Юрий Колесников - Особое задание Страница 20

— Фон Вильке?

Отто неторопливо поправил монокль и сухо ответил:

— Совершенно точно, герр Вихтенберг. Как видите, у нас обоих недурная память.

— Да, но… вы, насколько мне известно, были в Испании?! С так называемыми республиканцами?! Затем вообще исчезли… Или я что-то путаю?

— Нет, вы не путаете. Именно в связи с предстоящей поездкой в Испанию вы имели удовольствие допрашивать меня на Бендлерштрассе 14. Но… с тех пор многое изменилось, герр Вихтенберг…

— Да, я вижу… Вы снова в составе вермахта?

— Это долго рассказывать да и некстати. Надеюсь, у нас будет время поговорить. А сейчас попрошу всех вас проявить благоразумие и… поднять руки. Вы арестованы.

В одно мгновение Фридрих выхватил из кобуры пистолет и направил его на шофера, а Ильин навел автомат на адъютанта эсэсовца. Одновременно из «Оппеля» выскочил Фриц. И только Отто Вильке по-прежнему стоял неподвижно, опустив руки в белых перчатках.

Не сразу гитлеровцы поверили, что вся эта сцена не шутка. Полковник говорил так спокойно, невозмутимо… «Нет, нет! Конечно, это шутка, неумная шутка!..» — эта мысль сквозила в промелькнувшей на лице Вихтенберга снисходительной улыбке. И тут впервые десантники увидели, как внезапно преобразился Отто Вильке. Он помрачнел, сжал кулаки и резким, повелительным голосом скомандовал:

— Руки вверх!

Руки гитлеровцев дернулись кверху, но стоявший у открытой передней дверцы машины адъютант поднимал их медленно и вдруг рванулся к открытой дверце, схватил лежавший на сиденье автомат… В ту же секунду короткой очередью из автомата Фриц свалил его.

Вскоре тяжелый «Майбах» и подпрыгивающий на ухабах «оппелек» пылили уже по проселочной дороге и через полчаса углубились в лес. За рулем «Майбаха» сидел Фриц Вильке, рядом с ним Фридрих Гобрицхоффер. Он снял повязку с глаза и навел автомат на заднее сиденье, где, прижатые друг к другу, с закинутыми на затылок руками, сидели трясущийся от страха круглолицый штатский, прыщеватый шофер и побледневший штандартенфюрер СС. В ногах у них лежал труп адъютанта.

Пленных доставили в распоряжение десантников, которые теперь обосновались рядом с партизанским лагерем. Сразу сюда пришел комиссар отряда Иванов. Он уже ходил по лагерю, но грудь еще была перебинтована. Здороваясь с Отто Вильке, комиссар пошутил:

— Это тоже десантники? Из Москвы?

Отто понял намек и со свойственной ему едва заметной усмешкой отрицательно покачал головой:

— На этот раз — нет… Это из Берлина! Наци!.. Стоявший рядом с трубкой в зубах Рихард взял комиссара под руку и, обращаясь к Серебрякову, сказал:

— Прошу, доктор, переведите товарищу комиссару, что эти, — указал он на пленных, — не способны объявить голодовку протеста!.. Нет!.. Разные бывают немцы. Да, да…

Подошел Ильин. Он уже успел переодеться. Увидев красную Лычку на его фуражке, штандартенфюрер безнадежно пробормотал:

— Партэзан?

Тотчас же спохватившись, он крякнул, напыжился и презрительно покосился на толстяка в штатском, совсем раскисшего и не перестававшего шептать трясущимися губами: «О-о майн гот, майн гот!»

Пленных увели. В кругу партизан, обступивших десантников, Отто Вильке показывал отобранный у штандартенфюрера «вальтер». Серебряков перевел надпись, выгравированную на кожухе пистолета: «Тигру Вихтенбергу за Францию и Скандинавию. Г Гиммлер, рейхсфюрер СС. Берлин, 1941».

Заметив, как жадно Катышков разглядывает пистолет, его постоянный спутник белобрысый Жора в казачьей фуражке подзадорил:

— Вот бы, Ваня, тебе такой порядочек был бы!..

Катышков причмокнул, почесал затылок и решительно шагнул вперед.

— Товарищ Отто! Может, махнем? Даю два, понимаете, цвай парабеллум и в придачу три… нет, четыре штуки трофейных часов! Идет?

Под дружный смех окружающих Катышков полез в карман и достал целую горсть часов. Серебряков перевел ответ Отто:

— Охотно, дорогой друг, отдал бы тебе его и так, но… с этой надписью он еще может нам пригодиться…

Разочарование Катышкова было недолгим. Многозначительный намек на предстоящие десантникам дела разжег его воображение. Ему уже рисовались картины, как Отто Вильке выдает себя за «тигра Вихтенберга» и захватывает в плен Гиммлера, Гитлера и всю их бандитскую шайку.

— Товарищ Отто, молчу… Все ясно! — таинственно и восхищенно заключил Катышков.

Ему давно уже хотелось оправдаться перед десантниками за доставленные им треволнения. И вот сейчас такая возможность представилась.

— А вам, товарищ, — обратился он к Рихарду, — передряга эта, будь она неладна, на пользу пошла! Живот-то, гляжу, малость поубавился!.. Эх, мать честная! Чуть было не натворил бед… И кто всех взбаламутил? Я-то что — рядовой! А вот некоторые начальники не скумекали что к чему…

Выслушав перевод, Рихард покровительственно похлопал Катышкова по плечу и попросил Серебрякова передать ему, что «мы — свои люди. Важно другое — чтобы гестаповцы не пронюхали о нас… Рихарда это беспокоило, и он не упускал случая напомнить молодым партизанам, чтобы они, как говорят, держали язык за зубами.

В тот же вечер из Москвы была получена ответная радиограмма, в которой командованию партизанского отряда предлагалось подготовить посадочную площадку для приема самолета. Штандартенфюрера и его спутников — шофера и инженера по деревообработке, прибывшего на оккупированную территорию «изучать» лесные запасы России, предстояло отправить в Москву.

Начались поиски подходящего места для посадки самолета. Найти его было не просто: повсюду в населенных пунктах противник держал гарнизоны, а вдали от них, в зоне, где партизаны могли бы спокойно принять самолет, лесные поляны были малы да и почва либо болотистая, либо песчаная. Наконец решили подготовить посадочную площадку на поле, недалеко от села, дотла сожженного оккупантами. Оно было достаточно ровное и удалено от гарнизонов противника.

Все было готово к приему самолета, но как назло наступила нелетная погода, шли дожди, почва разбухла. В довершение всего занемог Вихтенберг. Оказалось, что он страдает диабетом, нуждается в строго определенной диете и ежедневной инъекции инсулина. Оповещенная об этом Москва требовала оказать пленному квалифицированную медицинскую помощь. Но если проблему соблюдения диеты Серебряков и врач отряда кое-как разрешили, то инсулина в их распоряжении не было. Между тем состояние больного резко ухудшилось, появились признаки грозного осложнения, так называемой диабетической комы, могущей окончиться смертельным исходом. Надо было срочно раздобыть инсулин. На помощь пришли партизаны. Они достали этот препарат через своих связных в ближайшем крупном населенном пункте, где была больница и при ней аптека. Присмотр и уход за больным эсэсовцем возложили на Фрица Вильке. Теперь он проводил дни и ночи у постели больного, безропотно выполнял самые прозаические обязанности санитара и при этом тщательно скрывал от больного чувство непримиримой враждебности, которое, естественно, питал к этому человеку-палачу.

Тем временем группа десантников из четырех человек закончила подготовку к отъезду в Германию. Ее возглавлял Рихард Краммер. С ним уезжали Фридрих Гобрицхоффер, Альфред Майер и в качестве водителя «Майбаха» опытный шофер такси берлинец Ганс Хеслер. Старый номер машины Ганс снял и заменил новым, предусмотрительно заготовленным по немецкому образцу еще в Москве, и так отполировал машину, словно ей предстояло участвовать в параде. Партизаны и тут оказали десантникам бесценную помощь: они раздобыли восемь полных канистр бензина, бидон масла и вполне пригодные для «Майбаха» запасные камеры.

Прощание было сдержанным. Друзья похлопали друг друга по плечам и пожелали скорой встречи в Берлине… Перед рассветом «Майбах» тронулся в далекий путь. До магистрального шоссе его проводили верхом на конях Алексей Ильин и группа партизан. Они молча смотрели вслед удалявшейся на запад машине, пока ее огонек не утонул в туманном сумраке наступавшего весеннего утра.

Затянувшееся пребывание штандартенфюрера СС среди десантников Отто Вильке использовал для всестороннего ознакомления с жизнью страны, которую он вынужден был покинуть задолго до войны. Он часто навещал высокопоставленного эсэсовца и заводил разговоры о судьбе общих знакомых, особенно офицеров вермахта, об их положении в обществе. Попутно выяснялись, казалось бы, не имеющие значения подробности быта, нравов, служебной субординации правящих слоев современной Германии. Состояние здоровья эсэсовца уже не внушало опасений. Он совсем воспрянул духом и не переставал рассыпаться в благодарностях за человечное к нему отношение. Особенно признателен он был Фрицу и даже как-то сказал Отто Вильке, что искренне завидует ему, отцу столь великодушного, воспитанного и мужественного сына.