Мартина Моно - Нормандия - Неман Страница 21

Дверь за ним закрылась. Марселэн не сделал ни одного движения, чтобы его удержать, не нашел ни слова, чтобы ему ответить.

В этот вечер бридж доктора, был весьма унылым. В одном из углов курил папиросу за папиросой Марселэн, громко ругаясь, когда по рассеянности не замечал вовремя, что у него начинает гореть мундштук, и не вызывая ни у кого желания с ним разговаривать. Вокруг стола было пятеро, в том числе двое мертвых: Дюпон и Татьяна.

Углубившись в русскую газету двухнедельной давности, Леметр читал, водя пальцем по строчкам и шевеля губами, как школьник. Кастор смотрел на него с улыбкой.

— Ты хочешь стать моим конкурентом? — спросил он.

Леметр улыбнулся своей спокойной улыбкой, которая никогда не была слишком веселой, но всегда дружеской.

— Я нахожу, что это идиотизм — не уметь с ними разговаривать.

— Это нелепо, — согласился Кастор, — но только ты и майор потребовали грамматику и словарь.

— Это, наверное, потому, что я учитель, — сказал Леметр.

— А он, наверное, потому, что командир, — ответил Кастор.

Оба рассмеялись. Бенуа — он играл за столом в бридж — обернулся. Он не сердился на них за смех, он все бы отдал за то, чтобы и сам мог смеяться вместе с ними. Но он чувствовал себя совершенно опустошенным. Когда он увидел, как над орловским аэродромом падает Дюпон, в нем что-то сломалось. Черный дым, который пикировал к земле… После этого зрелища ему уже не хотелось больше жить. Глупо, но это было именно так. Он почти машинально продолжал вести оставшихся — ведь он был ведущим группы. Когда они вернулись, известие о гибели Татьяны его едва задело. Случилась катастрофа… что ж, она случилась! Несомненно, впервые в жизни у него не было уверенности в себе. Ничего, кроме сумасшедшего стремления к уни-чтожению.

Когда Лемётр встретил этот мертвый взгляд, смех словно застрял у него в горле.

— Твой смех прозвучал забавно, — сказал Кастор.

Леметр вздохом выразил признательность. Это были человеческие слова, а ведь ему казалось, будто он попал в ад или наклонился над кратером еще не потухшего вулкана.

— Как ты думаешь, что с ним?

— Он растет, — сказал Кастор.

Дверь открылась прямо в ночь. На мгновение все увидели в летнем небе звезды. Вошли Синицын и Зыков. Прислонившись к окну, их пожирал глазами Шардон. «Они знают, не могут не знать. Они ненавидят меня, они не могут меня не ненавидеть. Они пришли за мной; они не могут прийти ни за кем другим, тодько за мной».

— Мы пришли договориться о порядке вылетов, — сказал Синицын, — переведи Кастор.

— Слово в слово? — спросил Кастор.

—; Нет, — ответил Синицын, — своими словами.

К ним подошел Марселэн. Синицын выглядел как всегда. Но Зыков был как-то необычно напряжен.

В нем уже ничего не осталось от того улыбающегося юноши, который показал мастерство пилотажа над аэродромом в Иванове. Со сжатыми губами и суровым взглядом он держался позади Синицына — так в древности пленный князь следовал за своим победителем… «Сейчас он ненавидит нас», — подумал Марселэн. Партия бриджа прервалась. Остался только один мертвый— Татьяна.

— Бомбардировщикам не удалосьпрорвать оборону этого проклятого аэродрома, — сказал Синицын. — Мы полетим туда завтра…

— Завтра снова, — перевел Кастор, — на этот проклятый, сволочной аэродром.

— Завтра на рассветё, двумя патрулями. Зыков поведет наших.

— Завтра на рассвете, — сказал Кастор. — Зыков поведет русских.

— Кто поведет французов? — сцросил Синицын.

— Кто будет ведущим нашего патруля? — спросил Кастор.

Марселэн подумал, что с ответом на такой вопрос не следует торопиться. Он медленно обвел взглядом всех летчиков. Вильмон, Лирон, Буасси, опустивший глаза Бенуа. Отступивший Бенуа… Шардон, повернувшийся спиной и уставившийся на темное стекло, сквозь которое нельзя было ничего увидеть.

— Наш патруль поведет Шардон. — произнес Марселэн.

Когда Кастор перевел, Марселэн увидел, как побелело лицо Зыкова. Он решительно посмотрел на него. В их скрестившихся взглядах не было нежности.

— А мы с тобой, Марселэн, их прикроем, — сказал Синицын.

Видя его улыбку, Марселэн понял, что Синицын сделал бы точно такой же выбор.

— Я не полечу с французами, — заявил Зыков.

Синицын молчал. Умудренный опытом, он ждал продолжения.

— Несчастный случай! Хорошо, я согласен… Дипломатический несчастный случай. Но я больше не же-; лаю их видеть! Никогда! И я не хочу идти на задание вместе с ними, никогда!

— Ты пойдешь. И — с ними, — произнес Синицын, — и без разговоров. Атаковать базу истребителей среди бела дня — это смерть Для половины из вас. Ты это знаешь. И они это знают. Ты пойдешь. Они тоже пойдут. И я хотел бы, чтобы ты оставил меня в покое…

Зыков ничего не ответил. До рассвета еще было время. Он знал, что надо бы поспать, но не мог. Ночь была превосходна, небо раскинулось, как веер.

— Послушай, Зыков… — сказал Синицын.

Они остановились у окна. В глубине неба мерцало созвездие Стрельца. Величественно сиял Орион, и, если всмотреться, можно было различить Лебедя, Плеяд, Дофина, Большую и Малую Медведиц, строгие очер* тания Кассиопеи.

—> Послушай, Зыков! На нашей стороне три фак-: тора. Во-первых, внезапность нападения. Для них это будет так неожиданно, что они даже не успеют опомниться. Затем в это время солнце будет у вас за спиной…

Зыков думал о том, что скоро уже взойдет солнце, звезды померкнут. Он вглядывался в черное, еще сияющее звездами небо. Он хотел угадать место, где оно взойдет. Накрапывал дождь, может быть, совсем такой же, как в первый день сотворения мира. Мелкий дождичек, который прекратится, как только заалеет заря. Один из тех ночных дождей, которые проливаются лишь для того, чтобы сделать землю плодородной, дождь, на который горожанин даже не обратит вни-< мания, дождь, созданный для урожая.

— А третий фактор? — спросил он.

— Третий? Это то, что с нами французы. Они чувствуют за собой долг, который им нужно оплатить. Мне не думается, чтобы они оказались нещепетильными должниками.

На востоке показались первые розовые отблески. В темной части небосвода еще горела, словно подвешен* пая на ниточке, последняя звезда. Она была так хрупка и так восхитительна!

Зыков вертел между пальцами папиросу. От непре-рывного курения во рту у него пересохло, И все же он закурил и эту.

— Где-то мы будем после Орла! — тихо сказал он.

Последняя звездочка тоже угасла. Неотвратимо на-< двигался день.

Они полетели. Не все, но многие. Прорвали немецкий заслон, и перед ними открылся аэродром. Они атаковали его на полном газу, поливая пулеметным огнем все на своем пути, охваченные единой страстью уничтожения. На земле пылали фашистские самолеты, и воздухе время от времени какой-нибудь «як» словно спотыкался, как смертельно раненный зверь. Смерть была достаточна разнообразна. Иногда самолет взры-г. ался в воздухе; бывало, что он падал на землю, сопровождаемый траурным шлейфом черного дыма. Летчики видели, как погибают их товарищи, но у них не было времени отдавать почести мертвым. Траурные церемонии будут потом: сожаления, печаль и, как всегда, аукцион. А сейчас — убивать и не дать- убить себя. 11ройти на бреющем полете над землей, стрелять, стрелять, стрелять, смотреть, как горят самолеты и падают люди, подниматься свечой вверх, закладывать вираж, чтобы вновь спикировать на аэродром. Факелом вспыхнуло какое-то укрытие. Словно обезумевшие муравьи, из него выскакивали люди; лететь на них, стрелять, стрелять, стрелять. Если там есть бензин, получится неплохой костер!

Затем, оставив за своей спиной апокалиптический пейзаж — стонущих раненых и страшное молчание мертвых, сирены санитарных машин и бесплодные усилия огнетушителей, — они снова выстраиваются и воз-> нращаются на базу, и только здесь становится точно известно, сколько погибло товарищей.

Продвигаясь по окраинам Орла, захватывая дом за домом, давая каждой улице новое название в честь победы, солдаты Советской Армии на секунду поднимают голову. Они видят, как над ними пролетают самолеты, видят звезды на крыльях, вырывают у войны время на то, чтобы улыбнуться: «Наши! Видал? Это наши!»

От Орла уже ничего не осталось. Но на земле Орла отныне не было немцев.

— Ну, — спросил Синицын, — как дела, где ты был после Орла?

— Мы поработали за Татьяну, — ответил Зыков.

— Ты видел на посадке французов?

— Да, тех, кто вернулся.

— А Шардон?

— Я видел его.

— Надо было ему что-нибудь сказать.

— Я хотел, но, увидев меня, он убежал.

Синицын помолчал. Перед ним в стакане дымился чай. Зыков тоже пил чай. Водку он копил. Сберегая по сто граммов, он собирался устроить в ближайшие дни хорошую выпивку. «И если, — думал он, — кто-нибудь мне скажет, что это аморально, я готов поспорить». У него был вид кошки, подкарауливающей мышь, и ни у кого не было желания с ним спорить.