Сергей Поляков - Партизанская искра Страница 20

Шестнадцатилетний Дмитрий Попик был принят в комсомольскую организацию своей школы.

Комсомол воспитал в нем чувство дружбы и коллективизма.

Комсомол привил правильное понимание жизни. Комсомол породил крылатую мечту стать строителем человеческого счастья.

Дмитрий видел вокруг себя большую комсомольскую семью, дружную и шумливую, как пчелиный улей. Это стало его опорой. Мальчик убеждался, что отец неправ. Отсюда и разлад с отцом, не желавшим понять сына, пошел еще дальше.

Часто у отца с сыном возникали столкновения. Первое время Митя горячо и упорно пытался доказать отцу, что жизнь меняется, идет к лучшему, и ничем не остановить её бурного движения. Но отец не хотел вникнуть в убеждения сына-комсомольца. Он раздражался, выходил из себя, понося все, что для Мити было «святая святых».

Когда в Крымке появились «новые хозяева», Попик-отец заметно оживился. Он надеялся, что снова станет богачом, что оккупанты ему, обиженному большевиками, окажут особый почет. Никифор Попик стал добиваться и добился назначения его бригадиром в трудобщину. С односельчанами, бывшими колхозниками, он обращался грубо, делал это у начальства на виду, рассчитывая, что в конце концов станет сельским старостой.

Одно заставляло Никифора волноваться. Его преследовала боязнь, как бы родной сын не испортил все дело. Он стал ревниво и пристально следить за Дмитрием. Запретил уходить из дому, общаться с бывшими школьными товарищами.

— Тебе с этими бандитами нечего якшаться, — говорил он в моменты спокойного разговора с сыном. — У Парфентия Гречаного и отец такой же непутевый. Спокон веку ни кола, ни двора. В гражданскую где-то в партизанах шлялся. Потом тут в колхозе все старался, сознательность свою показывал, активничал. Нам, сынок, с ними, голодранцами, не по пути. У нас с тобой своя жизнь должна теперь начаться.

Митя чувствовал, как отец становится для него все более чужим, далеким и враждебным. Ему даже как-то неприятно было, когда однажды отец назвал его ласкательно «сынок».

Сегодня Митя на протесты отца прямо заявил, что уйдет в Саврань, если тот будет запрещать ходить к товарищам.

— Пусть что хочет делает, а я буду делать свое, — сказал Митя, нащупывая впотьмах лестницу, ведущую на чердак.

Парфентий остался внизу встречать остальных. Всякий раз он скупо приоткрывал дверь, жал холодные руки товарищам и коротко говорил:

— Полезай на горище.

Полю Попик он проводил сам и там зажег свечку. Дрожащее пламя скупо осветило оживленные лица собравшихся.

— Да у тебя тут ковры настелены, — заметил Миша Клименюк, приподняв угол дерюжки, разостланной на соломе.

— Чтобы не спалить сарай. Он у меня незастрахован, и фашисты не выплатят за него.

Все дружно засмеялись.

— Т-ш-ш-шшш… тише. Подпольщикам не положено громко смеяться, — заметил Парфентий.

И после этих слов каждый подумал, что он теперь подпольщик и должен быть постоянно осторожен и предусмотрителен. И в этот момент обшей тишины нивесть откуда на чердак проникли звуки позывной. Все притихли и замерли зачарованные. Откуда-то снизу тихо, но отчетливо лилась, нежно вибрируя, знакомая мелодия «Песни о Родине». — Что такое? — прошептал кто-то. — Откуда? Переглядывались в недоумении. Каждый думал, что это только ему кажется.

Но нет, мелодия лилась, расходилась, наполняя тихую чердачную полутьму.

— Она самая — широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек.

— Тише, Юра, дай дослушать, — шепнул Митя.

— Москва, — мечтательно и нежно прозвучал в тишине голос Полины.

— У тебя радио, Парфень?

— И молчал до сих пор!

Но Парфентий сам был удивлен больше других. Наконец мелодия оборвалась. Послышалось сухое хрипение микрофона и… тишина.

— Это где-то внизу, — заметил Миша.

— Я спущусь, узнаю, — сказал Парфентий. Минуту спустя Парфентий взобрался наверх, таща за собой Андрея Бурятинского.

— Вот он сам приемник явился.

И все сразу вспомнили, что Андрей еще в школе был замечательным звукоподражателем. Он, бывало, на школьных вечерах имитировал множество звуков, изображал то жужжание пчел, то шум поезда.

— Крепко ты нас обманул. Ну, настоящая Москва! Коминтерн.

— Прямо за сердце взяло, до чего похоже. Будто это в школе и войны никакой нет.

— А ну, Андрей, повтори еще разок, послушать хочется. Больно соскучился я по этой музыке, — попросил Парфентий, — только тихонько.

Андрей приложил ко рту губную гармошку и нежные звуки вновь полились.

Сидящие закрыли глаза, чтобы сильнее было впечатление. Хотелось до конца внушить себе, что это правда.

Некоторое время все сидели молча. Песня о Родине всколыхнула сердца. На короткий миг услышали родное, волнующее, по которому тосковало сердце. И не хотелось мириться с мыслью, что это пока еще только Андрюшина выдумка.

— Вот оно что, — тихо произнес Дмитрий, закрыв широкой ладонью глаза.

— Расстроил ты нас, Андрей, погляди, все задумались как, — промолвила Поля, смахнув набежавшую с лезу.

Митя отнял от лица руку. В горящих глазах его трепетало пламя свечи.

— Даю слово комсомольца в ближайшее время собрать радиоприемник.

— А можно это сделать?

— Трудно, но можно. Нужно, — поправился Дмитрий.

— Сделаем, Парфень, — сказал Миша Клименюк, — я помогу Мите. У меня тоже кое-что из деталей имеется.

— Это облегчило бы нашу работу, — сказал Парфентий, — мы бы все знали, что делается там, по ту сторону фронта. По сводкам мы составляли бы листовки.

Голос Парфентия звучал убедительно и страстно. Тонкое лицо его, на котором бликами дрожали отсветы пламени, было вдохновенно. На товарищей глядели умные, озаренные внутренним светом голубые глаза.

— У кого какие будут думки?

— У меня есть, — заявил Миша Клименюк.

— Говори.

— Я хочу рассказать сон, который видел позавчера.

— Сны, если они толковые, тоже хороши.

— Мой сон как раз такой. Я вообще не верю снам и не запоминаю их. Но этот запомнил. Снится мне, будто я на работе на железной дороге. Обеденный перерыв. Я лежу на насыпи навзничь и смотрю, как бегут облака. Устал и хочется спать. Вдруг чувствую, как кто-то обхватывает горячими руками мою голову и поднимает. Я открываю глаза — брат Ваня. Лицо темное, суровое, глаза воспаленные, красные. Ваня повернул мое лицо к себе и посмотрел мне в глаза. Потом огляделся кругом на хлопцев, девчат. «Работаете?» — говорит и смотрит мне в глаза. Я не выдерживаю его взгляда и отворачиваю голову. Тогда он улыбнулся и погладил меня по голове легонько, как маленького. «Ничего, братишка, потерпи, недолго осталось Только ты не спи, сейчас не время спать, и товарищам своим скажи, чтобы не спали». Сказал он это и пошел по линии. Идет и оглянется, идет и оглянется, будто глядит, не заснул ли я. И так, пока не видно стало.

— Долго на чердаке стояла тишина. Рассказ Михаила взволновал. Сон поняли, как явный укор всем.

— Хороший сон, — промолвила Поля.

— Правильный сон, — пояснил Андрей.

— Верно, все, кто там воюет, думают о нас так же, как Ваня, — продолжала Поля.

— Трудно им, они надеются, что мы отсюда поможем победить врага.

— И будем помогать, — сказал решительно Парфентий, — как — нам подскажут старшие. У нас будет радио, мы сумеем бороться. Теперь насчет оружия. Его надо доставать больше. Я думаю, к этому делу надо привлечь Володю Белоуса и Ваню Беличкова. Они ребята толковые и надежные. Это Миша Кравец и Юра Осадченко возьмут на себя.

— Есть, — вместе ответили друзья.

— Нам нужны теперь девушки. Поля, твоя задача вовлечь в работу своих подруг-комсомолок.

— Сделаю, Парфень.

— Будем расширять нашу организацию, принимать в неё новых комсомольцев, сначала, конечно, нашего села, а со временем и молодежь других сел. У нас будет огромная организация, и мы не дадим им, гадам, спокою.

Непокорная золотистая прядь волос Парфентия упала на лоб. Он резким движением смахнул ее в сторону, привстал на колени и горячо, решительно произнес:

— Значит, борьба?

— Борьба! — ответили дружно комсомольцы.

— До победы!

— Хоть до смерти.

— Умирать не собираемся, а если придется, то так, чтобы сказали про нас: «они храбро боролись за Родину и погибли, как герои». А герои всегда бессмертны.

По одному расходились хлопцы в разные концы огромного села. Шли без боязни, твердо ступая, с сознанием, что идут по своей собственной земле.

Парфентий, проводив Полю, возвращался домой. Из-за леса показался большой круг луны, мягко ложились поперек дороги длинные тени деревьев и между ними вытянутая тень Парфентия. Стало заметно виднее.

За поворотом улицы Парфентий увидел приближающуюся фигуру румынского патрульного. Неверной, вихляющейся походкой пьяного Парфентий пошел прямо навстречу солдату.