Степан Калинин - Размышляя о минувшем Страница 21

Примечательным человеком в штабе был юрисконсульт Г. К. Козицкий. Юрист по образованию, он в то же время глубоко интересовался экономикой. Одним из первых среди нас, еще летом 1920 г., Козицкий высказал предположение о целесообразности замены продовольственной разверстки продналогом. Все работники штаба проявили к этому живейший интерес. Каждый из нас, занимаясь заготовкой хлеба, бывая в деревнях, помогая комбедам в борьбе с кулачеством, собственными глазами видел, что продразверстка не способствовала развитию сельскохозяйственного производства. Крестьяне во многих случаях переставали заботиться о повышении урожайности, о лучшей обработке земли. Ведь излишки полностью приходилось сдавать государству. Об этом не раз говорили нам и активисты комбедов, которых никак нельзя было заподозрить в неуважении к Советской власти и ее законам.

Допоздна засиживаясь вечерами в штабе, мы долго думали, какой же найти выход из этого тупика. Наконец, пришли к единому мнению: надо обратиться за советом в Правительство и Центральный Комитет партии. Проект письма на имя В. И. Ленина поручили написать Козицкому. Через несколько дней письмо было подготовлено. Оно изобиловало цифрами, экономическими выкладками, примерами. В нем доказывалось, что если брать у крестьян не все излишки, а только часть их, оставляя некоторое количество хлеба для продажи на рынке, то это явится для крестьян побудительным стимулом к повышению урожайности. А поскольку хлеба будет больше, то и заготовки его пойдут успешнее.

По нашим подсчетам выходило, что при достижении урожайности хотя бы в 35–50 пудов зерна с десятины, можно будет заготовить для государства до 1,5 миллиарда пудов, а также оставить часть хлеба для свободной продажи крестьянами на рынке.

Текст письма мы всесторонне обсудили в кругу ответственных работников штаба, подписали и направили в Москву. Не берусь судить, какое значение в общей массе голосов в пользу продналога имел наш документ. Вероятно, таких писем в Правительство в то время поступало немало. Но когда мы узнали, что X съезд РКП(б), принявший ленинскую программу новой экономической политики (НЭП), предложил Правительству немедленно заменить продразверстку продналогом, каждый из нас, подписавший составленное Г. К. Козицким письмо на имя Владимира Ильича, гордился своим, пусть небольшим, вкладом в решение общегосударственного вопроса.

В мирные дни

Осенью 1920 года войска внутренней охраны, выполнив свою роль, влились в состав Красной Армии. Я переехал в Самару. Получил назначение на должность помощника командующего войсками Заволжского военного округа.

Командующим войсками округа был тогда Краевский, ярый приверженец Троцкого. Резкий, не терпевший возражений, он носился из гарнизона в гарнизон, по всякому поводу ругал и наказывал командиров за мнимую нерадивость к службе. Особенно доставалось от него военспецам, перешедшим на службу в Красную Армию.

Несмотря на довольно частые его разъезды по гарнизонам, настоящего порядка в округе не чувствовалось. Штабы работали вхолостую. По спискам личного состава числилось в округе около полумиллиона человек, но когда потребовалось сформировать маршевую роту для отправки на Польский фронт, на это, казалось бы, простое дело затратили чуть ли не месяц.

Работать в подобной обстановке было тяжело. Трудности усугублялись еще и тем, что Краевский отвергал любые предложения по наведению порядка и укреплению дисциплины, если они исходили не от него самого или его друзей.

По всякому поводу командующий любил произносить речи. В своих выступлениях он настойчиво проводил линию на то, что настало–де время отказаться от Красной Армии, как таковой, и осуществить немедленный и полный переход к милицейской системе.

Слушая речи Краевского, преобладающее большинство командиров и политработников понимало, что линия эта была неправильной и практически опасной, противоречащей требованиям В. И. Ленина и Центрального Комитета партии о необходимости сохранения Красной Армии, повышения ее боеспособности. Командный и политический состав, вопреки желанию Краевского, делал все возможное для укрепления воинской дисциплины, для повышения боеспособности частей и подразделений. Но это, к сожалению, не всегда и не всем удавалось.

Зимой 1921 года, примерно в конце января, мне по служебным делам пришлось выехать ненадолго в Москву. Побывал я в Наркомате, в ПУРе, разговаривал со многими товарищами о положении в округе. Как это всегда бывает в частных, неофициальных беседах, одни советовали «не портить отношений» с Краевским, не ввязываться ни в какие политические споры, а добросовестно выполнять лишь свои непосредственные служебные обязанности, другие, наоборот, рекомендовали более решительно выступать против демагогических рассуждений ставленников Троцкого. Рекомендации последних вполне совпадали и с моими собственными убеждениями. Как член партии, к тому же человек военный, я не мог оставаться сторонним наблюдателем, особенно после того, как побеседовал со своим старым знакомым — товарищем по ВОХРу В. С. Корневым. Он дал мне прочитать циркулярное письмо ЦК от 12 января 1921 года «О Красной Армии», направленное всем организациям РКП (б).

В письме говорилось: «Партия решила и Всероссийский съезд Советов единодушно подтверждает, что армия должна быть сохранена, что ее боеспособность должна быть повышена».

Поездка в Москву на многое раскрыла мне глаза. Из командировки я возвращался с твердым намерением при первой же возможности дать бой Краевскому. Случилось, однако, так, что в моем выступлении против него отпала необходимость. Вскоре Заволжский и Приволжский военные округа были объединены в один Приволжский со штабом в Самаре. Краевского отозвали в Москву. Что с ним стало потом, я не интересовался.

Командовать войсками вновь образованного округа стал Д. П. Оськин. В противоположность Краевскому, это был спокойный, уравновешенный человек, хороший организатор. При нем дела в округе пошли значительно лучше. С командующим прибыли два его прежних помощника, я стал третьим. Но дел хватало всем. Первый и второй помощники почти всегда находились в разъездах. Мне же большую часть времени приходилось быть в Самаре: наряду с обязанностями помощника командующего войсками округа на меня была возложена ответственность за организацию боевой подготовки в частях Самарского гарнизона.

Лето в том году выдалось сухое. В Заволжье стояла очень жаркая погода, почти не прекращаясь, с северо–востока дул суховей. Уже в июле поблекла зелень лесов. Деревья, на которых прожорливые гусеницы съели все листья, почернели, стали словно мертвыми. Поля дымились пылью. Посевы выгорели, не успев отцвести. Черные от загара местные жители и красноармейцы с надеждой и мрачной недоверчивостью вглядывались в небо, ожидая хотя бы небольшой тучки, освежающего дождика. Но раскаленный диск солнца изо дня в день нещадно жег потрескавшуюся землю. Частые пожары в деревнях делали картину еще более зловещей и мрачной.

На Самарскую губернию, как и на многие районы страны, надвигалось новое бедствие — неурожай, голод. Прибывшие было в округ 27‑я и 48‑я стрелковые дивизии вновь передислоцировались на запад, в более хлебные места, не пострадавшие так тяжело от засухи.

Вскоре предстояло прощаться с Самарой и мне: командующий уже поставил меня в известность, что осенью я должен поехать учиться в Москву, на Высшие академические курсы.

Как–то вечером дверь моего кабинета с шумом открылась, и я увидел на пороге своего старого земляка Ивана Ерофеева.

— Гора с горой не сходятся, а тебя я разыщу хоть за тридевять земель, — выпалил он, поздоровавшись.

— Откуда, Иван? Какими судьбами?

— Проездом. Случайно услышал от товарищей, что ты тут. Вот и решил проведать.

— Ну, спасибо, что вспомнил. Вижу, здоров, выглядишь молодцом. А где же твои георгиевские кресты, Иван? Ведь ты когда–то ими так гордился.

— Забросил. Теперь новые, советские награды получил — два ордена Красного Знамени.

— Поздравляю! Расскажи, по каким дорогам кочевать пришлось?

— И это было. Когда ты уехал в Самару весной восемнадцатого года, я с отрядом Минаева отправился под Киев. Почти всю Украину прошел. Дрался с немцами и гайдамаками. Потом под Царицыном воевал с белогвардейской сволочью. О Кудинском ты, наверное, слышал?

— Да. Мне рассказывал о нем Сысоев.

— Хороший был товарищ Кудинский. Жаль его.

— А куда же теперь направляешься?

— В Туркестан. Там еще басмачи орудуют.

— А может, поучиться хочешь? Я на днях уезжаю в Москву, на курсы. Поедем вместе. С командующим постараюсь договориться, он, надеюсь, не будет возражать.

— Нет, это не по мне.

Попытался было пригласить Ерофеева к себе домой. Но он наотрез отказался, сославшись на то, что забежал лишь на несколько минут, боится отстать от поезда, что его там ждут.