Иван Шевцов - Бородинское поле Страница 22

На Бородинском поле начинался новый день. Из окрестных деревень выходили тысячи людей с лопатами, пилами и топорами - местные жители и москвичи, чтобы продолжать еще не завершенные работы по сооружению оборонительных рубежей. Надо было поторапливаться, потому что спешили от Вязьмы к Можайску фашистские танки и пехота, спешили до первых морозов победным маршем пройти по Красной площади и уютно расположиться в московских квартирах.

Глеб быстро сошел с холма и широко зашагал к Шевардинскому редуту. На высокой площадке возле обелиска, зажатого двумя мортирами, стоял в окружении группы бойцов и командиров комиссар полка Александр Владимирович Гоголев. Бледнокожее худощавое лицо было постоянно строгим, а в синих внимательных глазах светились незаурядный ум и доброта.

- Посмотри, Глеб Трофимович, - обратился Гоголев к командиру полка, - история повторяется: здесь в двенадцатом году стояла батарейная рота. Теперь стоит наша батарея.

Глеб посмотрел на древние мортиры, на обелиск и прочитал вслух:

- "Славному своему предку батарейной № 12 роте лейб-гвардии 3-я артиллерийская бригада".

- Тут вот еще надпись, - кивнул командир дивизиона капитан Князев на другую сторону обелиска.

Глеб сделал два шага и теперь уже прочитал молча, про себя: "Умер от ран капитан Можарок. Убиты 22 нижних чина". Не говоря ни слова, он повернулся лицом на запад, откуда должен появиться враг, и пристально всматривался в лесные дали, перелески и поля, что искрились за ветхими крышами деревни Шевардино. Это по правую руку. А прямо в одном километре начинался лес. Отсюда, от Шевардинского редута, до опушки - чистое поле. По нему пойдут фашистские танки и пехота, и здесь, на этом километре открытого поля, они найдут себе могилу от шквального огня артиллеристов. И, словно угадав мысли командира полка, Гоголев сказал с плохо скрытой горечью, глядя несколько левее, где от железной дороги кустарник приближался к редуту на расстояние каких-нибудь ста пятидесяти - двухсот метров:

- Они пойдут здесь, отсюда.

Глеб не ответил, только мельком взглянул влево, в сторону железной дороги, и подумал про себя: да, конечно, левый фланг наиболее опасен - там проходят магистральное шоссе и железная дорога, а фашисты предпочитают держаться дорог, тем более что после недавних дождей да вчерашнего снега по бездорожью не очень-то разбежишься на колесных машинах. Гоголев посмотрел на молчаливых бойцов и командиров, внимательно наблюдавших за командиром и комиссаром полка, и сказал с какой-то ярой убежденностью, как бы продолжая начатое:

- Они пойдут, но не пройдут. Здесь мы их остановим, на Бородинском поле. Отсюда мы не уйдем: умрем или победим. - Мягкое выразительное лицо его сделалось суровым.

Наступила торжественная тишина, не то царящее безмолвие, которое кажется извечным, навсегда установившимся, а именно торжественная сосредоточенность, ожидание чего-то еще. Тогда Глеб сказал, как бы продолжая мысль комиссара:

- Мы будем драться, не думая о смерти, как дрались наши предки - солдаты Кутузова.

- Лучше, отважней, в десять раз яростней, потому что мы - советские воины, защитники первого в мире государства рабочих и крестьян, - добавил Гоголев. - На нас с надеждой смотрит весь мир, все человечество. Нам нельзя не победить. Нельзя! Иначе - конец всему. Гибель цивилизации. Иначе - рабство… Рабство для всех.

Гоголев возбуждался, бледное лицо его порозовело. А на возвышенность редута поднимались все новые бойцы. Один сержант из тех старослужащих, которые прослужили в армии без малого шесть лет - увольнению в запас помешали освобождение западных земель Украины и Белоруссии, затем война с белофиннами, - неожиданно сказал, как бы про себя, но достаточно громко в натянутой тишине:

- Когда со станции сюда шли, видели памятник у дороги лейб-гвардии Литовскому полку и надпись на нем: "Славным предкам, сражавшимся на сем месте 26 августа 1812 года". А недалеко другой памятник, и тоже надпись: "Павшим предкам гвардии Литовского полка. 1812 - 1912". Выходит, потомки славным предкам только через сто лет памятник поставили.

- Ну и что? - спросил его рядом стоящий старшина.

- А ничего, - ответил сержант. - Я вот думаю: поставят ли нам благодарные потомки памятник со звездой?

- Не горюй, Федоткин, заслужишь - персональный поставят тебе, - весело ответил старшина, и эта безобидная шутка как-то сразу разрядила натянутость обстановки.

А когда возвращались на КП, решили, что сегодня днем оба, командир и комиссар, проведут в батареях беседы о нашествии Наполеона на Россию и о Бородинском сражении 1812 года.

Утро выдалось ясным, солнечным и тихим, но легкий морозец посеребрил траву, разбросал по лужам тонкие стекляшки льда, отпаял на ветках желтый лист, и еще до появления ветерка начался медленный, тихий листопад. Березы, осины и клены сбрасывали свой прощальный наряд не спеша, с тихой грустью, все еще не веря в скорый приход зимы, которая между тем уже стучалась в северные ворота Московии.

Вчера после бесед в батареях о Бородино, после проверки готовности полка к бою, после осмотра местности перед передним краем обороны полка, словом, после всех первостепенных и наиважнейших дел Глеб Макаров выбрал часок для себя, для личного, или, как он сам себе объяснял, для души. Оседлав свою серую в яблоках лошадь, в сопровождении ординарца, он решил проехать по Бородинскому полю. Шла третья неделя, как он ушел формировать артиллерийский полк, и с тех пор даже ни разу не позвонил в Москву, не справился о жене и дочери. А вдруг… Иногда в нем пробуждалась надежда, что они живы, они найдутся. Вспыхивала и тут же гасла, как спичка на ветру. Звонить в Москву он мог только Варе - в квартире родителей не было телефона, - но Варю не застанешь дома, она на трудфронте, где-то здесь, на Бородинском поле. Он подъезжал то к одной, то к другой группе работающий женщин, всматривался в лица в надежде встретить сестру и узнать, нет ли вестей о жене и дочурке. Вари не было.

Ночь прошла спокойно. На западе, в районе Гжатска, эхом гремела канонада. Там шли бои.

Утром Макаров и Гоголев сделали еще одну попытку связаться с командованием. На Бородинском поле было оживленнее вчерашнего. Кроме рабочих, занятых на строительстве оборонительных сооружений, появились пехотинцы, артиллеристы, связисты, минеры - занимали окопы и блиндажи.

Макаров и Гоголев ехали по разбитой дороге, запорошенной медными пятаками свежеопавших листьев и окаймленной старыми раскудрявыми березами, совсем не похожими на своих младших сестер, дочерей и внучек, стройных и гладкостволых, обитающих в густых рощах. Эти пышные, косматые, с растрепанными золотыми кудрями, в большинстве почему-то двустволые, одетые в узловатую, грубую бересту. Ехали в надежде найти штаб пятой армии и представиться начальству. Ехали рядышком, стремя в стремя; сзади на почтительной дистанции покачивались в седлах их ординарцы - худенький белобрысый трусоватый Чумаев и бесшабашный увалень Акулов. Молчали. Гоголев знал, что Макарова беспокоит судьба жены и дочери. И он всегда старался отвлечь командира от тягостных дум. Макаров понимал его. Он искренне уважал своего комиссара, который отличался благородством и внутренней чистотой.

- Вон в том доме, - сказал Гоголев, кивнув на белое здание, ярко выделявшееся на фоне красной громады монастыря, - Лев Толстой писал "Войну и мир".

- А там, на флешах, был смертельно ранен Багратион, - сообщил Глеб, щурясь от встречных лучей, осветивших его спокойный, чистый лоб. Он сделал значительную паузу, потом неожиданно и серьезно: - Послушай, Александр Владимирович, вот ты вчера сказал, что отсюда мы не уйдем, с Бородинского поля. Я с тобой согласен - уходить нам нельзя, будем стоять насмерть. А если они, фашисты, пройдут по нашим трупам? Что тогда?..

- Тогда? - Топкое лицо Гоголева, освещенное солнцем, озарилось, и Макаров заметил необычайный блеск его глаз. - Тогда фашистов остановят те, кто там, за нами, ближе к Москве, у Можайска, за Можайском. Но остановят. Вся страна, весь народ на ногах - вон посмотри.

Гоголев кивнул на группу женщин, роющих блиндаж недалеко от дороги. Глебу показалось, что среди них Варя, и он направил туда лошадь, подъехали, поздоровались. Нет, он обознался, то была не Варя. На всякий случай спросил:

- Откуда вы?

- Москвичи, - ответила молодая, бойкая.

- А конкретно какая организация? Или учреждение.

- Разные тут: "Трехгорка", "Серп и Молот", артисты. А вам кого надо?

Глеб ответил тихой дружеской улыбкой и тронул лошадь. Навстречу по дороге на Шевардино от Семеновского шла стрелковая рота. Глеб подозвал командира, спросил:

- Какой армии?

- Тридцать второй стрелковой дивизии, - ответил старший лейтенант с какой-то подчеркнутой гордостью.

- А штаб пятой армии не знаете где? - спросил Гоголев.

Лейтенант взглянул подозрительно на комиссара, пожал плечами и собрался уходить. Но все же сказал: