Юлиус Фучик - Вместе во имя жизни (сборник рассказов) Страница 20

Станек прикидывал, сколько времени они пробудут в Москве. По меньшей мере, неделю.

— А что будет с бригадой?

— Ничего.

Рабас торопливо объяснял, что Свобода попросил советское командование не направлять бригаду на фронт, пока он с делегацией не вернется из Москвы.

«Яна будет в безопасности», — успокоился Станек и восторженно проговорил:

— Карел, я увижу Большой театр?

Рабас рассмеялся:

— А я тебе все о медалях! Дурачина, забыл, что для тебя самое главное — музыка!

Станек стоял с Рабасом в скупо освещенном коридоре, который его фантазия превратила в театральные кулуары.

— Теперь спустись на землю, — теребил его Рабас. — Возьми парадную форму, пару чистых рубашек. У тебя есть?

Станек мысленно покидал кулуары и вступал в огромный зрительный зал — сплошной пурпур и золото.

— Прямо с улицы на паркетный пол не годится, Ирка, — поучал его Рабас. — Захвати сапожный крем, щетку…

Занавес тоже золотой, сцена открывается, и к Станеку несутся первые звуки оркестра… Чайковский, Бородин, Мусоргский, Прокофьев… Кого ему посчастливится услышать?

— Майор Давид хочет с тобой поговорить. — Рабас взял размечтавшегося Станека под руку и повел.

Но, очутившись перед майором, Станек по-прежнему видел перед собой прославленную на весь мир сцену Большого театра и говорил растроганно:

— Я знаю, это вы, пан майор, замолвили словечко за меня…

— Рад за вас, — улыбнулся Давид. — Знаю, что мимо Большого театра не пройдете.

Рабас наблюдал за ними. Почему Давид так внимателен к Станеку? Не музыкальные же склонности надпоручика волнуют майора! В чем тут дело?

У Станека сомнений не возникало. Он вспомнил, как кричал майору: «В третий раз я не дам оторвать себя от музыки! В третий раз это никому не удастся, даже вам, пан майор!» Подумать только! Не обиделся, наоборот.

— Благодарю за понимание…

— Теперь нам пригодилась ваша одержимость, — одобрительно сказал майор. — Большой театр! «Пиковая дама»! «Борис Годунов»! Кто из наших офицеров может лучше вас оценить это?

«Ласковые слова, приманка», — подумал Рабас.

— В Москве вы услышите и другую музыку, — сказал майор. — Многие и ее не смогут так прочувствовать, как вы.

— О чем вы, пан майор?

— В Москве вы встретитесь с видными политическими и военными деятелями. Там вы услышите, как будет устроена новая республика и какой будет новая армия.

Станек ощетинился:

— Почему именно я должен об этом слышать?

Майор нахмурился:

— Первый день мира — и вы видите уже конец всех хлопот. Но как нельзя без крепкой армии выиграть войну, так нельзя без нее обеспечить мир. — Майор заговорил вдруг о Галирже и Вокроуглицком. — Они ведь знакомы. Что вы против них возразите? Скажите! Ну, пришли из Англии, так что в этом особенного? Это не основание для разделения. Галирж — прекрасный штабной работник. Серьезный офицер. Не позволяет себя оттеснить, заботится о карьере? Это ведь характерно для многих… И опять-таки в этом ничего плохого нет…

Станек затаил дыхание. Сильная армия, которая будет опорой мира…

— А Вокроугдицкий? Ну, летчик! — улыбнулся майop. — Лучше на милю впереди, чем на пять позади. И вот оба они будут костяком армии? Может быть, они еще проявят себя с лучшей стороны!

«Крепкая армия, опора… А могут ли быть Галирж u Вокроуглицкий опорой крепкой армии? Они в армии останутся, я — нет».

— Почему вы мне это говорите, пан майор? — тревожно спросил Станек.

— Чтобы вы спокойно ходили в театр, на концерты и не думали о будущем. — Он посмотрел на Станека как человек, сознающий, что говорит напрасно. — Вы в первый же день мира побежите в консерваторию и оставите все армейские заботы нам, а мы их разделим как-нибудь с этими разведчиками.

Станеку стало не по себе от иронии майора. Он понял, что речь идет о смысле всей его жизни, запальчиво сказал:

— Теперь я знаю, почему вы посылаете меня в Москву. Понять значительность того, что будет после войны. Потом вы отдадите приказ, чтобы я остался в армии, не правда ли, пан майор? — Станек подступил к Давиду: — Могу ли я вам сказать, что означал бы для меня такой приказ? Крушение мечты всей моей жизни, пан майор! Жизнь для меня потеряла бы настоящий смысл.

— Приказ? Нет. Я больше ценю то, что делается добровольно.

Добровольно? Станеку вспомнилось: добровольно забросил музыку, добровольно пришел в бригаду. На собственном опыте убедился, что все это стоило ему больше, чем то, что он делал по приказу. Станек сжал кулаки, словно хотел задержать что-то, проскальзывающее сквозь пальцы.

— Вы мне не верите? — спросил майор.

Станек мрачно молчал.

— Не верите! Могу ли я быть откровенным? — Давид сделал паузу. — Ведь вы же не были каким-то салонным виртуозом. Вы играли не на концертах в зале имени Сметаны, а по корчмам в пригородном оркестрике. Дирижером был железнодорожник, — сухо перечислял Давид. — Тромбонист — слесарь, а половина оркестрантов — безработные музыканты. Я правильно говорю?

Напоминание майора о его прошлом возмутило Станека, но он промолчал.

— Вы играли на танцульках до утра за две кружки пива и сто граммов зельца, так?

Кровь прилила к голове. Насмехается майор над ним, что ли?

— Никакого приказа не будет! Ни от меня, ни от штаба, который посылает вас в Москву! — заявил майор. — Вы сами решите, к чему вас лучше подготовили полуголодный оркестрик и несколько лет армейской, фронтовой службы: к музыке или к армии.

Рабас помогал Станеку собирать вещи. Заметил, как тот аккуратно кладет на дно чемодана пачку нотных листов.

— Ноты? Твоя соната?

— Симфония или соната, как угодно, — невесело усмехнулся Станек. — В любом случае — «Неоконченная».

На Рабаса нахлынули печальные воспоминания; он складывал свои краски и кисти, чтобы больше никогда не взять их в руки. Они наклонились над чемоданом. Туда еще надо уложить парадную форму. Засовывали ее вместе. Согнувшийся Рабас скосил на Станека печальные глаза.

— Сам, мол, решишь, говорит, а при этом яснее ясного, что тащит тебя в новую армию руками и ногами.

— Это я буду решать сам, — произнес Станек.

Рабас пригладил китель Станека, придавил его ладонями. Потом опустил крышку и защелкнул замки.

В коридоре им встретились Галирж и Вокроуглицкий. Москва! Они принесли поздравления делегатам, Галирж отступил на шаг, чтобы оглядеть Станека со всех сторон.

— Ну, так туда нельзя, Ирка! В этом овчинном полушубке…

Станек пристально смотрел на Галиржа и его помощника, словно впервые видел их. «Значит, эти двое будут в нашей новой армии. Быть может, оба еще проявят себя с наилучшей стороны. — Он продолжил свою мысль: — А я в это время, как пятнадцатилетний мальчик, буду начинать в консерватории…»

— Это легко исправить! — продолжал Галирж. — Однажды я тебе уже одалживал пальто, помнишь? Когда мы вместе переходили польскую границу… А теперь одолжу шинель. С удовольствием.

— Не хлопочи зря! — запротестовал Станек. — Ничего я не буду одалживать. Что есть, того и довольно.

Во дворе уже стояли автомобили с синими маскировочными фарами. Солдаты грузили чемоданы. Рабас снял с себя шинель.

— Слушай, Ирка, скинь этого барана, вот моя шинель. Будет тебе в самый раз. У меня в машине еще одна, я ведь так в грязи не вожусь, как ты.

Станек послушался. Правда, шинель была далеко не в самый раз: широка, даже очень.

— Это из-за моего живота, — бурчал Рабас, рассматривая Станека в синем свете фары. — Ничего! Затянешься ремнем. Так. Красота! Как на тебя сшита.

Станек попросил Рабаса:

— Когда надо будет выезжать, задержи на минутку!

Он бросился в темноте к зданию, отведенному для женщин.

Яны не было. Побежал в другое здание, в диспетчерскую. Тут был один Панушка.

— Где Яна?

— Куда-то побежала.

— Куда?

— Ну куда ей бежать? К вам, молодой человек, прощаться. Я вам тоже желаю успеха и счастливого возвращения…

Дальше он не слышал, выбежал во двор. Конец. Моторы гудели. Полковник Свобода и сопровождающие его члены делегации садились в машины. Глухо хлопали дверцы. Первая машина тронулась.

Станек впотьмах нацарапал что-то на листке, вырванном из блокнота.

— Леош! Передай это Яне!

Наконец тронулась машина Станека и Рабаса.

Кто-то сказал Яне, что Станек искал ее в женском общежитии. Девушки шептались здесь о том, что и медсестра Павла едет с делегацией в Москву как представительница женщин, первых женщин-солдат со времени гуситских войн. Яна показалась в дверях. Ее спросили:

— Не ревнуешь к Павле? Она тоже едет.

Какая-то девушка вздохнула:

— С милым в Москву — это была бы сказка.

Яна выбежала. Двор был пуст. Она пошла к отцу, в диспетчерскую. В коридоре ее поджидал Леош.