сильно искрившийся металл, пугая собравшихся: не сорвет ли снова порог?

— Довольно! Выезжай! — заглянув в печь, крикнул Ротов. — Да поосторожнее.

Машинист медленно вывел мульду из печи и отъехал в сторону. Вырвался общий вздох облегчения. Директор подошел к завалочной машине.

— Молодцы. Чья мысль?

— Его. — Машинист указал на Шатилова.

— Да ты что? Предложение твое, — запротестовал Шатилов.

Ротов подозвал Макарова.

— Представьте проект приказа: каждому по месячному заработку и по бостоновому костюму из моего фонда.

— И с них по пол-литра, — машинист показал на весело болтавших в стороне подручных. — От такой мучиловки избавились — теперь за гребок не возьмутся.

— Нельзя рабочий класс обижать, — шутливо отозвался директор. — Зайдите ко мне — спирта выпишу. Но только перед выходным.

— Вот жизнь пошла! — обрадовался машинист. — Раньше такую аварию сделаешь — «строгача» по меньшей мере получишь, а теперь — премию.

— Вторую сделаешь — получишь и «строгача», — охладил его Ротов.

Хотя Гаевой считал, что ему совершенно нечего делать ночью на выпуске плавки, он все же не удержался и пришел в цех. Общее нервное напряжение сразу же передалось и ему. Он непроизвольно напрягал мышцы, когда подручный доставал пробу, словно не подручный, а он держал в руке тяжелую ложку, словно сам нес ее, наполненную жидкой сталью, стараясь не проронить ни капли, а затем сливал огненной струйкой в одну точку на чугунную плиту. А когда подручные пробивали лётку длинным стальным ломом, он всем телом подавался вперед, будто помогал им. Заметив эти свои непроизвольные движения, взглянул на Ротова. Тот тоже сопровождал каждый удар движением корпуса.

Наконец металл ринулся в ковш. Ротов тронул Гаевого за плечо.

— Поедем ко мне, Гриша, расскажешь о Москве. Результата ждать долго. Анализ еще ничего не даст, важна структура металла. Пока прокатают, обработают, пока на полигоне испытают — двое суток пройдет.

…На полигон Гаевой приехал той же автомашиной, на которой везли «карты» — образцы брони для испытаний.

Ротов и начальник бронебюро Буцыкин стояли около противотанковой пушки, внимательно рассматривали снаряды, разложенные на помосте из досок.

— Горишь? — спросил Ротов Гаевого, заметив в его глазах знакомый огонек возбуждения.

— А ты нет?

Ротов махнул рукой и отвернулся, чтобы скрыть волнение.

Грузовик подъехал к брустверу из толстых бревен, за которым был насыпан высокий земляной вал, грузчики начали сбрасывать карты. Работали они согласованно и быстро, однако Ротов не удержался, чтобы не поторопить их. «Нервничаю, — отметил он. — Но разве будешь спокойным, когда вот-вот должно решиться все и завод либо перейдет на массовое производство брони, либо снова искания?»

Карты установили, и наводчик занял свое место у пушки.

Выстрел и разрыв снаряда слились в один звук. От бревен веером полетели щепки.

Гаевой пытался рассмотреть карту в бинокль, но дрожала рука, и, сунув бинокль в карман, он побежал по полю, догоняя крупно шагавшего директора.

Ровная, словно высверленная пробоина зияла в левом верхнем углу карты.

— Не может быть… — не веря глазам, процедил Ротов и, ссутулившись, пошел назад.

Остальные карты были пробиты так же легко, как и первая. С последним выстрелом Ротов сел в машину и уехал, никого с собой не взяв.

Гаевой и Буцыкин пошли пешком. Дорогой они не перебросились ни словом. Перед тем как разойтись, Буцыкин взял парторга за локоть.

— Я хотел бы… мне хочется убедить вас… уверить, — сбивчиво произнес он и посмотрел на Гаевого, словно желая угадать, как будут встречены его слова. — Могут подумать, что я торжествую, доказав свою правоту. Это не так. Я очень хотел бы ошибиться…

Гаевого тронула искренность тона Буцыкина.

— Плохо я о вас никогда не думал, — произнес он. — А радоваться в данном случае мог бы только мерзавец.

20

С полигона Ротов уехал домой — в угнетенном состоянии не хотелось быть на людях.

Он бочком скользнул в свою комнату мимо жены и заперся.

У Ротова выработалась привычка забывать о доме, когда он находился на заводе. Проходные ворота и дверь кабинета были тем рубежом, через который мысли о доме не проникали. Ему хотелось выработать и другую привычку — переступив порог своей квартиры, хотя бы на время забывать о заводе. Но это не удавалось. Пришлось ограничиться полумерой — не вносить в семью заводских настроений. У жены достаточно своих забот и дома и на эвакопункте. Ротов неодобрительно относился к тем людям, которые всем делились с женами. «К чему это? — думал он. — Твою радость жена разделяет наполовину, а горесть переживает вдвойне».