Владимир Першанин - Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов Страница 22

– Весело вчера было? – не сдерживая злости, проговорил Чистяков. – Хлебали от души. Вот двоих, как сонных курят, ножами на тот свет и отправили.

– Мои не слишком налегали…

– А на посту заснули. Где этот сержант-герой?

Подвели сержанта-танкиста, который вчера напился. Козырнув, он вытянулся по стойке «смирно».

– Проспался? Знаешь хоть, что ночью бой был?

– Обижаете, товарищ старший лейтенант. Я атаку отбивал, три автоматных магазина выпустил.

– Ладно, пошел к черту! Все безлошадные танкисты поступают в распоряжение младшего лейтенанта Пухова. Олег, как с боеприпасами?

– Есть пока. Ночью хорошо постреляли, но штук по сто патронов на каждого осталось. Кроме того, фрицы девять своих убитых оставили. Оружие частично забрали, а патроны и гранаты не сумели. Позже разделю на всех.

– Ладно, пойдем раненых глянем.

Постояли возле лежавшего без сознания сержанта-пулеметчика. Пули угодили ему в лицо и грудь. Он часто и тяжело дышал, было ясно, что долго не протянет. У другого десантника перебило руку. Перевязали, наложили шину, но парень, мучаясь от боли, не мог ни лежать, ни спать.

– Водка осталась? Или всю вчера выпили?

– У меня немного есть, – ответил младший лейтенант. – И трофейного рома ребята фляжку принесли.

– Через час-два снова промойте раны. А парню налейте полкружки, пусть хоть поспит.

Чистяков и Авдеев обошли переезд, который им предстояло защищать до конца. Небо затягивало облаками, все вокруг выглядело мрачным и тоскливым. Рядом со вчерашней братской могилой рыли новую, для троих, погибших в ночном бою.

– Немцев отнесите в дальнюю траншею и присыпьте землей, – распорядился Чистяков.

Глянули на плащпалатку, покрытую засохшей кровью. Здесь двое немецких солдат убили ножами задремавший пост. Наших бойцов унесли, а двое крепких парней в камуфляжных куртках лежали шагах в десяти друг от друга.

Оба тела были избиты осколками, торчали клочья вырванной ткани. У ближнего солдата смяло взрывом ногу и бок. Пожелтевшее, как воск, лицо принадлежало парню не старше семнадцати лет. Над правым карманом висел значок со свастикой. На рукаве распластанный алюминиевый орел с такой же свастикой в когтях.

– Добровольцы, – кивнул на трупы Авдеев. – Наверное, и пороху не нюхали, а пост ножами в момент сняли. Такие воевать будут крепко.

Второй солдат, с иссеченным чугунным крошевом лицом и пустыми глазницами, видимо, в последние минуты жизни куда-то уползал.

– Крепко ты их, – сказал Чистяков.

– Две «лимонки» вложил. Думал, наповал, а этот мать звал перед смертью: «мутти… мутти…». Вот тебе и мутти!

– Тренированные гаденыши. Двух вооруженных бойцов в момент ножами прикончили.

Подошли к «тридцатьчетверке». Она еще дымила, пахло жженой резиной и горелой человеческой плотью. От раскаленного металла несло печным жаром. Даже спустя два часа было невозможно приблизиться вплотную. Трава метров на пять вокруг полностью выгорела, все было засыпано пеплом.

Слабо потрескивал остывающий металл. Чистяков и Авдеев сняли танкошлемы. В круглом отверстии на месте сорванной башни угадывались останки сгоревшего человека. Еще одного танкиста выбросило наружу. Он лежал черный, как головешка, возле сизой от окалины башни, ноги по колено были оторваны.

– Эх, ребята, – только и сказал Саня Чистяков, снова надевая танкошлем.

– Мою «тридцатьчетверку» так же сожгло и раскидало, – закурил Степан Авдеев. – Меня на лед взрывной волной выбросило, а остальные ребята внутри остались. Чувствую, что горю, а сдвинуться с места не могу. Сапоги задымились, в общем, чуть не поджарился. Спасибо, пехотинцы оттащили.

– Пошли, Степан.

Но что-то стронулось в памяти лейтенанта, и он продолжал говорить, показывая рукой на сгоревший Т-34:

– Я весь этот экипаж помню. Молодые, двадцати никому не было. Напролом шли, никаких «фаустпатронов» не боялись. Про героев в газетах пишут, а они вот лежат. Сгорели, как головешки, не угадаешь, кто кем был. К высшим орденам этих ребят представлять…

Морщинистое, серое лицо лейтенанта Авдеева, так и не отошедшего от последнего тяжелого ранения, кривилось в странной гримасе. Он закашлялся и вытер рукавом клейкую нитку слюны.

Степан Авдеев, родом из степной заволжской деревни на окраине Сталинградской области, за свои двадцать четыре года пережил столько, что хватило бы на троих.

В голодном двадцать первом году, когда два сезона подряд царила сильнейшая засуха, в деревне из младенцев его возраста умерли от истощения и болезней две трети. Вымирали все подряд, особенно малышня и взрослые, вроде здоровые мужики. Многие куда-то уезжали: в Ташкент – город хлебный, в Саратов, в Царицын. Большинство сгинули бесследно в чужих краях.

Половину большой семьи Авдеевых отнесли на погост, где людей укладывали в ямы сразу по несколько человек, накрыв покойников ветхим тряпьем и кое-как присыпав сухой землей. На большее сил не хватало.

Вторую половину семьи спасли дед и бабка. Ловили в степи сусликов, выливая их из норок водой из бочонка, которого едва хватило сил катить на тележке. Бабка попутно собирала травы и съедобные корни. В удачный день приносили домой десяток, а то и полтора, мелких жирных тушек. Варили суп с корешками, бульоном поили самых маленьких. Их же заставляли глотать вытопленный суслиный жир. Соседи тоже пытались добывать мясо таким же способом, но не хватало умения.

Еще дед с бабкой, хорошо знавшие окрестные места, ловили в пересыхающих озерах рыбу. В основном, мелочовку, но тоже еда. Приносили ракушки, корни чакана, горького, почти несъедобного, однако тоже дающие какие-то нужные соки.

И второй голод, в тридцать третьем году, пережил Степан Авдеев, костлявый, но шустрый, в деда, мальчишка. В тот год похоронили мать и обоих дедов, сильно постаревших. Закончив пять классов, работал пастухом, затем плотником. В армию пошел добровольцем, закончил семилетку заочно – учеба командирами поощрялась. Затем, как старательный и смышленый красноармеец, был направлен в танковое училище. В период учебы женился, родился сын.

Первые полгода войны учил молодых в запасном полку, а с весны сорок второго воевал, командуя «тридцатьчетверкой». Продвинуться выше по должности и званию просто не успел. За два с небольшим года несколько раз горел, лежал в санбатах и госпиталях.

Набравшись опыта, дрался умело, имел на счету четыре подбитых немецких танка, несколько пушек и грузовиков. В конце сорок третьего был переведен в самоходную артиллерию, где и подружился с Саней Чистяковым.

После тяжелого ранения получил месячный отпуск на родину для поправки здоровья. Но радости отпуск не принес. Удар немецкого снаряда что-то сильно повредил в его организме. Спал с женой, как брат с сестрой. На большее сил не хватало. Жена успокаивала, сводила к врачу. Тот, осматривая лейтенанта, видел глубокие шрамы на теле и только головой качал. Выписал какие-то лекарства, посоветовал лучше питаться.

– Не переживай, – сказал врач. – Со временем все восстановится. Отдохнешь, успокоишься.

Но Степан врачу верил мало. А ласковые и утешительные слова молодой жены казались неискренними. Обнимал пятилетнего сына, избегая смотреть на жену. Мало ли вокруг мужиков? Погорюет месяц-другой, кого-нибудь найдет. Вот с таким настроением вернулся Авдеев в свой полк. Война стала главным делом его жизни, а друзья и экипаж заменяли все остальное.

Своими переживаниями поделился только с Саней Чистяковым.

– Слышал я, у других ребят тоже такая проблема случалась, – сказал тот. – Со временем проходит. Только не нервничай и себя не хорони.

Вроде успокоил друг. Письма от жены приходили часто. Настроение у Степана улучшилось, поверил, что все будет нормально.

Поредевший гарнизон переезда торопливо перекусил, и люди снова заняли свои места. Немцы оставили несколько постов и вели огонь из миномета. Иногда начинал стрельбу пулемет, но, опасаясь ответных снарядов, посты и минометная позиция располагались довольно далеко.

Чистяков снова обошел траншеи. Отметил напряженность на лицах бойцов. Они ожидали от него известий, что наконец приближаются наши танки и вот-вот будут здесь. Однако наступающие части находились за пределом приема радиостанций. Да и отзвуки орудийных выстрелов звучали редко.

Олег Пухов чистил свой ППШ. Рядом лежал трофейный автомат МП-40, стояла винтовка, а в нише находились гранаты и винтовочные обоймы.

– Оба диска к ППШ расстрелял, – вставая, сказал младший лейтенант. – Трофейным оружием воевать придется.

– Сиди, – опустился рядом с ним Чистяков. – Гляжу, настроение у ребят на нуле.

Младший лейтенант наморщил лоб, раздумывая, что ответить. По существу, он жил еще понятиями военного училища, где полагалось быть всегда бодрым и уверенным в победе. Откровенность там не приветствовалась. Но командир батареи Чистяков вызывал у него доверие. Ответил, что думал.