Иван Арсентьев - Суровый воздух Страница 22

Погода на Кубани совсем весенняя, «жаркая», весь аэродром цветет одуванчиками. Надеемся, что следующую весну будем встречать где-нибудь на Одере или на Рейне. Ты пробовал когда-нибудь рейнвейн? Нет? И я не пробовал. На этом кончаю. Сейчас звонил Грабов, вызывает к себе. Узнав, что мы заняты письмом, передает тебе привет и говорит, что одиннадцатый номер скучает без хозяина. Комиссар здравствует по-прежнему и только раз был сбит. Летает столько, что даже похудел. На меня тоже недавно покушался какой-то фриц. Да пуля его оказалась дура – повертелась в кабине перед моим носом и плюхнулась на колени. Я даже пальцы обжег – горячая была. Так и привез ее на аэродром. Рассказываю, а никто не верит. Жора, тот немедленно съехидничал по моему адресу, что не зря, мол, предка моего, запорожского казака, прозвали Пулей.

Ну, будь здоров, друг. Крепко жму руку. Да, чуть было не забыл! Когда мы проезжали через Краснодар, я в городе зашел побриться и там в парикмахерской на Советской улице встретил случайно твоего батьку. Привет тебе и особый от Тани.

Черенок еще раз внимательно перечитал последние фразы и радостно воскликнул:

– Молодец, Остап! Разобрал твою криптограмму. Ну и хитрец! Отец-то мой давным-давно умер, а ты его в Краснодаре встретил, да еще в парикмахерской. Все ясно. Раздумывать, куда ехать после госпиталя, нечего. В Краснодар!..

Весна на Кубань пришла ранняя и дружная. Глыбы серого снега, пригретые лучами солнца, с шумом соскальзывали с крыш и, падая, тут же таяли, растворяясь в мутных ручьях. Теплый ветер в несколько дней разрушил снежные сугробы. Земля, изрытая окопами и воронками, окуталась туманом. На степных дорогах, в низинах стояли лужи, а по глубоким оврагам неслись потоки. Оголенные бугры покрылись робкой молодой травкой.

Прохладное ясное утро предвещало теплый, ведреный день. Солнце заливало левый берег реки, покрытый густыми бледно-зелеными зарослями березы. В кустах резвились птичьи стаи, а на развороченном стволе брошенной немецкой пушки сидела унылая ворона, каркая охрипшим голосом. От городка мимо подбитой пушки к берегу пролегла узкая тропинка. Она вела к мохнатому дикому камню, вросшему в илистый берег в том месте, где через реку был переброшен ветхий деревянный мост. Сразу же за мостом тропинка ныряла в густую тень береговых зарослей и, сделав несколько поворотов, выходила к шоссейной дороге.

По тропинке к мостику, опираясь на суковатую палку, шел Черенок. Он был одет в меховой, не по сезону комбинезон и легкие брезентовые сапоги, сшитые местным сапожником-инвалидом. В левой руке летчик нес объемистый фанерный ящик, накрест перехваченный толстым шпагатом. Спустившись к берегу, он поставил ящик на камень, вытер платком лоб и долго смотрел в зеленоватую даль. На фоне городка, позолоченного лучами солнца, ярким белым пятном выделялось здание больницы, в которой он провел последние зимние месяцы. Несколько минут спустя на берегу показалась Галина. Она остановилась у спуска, внимательно огляделась по сторонам и, не найдя того, кто ей был нужен, придерживая край юбки, взошла на мост и стала над водой, поправляя руками волосы.

– Галя! – позвал ее из-за куста Черенок. Девушка вздрогнула, повернулась на голос и, увидев Черенка, радостно заулыбалась. Он подошел, взял ее руки и привлек к себе, но Галина мягким движением отстранилась.

– Не надо, Вася…

Она стояла перед ним, подняв голову с небрежно откинутыми за спину косами. Маленькая верхняя губа ее трепетала.

Сейчас эта девушка с тревожными огоньками в зрачках, с голубой жилкой на подбородке, бьющейся, казалось, в такт его собственному сердцу, была ему дороже всего на свете.

Не выпуская ее рук, он смотрел в погрустневшие глаза, словно хотел вобрать в себя их теплый свет.

– Вот и расстаемся, – тихо, почти шепотом проговорил Черенок, прочитав в ее глазах невысказанную грусть.

Девушка, опустив голову, перебирала складки на кофточке.

– Вася… Ты ведь еще не совсем здоров… Может быть… – не договорила она и с надеждой посмотрела на Черенка.

– Галя, девочка моя! Разве можно не ехать! Я должен. Ты знаешь. Я не имею права оставаться здесь более. Даже для тебя… – взволнованно говорил Черенок, чувствуя, что никакими словами не выразить ему сейчас того, что было сильнее разлуки и выше жалости. Он запнулся, потер лоб и прижался губами к ее рукам.

В широко раскрытых, чуть раскосых глазах Галины застыли непрошеные слезы, обычно детское лицо ее как-то сразу повзрослело.

– Да… Так надо… Я глупая, я не то хотела тебе сказать… – печально проговорила она.

За всю свою короткую жизнь девушка впервые узнала мучительную тоску разлуки. Когда уезжал на фронт брат, ей было страшно. Она волновалась, плакала. А сейчас… Сейчас не было слез, но было невыносимо больно. На дороге послышалось гудение автомашины. – Пора, – сказал Черенок. – Пора, Галиночка.

Она взглянула на него и вдруг по-женски закинула руки на его шею, прижалась к груди, и он услышал ее взволнованный шепот:

– С тобой не может ничего случиться, слышишь! Не может! Я верю, верю. И ты верь…

– Верю, – твердо ответил Черенок.

Машина гудела где-то совсем близко, за деревьями. Летчик и девушка вышли на дорогу, к перекрестку, где стоял регулировщик. Машина была попутная, шла в Краснодар. Черенок расправил плечи и глубоко вздохнул. Многое хотелось сказать, но слов не было. Шофер выжидательно смотрел на него. Летчик, заметив его нетерпение, махнул рукой, поцеловал Галину в дрожащие губы и, подняв свой ящик, полез в кузов.

Шофер дал газ. Галина, не шевелясь, смотрела вслед удаляющейся машине. А Черенок, махая рукой, видел перед собой только одно светлое пятно кофточки, которое с каждой минутой все больше расплывалось, пока, наконец, не скрылось за клубившейся завесой пыли.

Черкесск давно уже скрылся из глаз, а мысли летчика оставались в этом маленьком городе. Лучи солнца, с утра слепившие глаза, стали заглядывать сбоку, потом из-за спины, удлиняя бежавшую за машиной тень. На Кубани, протекавшей рядом, замерцали веселые зайчики. Впереди, на горизонте, показались дома и темно-зеленые сады станицы Невинномысской. Ночь перед отъездом выдалась неспокойной, Черенок спал плохо, и теперь в машине его клонило ко сну. Сквозь дрему перед глазами вновь вставали картины минувшего дня. Как всегда в воскресенье, он сидел на крыльце больницы, ожидая гостей из хутора Николаевского. Повязки на голове уже не было. Несколько дней назад, снимая бинт, хирург посмотрел на него критическим взглядом и полушутя, полусерьезно заметил:

– А вы, молодой человек, право, без повязки много теряете… Уверяю вас… Если когда-нибудь захотите понравиться даме, рекомендую надеть повязку. Успех будет гарантирован.

Он подал летчику зеркало. Из прохладной глубины стекла на Черенка смотрело свое и в то же время как будто чужое лицо.

«Неужели это произошло из-за шрама, пересекающего лоб?»

Летчик заслонил шрам рукой, но лицо оставалось все тем же, немного чужим…

– Насмотрелись? – прервал его, улыбаясь, хирург.

– Насмотрелся… Чересполосица какая-то, – морща лоб, ответил Черенок.

– Ничего. Скажите спасибо тому, кто швы накладывал! Богоразовская работа! – потрепал его по плечу хирург.

Апрельское солнце пригревало. На чисто выскобленных ступеньках крыльца суетились жучки-красноспинки, и Черенок, поглощенный наблюдением за их возней, не заметил, как появилась тетя Паша с председателем колхоза Прохоровым. Они приехали проститься с ним. Тетя Паша была в ярком, цветистом платке. Ее доброе лицо так и светилось материнской лаской. Целуя его на прощание, она не выдержала и заплакала.

– Вася, сыночек… Что бы с тобой ни случилось, не забывай нас. Приезжай к нам, в Николаевский. Пиши… А получишь отпуск или что, приезжай, как в родной дом…

– И товарищей привози, места хватит всем, – подхватил Прохоров.

– Да разве я забуду вас когда? Спасибо за все, за все… – с чувством благодарил Черенок.

– Тетя Паша, а ящик-то свой оставили! – крикнул им вдогонку Черенок.

– Ах да! Мать честная!.. И забыл совсем, – воскликнул Прохоров с видом человека, удивленного своей рассеянностью. – Захвати, Вася, ящичек с собой, как поедешь, – сказал он. – Это тебе и товарищам твоим гостинцы от нас…

Вслед за гостями из хутора пришла Александра Петровна с Галиной. Пучкова специально, чтобы попрощаться, приехала из дальней станицы. Черенок поднялся с крыльца, и они, разговаривая, медленно прохаживались по саду. Александра Петровна хмурила брови, и, как бы отгоняя от себя какую-то беспокоившую ее мысль, говорила совсем не о том, о чем следовало бы говорить с отъезжающим. Рассказывала, как проходит в районе весенний сев, о новом строительстве в колхозах, о нехватке тракторного и машинного парка в МТС. Черенок, занятый своими мыслями, отвечал рассеянно, невпопад.