Георгий Ключарев - Конец "Зимней грозы" Страница 22

Семидесятки Орлика тем временем успели развернуться. Водители выключили моторы. Все замерло. Кочергин с нетерпением смотрел на часы. Светящиеся стрелки на циферблате, казалось, застыли. Три минуты, пять, восемь, десять… Пора.

— Ну пока, Коля! Поехали! — наклонился Кочергин к Шелунцову.

— Счастливо! — ответил Орлик. — Ты хоть допер, помначштаба, что тебе командир отвел?.. Э-эх! Утка ты подсадная, вот что! А может — мотыль… Но я по следу «бобика» пойду, не волнуйся!

Кочергин свирепо на него оглянулся. Да, он тоже что-то почувствовал, но тут же пресек, подумав, что ведь сам напросился… Броневичок, покачиваясь, преодолевал целину, крадучись, взбирался вверх по балке. Деревья редели и, действительно вскоре показались темные срубы изб, стоявшие далеко друг от друга. Низко наклонившись, он дотянулся до плеча водителя. Броневичок остановился.

— Жди здесь, Гаврилыч, и никуда! Слышь? Посмотрю только, как проехать, и вернусь.

— Стоит ли, товарищ помначштаба? — раздалось снизу. — Нам бы задами, поближе к лейтенанту Бородкину пробраться. А вы покудова из бронемашины посмотрите: нет ли чего в поселке.

— Разговорчики, Шелунцов! Много отсюда увидишь! Приготовься меня из пулемета прикрыть. Повтори!

— Есть прикрыть из «Дегтярева», — вяло ответил тот, открывая дверцу.

Лейтенант уже стоял на снегу. Через полсотни шагов показался плетень. За ним начиналось сизое поле с одиноким кустом вербы посредине. В глубине виднелся палисадник, за которым маячил силуэт большой избы, густо обсаженной фруктовыми деревьями. Кочергин огляделся. Его отделяло от избы обширное пространство огородов, и он решил, что идти напрямик тяжело, да и времени много уйдет. Побродив, увидел наконец санную колею меж плетней, ведущую вниз, к Дону. Здесь «бобик» вполне мог пройти, и лейтенант решил было вернуться, но тут же передумал и направился по проезду, чтобы заглянуть на улицу. Ни звука, даже собаки не тявкали. Это насторожило. Он подумал, что в поселках, где стоят немецкие гарнизоны, собак обычно нет. Значит, в селе немцы? Было так жутковато тихо, что поселок показался брошенным. Осторожно ступая, подошел к палисаднику и заглянул меж досок во двор. У сарая стояли сани. Лежали вязанки хвороста. Снег кругом темный, утоптанный. Значит, в доме люди. За ним виднелись густые кроны деревьев в многочисленных шапках покинутых грачиных гнезд. Кочергин оглянулся. Показалось, что броневичок где-то уж очень далеко. Постояв в нерешительности, он переложил автомат в левую руку, а правой взялся за врубку венцов, чтобы выглянуть на улицу. И тут предрассветная дремотная тишина раскололась частыми ударами гулких пушечных выстрелов, захлебнулась дробью очередей. Казалось, стреляют рядом, хотя было ясно, что бьют танковые пулеметы где-то у большака, в начале станицы. Плетень тянулся без конца. Задыхаясь, лейтенант все-таки угла достиг и, укорачивая путь, побежал в направлении броневичка по глубокому снегу.

«Почему Шелунцов не едет навстречу, как приказано?! Или я с пути сбился? — терялся Кочергин. — Вот броневичок! На месте!» — неожиданно увидел он «бобик» совсем близко.

Обращенная к нему дверца водителя была распахнута. Недоуменно заглянул внутрь. Пусто! Крича, Кочергин безотчетно рванулся в одну сторону, в другую и наконец остановился, ругаясь и выкрикивал угрозы. Что предпринять? Грохот боя хлестал по нервам, до предела обострял отчаяние от сознания нелепой беспомощности, совершенно неожиданной и такой отвратительно неуместной. Досада и злоба душили, и, понимая, что промедление хуже смерти, он кинулся в кабину, чтобы самому ехать на стрельбу, хоть как-то помочь друзьям. И вдруг:

— Здесь я, здесь, товарищ помначштаба! — раздался хриплый крик с другой стороны машины. — По нужде отлучался…

— Где тебя носит? «По нужде»! — не помня себя, толкнул он Шелунцова в грудь. — Ты ж приказ нарушил в боевой обстановке! Знаешь, что за то полагается? — матюгался Кочергин, глядя, как тот медленно поднимается, и скрывая жарко обдавшую его радость. — Давай, чтоб тебя! Там проезд меж плетней. Скорей!

Тотчас обвальный грохот прокатился по лесу, и он окрасился короткой красноватой вспышкой. За поселком, со стороны большака, взметнулся крученый оранжевый факел и, поплясав несколько мгновений, скрылся за крышами. С треском ломая деревья, снизу выскочили семидесятки.

— Танк! — выкрикнул Орлик, поднявшись из люка повернутой назад башни.

Видимо, его танки шли через заросли напролом, не разбирая дороги. Оба лейтенанта в этот момент думали о Бородкине. Похоже, его план летел к черту.

— Может, немецкий? Давай дуй напрямик! Я через поселок. Иначе не проеду! — крикнул в ответ Кочергин.

Семидесятки рванулись вперед и, набирая скорость, пошли к крайним домам в сторону перестрелки. «Бобик» тоже резво взял с места. Цепляясь за кромку башни, Кочергин бросил в люк ППШ, влез наверх и пробился в машину. Шелунцов, круто повернув по целине, проскочил к санной дороге и влетел в огороженный проезд. Тут в какой-нибудь полусотне метров впереди внезапно возникла тупая поперечно-полосатая морда бронетранспортера, мгновенно увенчавшаяся вспышками дульного пламени крупнокалиберного пулемета. Водитель включил фары. Ослепленный, оглушенный пальбой и гулкими ударами пуль о броню, Кочергин, наугад водя стволом «Дегтярева», рефлекторно, до боли в пальцах, жал на спусковой крючок. В цель он, видимо, попал. Яркая гвоздика пламени перед ним исчезла. Но и «Дегтярев» смолк. Он яростно нажал на спуск. Выстрелов не последовало.

«У-у-у! Проклятье! Заклинило?» — взмок лейтенант, судорожно дергая затвор пулемета.

Шелунцов тоже включил фару. Расстояние между броневичком и бронетранспортером быстро сокращалось, но затвор не поддавался. Над головой мелькнул черный бочонок ручной гранаты. По броне звякнуло предохранительное кольцо, сзади грохнул взрыв. Треск автоматных очередей, визг рикошетирующих и рвущихся пуль заставили втянуть голову в люк.

«Четыре с половиной тонны все-таки! — лихорадочно работала мысль. — Не так просто нас опрокинуть, смять. Только бы гранату в пазуху не сунули!»

Между тем Шелунцов, не слыша «Дегтярева», решил, что лейтенант ранен, и притормозил машину. Махина бронетранспортера надвинулась, уперлась и, попятив броневичок, замерла. Кочергин, больно ударившись обо что-то лбом, нырнул вниз, пошарил на днище автомат, нащупал сидор, отшвырнув его, поскользнулся на натоптанном снегу и потерял равновесие; ухватившись за бесполезный пулемет, с усилием выпрямился, вырывая из кобуры пистолет. Над бронетранспортером метались угловатые силуэты касок: солдаты, переваливаясь через борт, прыгали вниз. Блеснули крылышки на высокой тулье фуражки. Размахивая пистолетом и что-то крича, офицер вплотную подбежал к броневичку. Кочергин выстрелил, потом еще раз и… промахнулся. «Сейчас придавят, попытаются взять живым», — мелькнула мысль. В тот же момент впереди, повалив на немцев высокий плетень, разбрасывая на крутом развороте какие-то обломки и сучья, прошла тридцатьчетверка. 2108 — мелькнула белая цифра на башне.

— Зен-ке-вич! Са-аш-ка!.. — задохнулся Кочергин.

С лязгом и скрежетом опрокинув бронетранспортер и задев качнувшийся броневичок, танк рванулся по проезду. Снова гулко ударило что-то большое, тяжелое («еще один!»), ответившее металлическим звоном, и, срезав угол палисадника с вереницей яблонь, танк скрылся за домом. Тотчас зачастила его пушка: удар-разрыв, удар-разрыв слитно рвали воздух, перекрывая разноголосье боя. По расчищенному пути броневичок выскочил на улицу. Проклятия Кочергина, казалось, подействовали, затвор «Дегтярева» поддался, пулемет загрохотал. Над поселком занимался неуверенный зимний рассвет. Кругом были разбросаны мотоциклы с колясками. У некоторых домов стояли легкие колесные бронетранспортеры. Подожженные Зенкевичем, они давились жирным тяжелым дымом с багряными отблесками пламени. Мгновенного взгляда было достаточно, чтобы оценить происходившее. Село занимало какое-то моторизованное подразделение, очень похоже — разведывательное. Внезапное появление в час крепкого предрассветного сна танков со стороны противоположной той, откуда их можно было ожидать, посеяло панику, и она, как пожар, охватила всех. Охранение было смято и уничтожено, свободные от наряда офицеры, полунатянув одежду, выскакивали из домов, но сделать уже ничего не могли. Управление боем было потеряно…

«Дегтярев» работал безотказно, и, отдавшись своему возбуждению, Кочергин досадовал на тряску, мешавшую вести прицельный огонь. Яркие трассы, рубившие пространство улицы, казавшейся в плотных сумерках еще более широкой, кромсали его на яркоугольные призмы. Пытаясь не упустить мелькавшие повсюду цели, он рывком, то на один, то на другой борт поворачивал башенку, опасаясь, что вдруг опустеет диск. Когда тут ставить другой. Кругом в злобном отчаянии отстреливались из «шмайсеров» и просто метались и падали зеленые шинели. Танк, быстро уходивший вперед, и не поспевавший за ним броневичок, вертя башнями и гремя пулеметами, неслись в сторону большака, где перестрелка уже затихла. Улица быстро опустела, стрельба прекратилась. Замедляя ход, «бобик» тоже выехал к большаку, у которого собрались танки.