Петр Смычагин - Граница за Берлином Страница 22

— Ну, тащили эти двое тележку, а мы залегли вон там и ждали… Только они поравнялись с нами — мы выскочили. Вот и все. Один схватил с тележки бутыль и побежал к линии, Таранчик побежал за ним, а он бросил бутыль да и махнул под проволоку. Потом Таранчик побежал вот за этим, которого сейчас ловили…

— А ты где был в это время?

— Он, товарищ лейтенант, портянки сушил, — отозвался вдруг снизу Таранчик. Он, оказывается, сходил вниз, разыскал там налетевшую на камень тележку с бочкой и теперь конвоировал задержанного, впряженного в возок. И тут стало понятно, почему Соловьев, обычно разговорчивый, теперь неохотно отвечал на вопросы. Он знал, что Таранчик будет над ним потешаться, сколько ему вздумается. Он бы, пожалуй, лучше согласился на внеочередной наряд, только бы уйти от едких насмешек Таранчика.

— Я за тем погнался, а он, дьявол, — шмыг под проволоку, — продолжал Таранчик. — Думаю, сейчас поймаю: если на проволоку полезет — подвесится. А он, скаженный, бутылку бросил и под проволоку! Там, оказывается, две проволоки раньше отцеплены были. Оглянулся — Соловушка мой лежит вверх ногами: вот этот ему ножку подставил и — тягу!

— Так вы ждали что ли эту пару сюда?

— А как же! Помните, вам Фролов докладывал? При каждой смене поста передавали друг другу про них.

Я вспомнил, что об этих контрабандистах действительно говорили, но в последние дни за множеством дел упустил из виду этот разговор.

— Ведь они что делали, разбойники! Договорятся с какой-нибудь группой перебежчиков, укажут им место подальше от дороги: вон там, мол, идите, раз у вас багажа нету, а уж если спокойно обойдется, тогда и мы с телегой двинемся. А сами в темноте на дорогу выйдут, подъедут поближе и смотрят; как только пост займется этими перебежчиками, контрабандисты — под проволоку со своей телегой. Три раза так-то уже пролазили только туда, да обратно — два. Прямо график движения наладили…

— Что ж им помешало сегодня?

— На этот раз мы не клюнули на ихних живчиков. Они нашли двух старух и послали их вон туда, налево. А мы лежим. Они думали, что мы ушли в сторону третьего поста, и поперли прямо на нас…

— Все это хорошо! А только поступили вы не совсем правильно. Вы ведь не знаете, что это были за старухи. Возможно, пропустили что-нибудь более ценное, чем эта бочка пива вместе с ее хозяином.

— Может, оно и так, да что делать: Соловушка мой — плохой помощник. За теми бросишься — этих упустишь. Ведь в прошлые разы их упускали, а задерживали всегда каких-нибудь калек. Это они подсунули тогда Шпигеля за цветочками да за бабочками, нахвалили ему места… Не хочется больше клевать на таких Шпигелей.

— Не буду вам мешать. Занимайтесь своим делом, а мы с господином коммерсантом двинемся в путь, чтобы он вас не связывал. За телегой сейчас кого-нибудь пришлю.

— Да пусть сам везет: тут под гору, один управится — здоровый, жеребец. Еще ребят беспокоить из-за него, — посоветовал Таранчик.

Это было благоразумно, и мы отправились на заставу вместе с грузом контрабандистов.

Стоит заметить, что с продовольственными товарами в Восточной Германии дело обстояло намного лучше, чем в Западной, зато промышленные товары, особенно запасные части к машинам, легче было достать в английской и американской зонах: Рур и другие промышленные центры оставались там. Этой-то особенностью, сложившейся после раздела Германии, и пользовались контрабандисты, наживаясь на продаже дефицитных товаров.

Торжественное открытие линии было назначено на двенадцать часов, но уже после десяти по дороге к первому посту потянулись жители Блюменберга группами и в одиночку. Некоторые целыми семьями ехали на украшенных повозках, запряженных лошадьми или волами. Другие шли пешком или ехали на мотоциклах и велосипедах. Лимузин Пельцмана стоял на обочине дороги, а его владелец прохаживался около проволочного забора и успевал разговаривать с людьми по ту и по эту сторону проволоки.

Хозяев, имевших прямое отношение к земле, перерезанной линией, было немного; основная масса жителей деревни двигалась туда просто ради любопытства или за тем, чтобы встретить кого-нибудь из родственников или знакомых с той стороны. Сюда же пришли многие из солдат, свободные от службы.

В половине двенадцатого из деревни вышла небольшая колонна, украшенная транспарантами и лозунгами. Девушки с венками на головах несли вилы, грабли и косы. За колонной двигалось несколько повозок в праздничном убранстве. Вел эту немногочисленную колонну сам бургомистр Карл Редер.

К этому времени с противоположной стороны демаркационной линии тоже собралось много народа. Молодежь шутила и развлекалась в ожидании назначенного часа. Те, что постарше, встречались с родственниками и знакомыми из Либедорфа, протягивали друг другу между проволокой руки.

Две молодые женщины, взявшись за руки, торопливо рассказывали новости, перебивая друг друга, громко смеялись. У них не было секретов. Женщины порывались обнять друг друга, но мешала колючая проволока.

Два старичка в рабочих кепках, отойдя подальше от толпы, остановились у столба. Старик с английской зоны, приставив ладонь ко рту, горячо и убежденно говорил что-то старику с нашей стороны. А тот, прильнув ухом к самой проволоке, глубокомысленно почесывал затылок.

С разных сторон доносились отрывки фраз, из которых нетрудно было заключить, что собеседников особенно интересует отношение оккупационных войск к населению. Я слушал эти разговоры и был спокоен за честь своей армии. Как-то вдруг по-новому осознал сущность нашего пребывания в Германии. Мы не только охраняли линию, но самим присутствием помогли им узнать правду о советском человеке, которого их столько лет учили ненавидеть.

Между тем назначенный час приближался, люди, собравшиеся здесь, были возбуждены и поминутно спрашивали, не пора ли приступить к делу. Последние минуты тянулись долго, и только за пять минут до назначенного времени к толпе собравшихся на той стороне подкатила военная машина, из которой вышел Чарльз Верн.

Он прошел к проволоке и приветствовал всех присутствующих по-граждански, поклонами. Карл Редер произнес речь, в которой призывал немцев не злоупотреблять правом перехода через линию, предоставленным союзным командованием, а пользоваться им только для обработки своей земли. Опасаясь Чарльза Верна, он в своей речи только намекнул на объединение раздробленной Германии.

Сказал свое слово и бургомистр из Либедорфа. Он также просил не нарушать порядка, беспрекословно подчиняться властям и, лучше зная английского капитана, сказал то, о чем побоялся сказать Редер.

— Мы терпим кару за то, что позволили фашистам обмануть себя. Мы помогали им порабощать другие народы и государства, хотя далеко не все соглашались с этим в душе.

Братья немцы! Теперь мы получили хороший урок от хозяйничания фашистов; будем же бороться за единую свободную Германию без фашистов!

Чарльз Верн, внимательно слушавший краткую речь бургомистра, первый хлопнул в ладоши. Этого хлопка оказалось достаточно, чтобы разразилась буря аплодисментов и одобрительных возгласов.

В этом гуле чувствовалось слияние не только голосов, но и сердец людей, собравшихся здесь. Но толпу разделял, словно в насмешку над людьми, все тот же убогий забор из колючей проволоки. И казалось: вот двинется людская лавина, сметет эти ненавистные колья и уже никогда никому не даст обмануть себя.

Наконец исполнилось ровно двенадцать, и Земельный, вооружившись саперными ножницами, подошел к забору и начал резать проволоку. Гул толпы, несколько уже утихшей, возник с новой силой. Люди с обеих сторон двинулись к середине.

Не успел Земельный перерезать нижней проволоки, как за столбы, стоявшие прямо на дороге, ухватились сразу по нескольку дюжих мужчин и юношей. Столбы вырвали из земли и вместе с проволокой отбросили с дороги за кювет. Обе толпы хлынули навстречу друг другу.

Чарльз Верн, пробравшись на нашу сторону, подошел ко мне и крепко пожал руку. Он был весел и необычайно возбужден.

Те из крестьян, кто пришел лишь для того, чтоб встретиться со своими родственниками или знакомыми, продолжали оживленно беседовать, а хозяева земельных участков поспешили побывать на них.

Один крестьянин из Либедорфа вошел в густой клевер у самой избушки, называемой нами караульным помещением и, сняв с плеча украшенную и отбитую косу, сильными взмахами жадно начал косить клевер. К нему подошли несколько других крестьян, говоря, что клевер принадлежит тому, кто его сеял, но косарь отвечал: «На моей земле — мой клевер!» — и продолжал свою работу.

Один из присутствующих, видимо, хозяин клевера, ухватил косевище. Косарь, вырвавшись, замахнулся на него косой, и только вмешательство обоих бургомистров и других немцев заставило крестьянина прекратить работу. Выяснилось, что на той стороне ему достался жалкий клочок, который не мог удовлетворить и четверти потребностей его семьи. А на земле, занятой клевером, теперь можно было получить урожай только к следующей осени.