Павел Автомонов - Каштаны на память Страница 20

Он протер спросонья глаза и сказал:

— Свои? Успели как раз на завтрак.

— Как хорошо, что мы вас встретили! — выкрикнул обрадованный Мукагов.

Шмель первым зашел в хату. Рябчиков не торопился. Какая-то тревога заставила его проявить осторожность. Его тревожили слова «успели на завтрак!». С какой стати первых встречных будут приглашать на завтрак, даже не спрашивая, кто они и откуда? Но Мукагов уже переступил порог хаты. За ним подался и Рябчиков, держа наготове автомат: не бросать же Шмеля! Да не успел Василий переступить порог, как кто-то в сенях ударил его по голове. В глазах вспыхнули искры, а потом потемнело. Рябчиков упал. Мукагов еще не мог понять, что случилось, почему красноармейцы напали на лейтенанта.

— Да мы же свои… — недоуменно пробормотал Шмель.

На Мукагова налетело несколько человек, повалили его и обезоружили.

— Знаем, — сказал тот, что первым выходил из хаты. — Маленькая хитрость. Вы попали в немецкий плен!

— Если бы лейтенант не держал наготове оружие, то обошлось бы без насилия, — ответил мордастый, который был у немцев переводчиком.

— Капут лейтенант! — выкрикнул немец, наклонившись над Рябчиковым. — Шлехт копф! Дурная голова!

Шмель Мукагов ужаснулся, услышав эти слова. Но с облегчением вздохнул, увидев, что Рябчиков поднимается.

— Воды, — попросил Василий.

Кто-то из солдат подал кружку воды. Рябчиков выпил, а потом обратился к Мукагову:

— Залей йодом и забинтуй голову. Вы же разрешите, господа солдаты в красноармейской форме, забинтовать мою шлехт копф?

Те захохотали, кивнули Мукагову, мол, перевязывай рану.

— Далеко поведете? — спросил Рябчиков у мордастого. Он продолжал прикидываться простаком.

— В «Уманскую яму».

— Не слыхал.

— Еще услышишь! — нагло ответил мордастый переводчик. — А что в мешке?

— Думал натянуть штатское и податься куда-нибудь в приймы, подальше от выстрелов! — сказал Рябчиков. — Такое дело. Кто завоюет, на того и гни спину. Вот вы меня трахнули по голове. А я и не обижаюсь. «Потому что вы победители! Сильный слабого давит и жмет. Закон жизни!

— Пусть поможет нам аллах! — произнес Шмель, подняв руки вверх.

— Артисты! — с недоверием сказал мордастый, на голове которого еле-еле держалась красноармейская фуражка. — Но нас не проведешь.

— Ну что поделаешь? Вот и пиджак, и рубашку, и даже галстук припас! — сказал Рябчиков, показывая на свой небольшой ранец. — Война для нас кончилась. А вы разве не артисты? Переоделись в чужую форму.

— Хватит! Разговорился. А то провалим голову еще и возле левого уха, — сжал кулак мордастый, который здесь был вроде старшим.

В это время через село вели колонну военнопленных, и ее пополнили Рябчиков и Мукагов. Так они попали в «Уманскую яму».

В тот же день Рябчиков и Мукагов поняли, что если и есть где-то на небе или на земле ад, то это под Уманью.

В карьере, который напоминал узкое и глубокое горное ущелье, был только один выход. Там было возведено высокое ограждение из колючей проволоки и поставлены ворота. В карьер загнали несколько тысяч пленных красноармейцев. Спали они под открытым небом. Иногда им бросали мешки с сечкой. А после той крупы у узников нестерпимо болели животы. Воды им не давали. И люди пили из луж, которые оставались на дне карьера после дождей.

Как вырваться из этого пекла? Из многотысячной толпы пленных только человек двести каждое утро под конвоем выводили на какие-то работы. Это была единственная надежда выйти пусть и под конвоем, но за ворота, за высокий колючий забор.

— Если не убежим, я покончу с собой! Какой позор! Так глупо попасться! — шептал взволнованно Мукагов, рыская туда-сюда острыми глазами. — Как? Где выход?

— Не горячись! Надо обмозговать все, — сказал Рябчиков. — Хорошо, пиджак и сорочка остались. Не зря, видно, собирался в отпуск. Так вот переоденемся, Шмель, и поближе к воротам. Не забывай, что нас ждет Колотуха с Оленевым и Стоколосом.

На следующий день они не протиснулись к воротам. Пришлось снова ждать утра. А есть и пить хотелось нестерпимо. В вещевом мешке Рябчикова не было ни крошки хлеба.

Привели еще одну группу пленных. Рябчикову и Мукагову пришлось приложить немало усилий, чтобы человеческая волна не оттеснила их в глубь карьера.

Когда все угомонились, один из новичков, в пилотке без звезды, в расстегнутой гимнастерке, с вещевым мешком подсел к Рябчикову и Мукагову и сказал:

— Шустряки! Успели перелицеваться… А из-под воротника пиджака видно два кубика и петлицы пограничников!

— Прикусил бы ты язык! — сердито ответил Рябчиков. — Ты только зашел сюда и уже без звездочки. С мясом ее вырвал!

— Потише на поворотах. Мы здесь все одинаковые.

— Я не гадюка, чтобы менять свою шкуру! — вспыхнул Мукагов.

— А пиджак? — спросил настойчиво неизвестный. Он достал из ранца краюху хлеба, кусок сала и выкинул просаленную газету на землю.

— Чего вы так сразу на меня?

— А ты чего на нас? — сурово спросил Шмель.

— А… представитель братского народа? Грузин? Армянин? Аварец? Может быть, таджик? — поинтересовался пленный, жуя сало.

— Для немцев я советский. А ты?..

— Я Вадим Перелетный! — ответил тот невозмутимым, немного хвастливым тоном. — Вам хочется есть? Хлеба могу дать. Сала магометанин не ест, а лейтенанту не дам, потому что он не удержал границы «на замке».

— Наверно, сюда без пересадки? И на фронте не побывал? — спросил таким же ироническим тоном Рябчиков.

— Из студенческой роты. Всю разбили немцы!

— А-а-а! — сказал задумчиво Рябчиков. — Думаю, откуда такой вумный здесь взялся? Наверно, закончил в этом году институт?

— Университет.

— Гм… И фамилия как у поэта! — заметил Рябчиков.

— Запорожская! — с гордостью сказал Перелетный, жуя сало и закусывая хлебом. — Казаки — мои предки.

— Непохоже! Не знаешь ты казаков! Слыхал о Паливоде, командире сборного батальона пограничников. Батальон Паливоды выбил немцев из Перемышля. Ребята подняли флаг над городской ратушей. А другой казак вместе с ребятами отогнал фашистов за Сан. И это на второй день войны! Вот это видно, что у ребят предки — запорожцы!.. Паливода! Орленко! Знали казаки, какие имена давать!

— Пропаганда! Никакие Паливоды и Орленки не выгоняли немцев за Сан. Это выдумало Советское информбюро для поднятия духа красноармейцев! — высказал свою точку зрения недавний студент Вадим Перелетный. — Так что не вышло у наших «малой кровью и мощным ударом!». Большая осечка случилась. И бесповоротная! И я в этом не виноват!

— А ты пробовал сам залепить немцу в челюсть или в морду? — с жаром прошептал Шмель.

— Мне тебя жаль. Тебе здесь все равно хана! Ты вот возьми съешь кусочек хлеба.

Мукагов посмотрел на руки Перелетного. Они были белые, без мозолей. Хлеба Шмель не взял.

— Лейтенант! — Перелетный протянул кусочек хлеба Рябчикову.

Василий отвернулся и вытер пересохшие губы.

— Ты посмотри на них! Подумаешь — пограничники! — с иронией сказал Перелетный.

— Дожуешь сало, можешь сказать надзирателям, что здесь пограничники, — со злостью прошептал Рябчиков.

— Нужны вы мне очень! — обиженно ответил Перелетный. — Погибнете вы и без моих доносов! Что, кавказец, зыркаешь глазами, как волк? Отсюда никуда не убежишь. Факт. Это за все грехи большевиков. Еще неделя — и Киеву конец, Ленинграду конец. Одессе конец. Ну а потом и Москве. Везде трещит оборона. Вот какой оказалась ваша правда.

— Правда на свете есть! — подчеркнуто, с нажимом сказал Шмель.

— Была у вас правда, а немцы взяли да перевернули ее на свой манер, — философствовал Перелетный.

— У наших людей — одна правда! — повторил Мукагов.

— Так, по-вашему, все, что происходит на фронте — бессилие командиров, штабов, отступление и тысячи пленных красноармейцев, и эта «яма», — все это ради этой вашей правды? — с насмешкой спросил Перелетный.

— Когда же ты успел увидеть наших командиров? — спросил Рябчиков.

— Вот ты, лейтенант, пограничник, и не предполагал попасть в плен. А попал. Разве ты виноват в этом?

— Раз так случилось, значит, виноват и я!

— Какое благородство! — скривился Перелетный.

Все замолчали. Рябчиков посматривал на Перелетного, а тот на них обоих. Василий был почти одинакового роста с Перелетным и, наверно, ровесник. Только один из них вынашивал план побега и всеми силами стремился к этому. Другой же доедал сало с хлебом, чтобы пойти к гитлеровцам и сказать, что он не согласен с политикой Советского правительства и поэтому не хочет быть ответственным за его поражение, а хочет жить и работать на родной земле без коммунистов.

— Чего ты как смола пристал к нам? Дожевывай сало и иди к коменданту! — угрюмо сказал Рябчиков.