Виктор Кондратенко - Без объявления войны Страница 21

Из Гощи в клубах пыли идут к шоссе три КВ. Головной останавливается. Из верхнего люка вылезает капитан и, спрыгнув на обочину, бежит к «эмке». Опять все тот же вопрос:

— Где комдив? — Узнав, что я корреспондент, он советует: — Сматывайся, друг. Немецкие танки подходят. Твоя «эмка» вспыхнет, как факел.

Мимо нас по шоссе проносятся грузовики. Водители выжимают из моторов предельную скорость. Какая-то трехтонка замедляет ход, и Хозе радостно кричит:

— Дождались! Они! Они! Сюда скорей! Поехали!

По дороге на Корец «мессеры» ходят на бреющем и держат нас в таком напряжении, что лишним словом нельзя перекинуться. До самого Новограда-Волынского преследует грохот беспрерывной бомбежки. Только когда «эмка» пошла по лесной дороге на Шепетовку, мы, наконец, свободно вздохнули.

Положив на мое плечо руки, Буртаков сказал:

— Мы все-таки разыскали генерала Фекленко. Обстановка была накаленной. Он смог нам уделить несколько минут. Потом побеседовали с героями боев — танкистами. Девятнадцатый корпус действовал успешно. Ты понимаешь: пыль, жара, жажда, бомбежка, трехсоткилометровый марш — и с ходу в бой. В самый тяжелый — встречный. На каждом направлении противник значительно превосходил наших танкистов в силе, и все же его отбросили на целых тридцать километров. На закате солнца Фекленко подошел к Дубно, но здесь пришлось два дня отбивать непрерывные контратаки. В боях уничтожено свыше ста фашистских танков.

— Эх, если бы удалось взять Дубно и соединиться там с танкистами генерала Рябышева, тогда бы наш контрудар показал свою силу. А сейчас командующий фронтом приказал отвести войска на старую польско-советскую границу, — добавил Филь.

— Есть надежда опереться на старые УРы и задержать противника. — Тут же Буртаков воскликнул: — Воздух!

Но зоркий Хозе, уже заметив опасность, свернул с дороги. «Мессеры» просвистели над кронами дубов, и мы снова тронулись в путь. Тут кто-то вслед засигналил. Мы были удивлены и обрадованы. К нашей «эмке», взмахивая пилоткой, бежал Иван Поляков.

— Куда вы, ребята?

— Как это куда? В Тернополь... возвращаемся в редакцию.

— В какой Тернополь? Вы что, не знаете? Штаб фронта переехал в Проскуров. Редакционный поезд ушел туда.

Оказывается, Поляков успел побывать во Львове и с последним оперативным дежурным покинул здание штаба 6-й армии. Потом под Винниками нагнал части 8-го мехкорпуса и присоединился к 42-му танковому полку.

Сердце мое забилось сильней. С этим полком я участвовал в освободительном походе в Западную Украину. В этой отличной воинской части хорошо знал многих танкистов и во время похода напечатал о них в «Красной Армии» очерк. Вместе с ними на рассвете девятнадцатого сентября 1939 года перешел Збруч и вскоре оказался в Перемышле на берегу Сана. Когда же приехал во Львов, где обосновалась редакция, мой рассказ в кругу товарищей о походе танкового полка заинтересовал писателя Евгения Петрова. Свою обширную корреспонденцию, помещенную в «Правде», он начал словами: «Младший лейтенант Кондратенко рассказывал...» Евгений Петров посоветовал мне написать книгу и ободрил: «Она у вас получится. Я в этом уверен. Вот так как рассказывали, так и пишите». Командир полка майор Галайда со своими танкистами стал героем моей книги «От Збруча до Сана». Я с нетерпением ждал, что же дальше скажет Поляков который снял у меня с пояса флягу с водой и все никак не мог утолить мучившую его жажду. Наконец, завинтив металлическую пробку, он потупился:

— Я видел майора Галайду, разговаривал с батальонным комиссаром Крупниковым. Они передавали тебе привет. Но...

В последнем бою и тот и другой пропали без вести. Так-то, друг... Война безжалостная, беспощадная.

Пропали без вести... Каждое слово — как удар ножа.

Поляков оказался более осведомленным во фронтовой обстановке, чем мы. Его новое сообщение ошеломило нас:

— Львов сдан, Луцк оставлен, в Ровно вступили гитлеровцы. Цепь тяжелых потерь. Как ни горько на душе, но все же есть просвет в тучах: танковое сражение задержало немцев за Горынью на целую неделю. Это же не шутка: такую военную машину затормозить. Скажу вам и такое: нашим войскам, сражавшимся западнее Львова, грозило окружение, но теперь они отошли без потерь.

У меня надежда на старые УРы. Есть возможность остановить противника, — вставил Филь.

— Опытные люди говорят: после консервации их надо еще привести в порядок. В каждом доте — наладить связь, расчистить сектор обстрела, сколотить гарнизон, — вступил в разговор Буртаков.

Мы тут же решили посетить Шепетовский укрепленный район. Враг был близко, а призванные из запаса пулеметные расчеты только начали осваивать технику. Болит сердце: к бою УР не готов.

Шумят кряжистые дубы. Петляет лесная дорога.

— Хозе, курс на Проскуров!

До слуха долетает гул бомбовых ударов. Он постепенно удаляется, потом снова нарастает, и становится ясно: гитлеровцы штурмуют укрепленный район.

Дремучий шепетовский лес редеет. На его опушке нагоняем «эмку», на которой возвращаются с передовых позиций в штаб фронта офицеры связи. Их дважды обстреливали из хлебов диверсанты, и теперь часто приходится останавливаться и устранять в машине неисправности.

Пока водители приводили пробитую пулями «эмку» в порядок, разговорились с офицерами связи и узнали: на Украину наступает группа армий «Юг». Фашистскими войсками командует генерал-фельдмаршал Рундштедт. Этот прямой потомок крестоносцев пользуется доверием и благосклонностью фюрера. Во главе 1-й танковой группы стоит генерал Клейст — богатейший помещик, владелец обширных земельных латифундий, а б-ю пехотную армию возглавляет генерал Рейхенау — крупный промышленник и банкир.

— Вот какие псы-фрицыри идут на нашу землю, — сказал Филь.

На окраине пыльного, встревоженного недавней бомбардировкой Проскурова отыскали наш редакционный поезд. Железнодорожная ветка привела нас в огромный двор птицефермы, который напоминал распоротую перину. Чахлая трава и такие же кустики акации усеяны перьями и покрыты пухом. На наш приезд с фронта никто не обратил внимания. «Юнкерсы» только что бомбили поезд, и все товарищи были возбуждены, думали и говорили только о пережитом воздушном налете. Три сброшенные бомбы не принесли никакого вреда, но впечатление оставили грозное. Одна из них, не разорвавшись, вошла глубоко в землю вблизи жилого вагона. Кто-то сказал, что она замедленного действия, и сотрудники редакции с нетерпением ждут, когда же прийдет паровоз и сдвинет вагон с опасного места.

Как всегда, на ходу поправляя спадающие с носа массивные роговые очки, Крикун отдает срочные распоряжения и, обращаясь ко мне, говорит:

— Приехали? Очень хорошо! Подробно потолкуем в Киеве.

— Проскуров покидаем?!

— Вечером будем сниматься... А сейчас идите в домик редактора. Он напротив ворот птицефермы. Хочу вас обрадовать: к нам прибыло пополнение. Из Москвы приехали очень известные писатели. Будут работать в нашей редакции, — и помчался в линотипный цех отдать какие-то распоряжения.

Только я вышел с Борисом Палийчуком за ворота, как на крыльце домика, в котором остановился редактор, показалась довольно внушительная фигура знакомого мне поэта Александра Ильича Безыменского. Вид у него был бравый. Из-под фуражки выбивался пышный чуб, на ремне «лимонка» и пистолет, а в руках гитара с красным шелковым бантом. Перебирая струны, он пел тоненьким, но приятным тенорком: «Не-лю-ди-мо наше мо-ре, день и ночь шу-мит оно».

За Безыменским шел, протирая платком пенсне, чистенький, затянутый ремнями интендант первого ранга. Я сразу узнал Сергея Ивановича Вашенцева. К этому человеку я относился всегда с особым уважением. Когда занимался в Москве на курсах молодых писателей, он нашел время прочесть мои стихи, отобрал лучшие и напечатал в журнале «Знамя».

С крыльца спустился статный, крепко скроенный старший батальонный комиссар в новой летней форме, с орденами Ленина и Красной Звезды. Обвел немигающими светло-голубыми глазами пыльную лужайку, пошел твердым, широким шагом. С Твардовским я не был знаком. В Московском доме литераторов мне не пришлось ни разу даже увидеться с ним, но стихи его я знал, любил и помнил почти наизусть поэму «Страна Муравия». И вот сейчас узнал поэта по фотографии. Узнал и почему-то сразу оробел. А что он скажет, когда прочтет мое стихотворение или очерк? Какое-то тревожное ожидание овладело мной.

Последним из домика вышел наш полковой комиссар Мышанский, оживленно разговаривая с каким-то рыжеволосым интендантом второго ранга. Взглянув на меня, редактор сказал:

— С приездом, сынок! Знакомься, Михаил Розенфельд.

Ну кто же из журналистов не знал Михаила Розенфельда?!

Он часто выступал с фельетонами в «Комсомольской правде». Но известность принесли ему не только статьи на злободневную тему — Розенфельд участвовал в полярных экспедициях. Читатели «Комсомолки» помнили его очерки о Шмидте и Папанине.