Алексей Котенев - Последний перевал Страница 22

— Ваше превосходительство! — заговорил он. — Мы, русские люди, пришли поздравить вас с великой победой русского оружия и пожелать вам доброго здоровья.

— И от нас, любезнейший, и от нас! — пропела пожилая дородная дама, держа в одной руке мокрый цветастый зонт, а в другой большой букет роскошных хризантем.

Ермаков вначале даже растерялся от столь горячих поздравлений, потом шагнул навстречу вошедшим, поблагодарил:

— Спасибо за хорошие слова.

— Я, как хорунжий Забайкальского казачьего войска, восхищен вашей доблестью, — снова заскрипел старик с нафабренными усами.

— Да, да, мы восхищены! — поддержала его дородная дама. — Мы денно и нощно молились за вас.

Ермаков невесело улыбнулся:

— Спасибо за ваши молитвы. Мы дрались, а вы молились. И общими усилиями свалили всех врагов нашей Родины.

— Низкий поклон вам от всего русского населения нашего городка, — сказал бывший хорунжий и низко поклонился. Вслед за ним начали кланяться и другие эмигранты.

Посмотрел на них Ермаков, и стадо ему как-то не по себе. Живут люди в двадцатом веке, а привычки у них старые, как в спектаклях про купцов, которые он видел в Волчьей Бурле. И на вид они какие-то странные, облезлые, с широкими боровами, намасленными волосами. И кланяются так же низко, как в спектаклях. Видно, японцы приучили гнуться в три погибели, вот и бьют поклоны. Смотреть совестно. Где же их русская гордость?

— Ну хватит, хватит, — смутился Иван.

— Это все от избытка чувств, ваше благородие, — сказал в оправдание рыжий бородач. — Россию вы нам напомнили.

— Только вы меня благородием не зовите, — одернул его Ермаков. — Нет теперь в России такого класса. Все у нас товарищи.

В это время в русский клуб вбежал Ахмет и, стукнув у дверей каблуками, громко доложил:

— Товарищ начальник гарнизона! У склада с трубами обнаружен японский часовой. Стоит с винтовкой и никого не подпускает. Разрешите уничтожить…

— Постой, постой. Откуда он взялся? — спросил Ермаков.

— Впопыхах забыли, видно, снять, когда драпали, — засмеялся Ахмет. — А может, оставили, как собаку, сторожить.

— Чего же он там стоит? Надо ему объяснить, что война кончилась.

— Пробовал — не понимает ни по-русски, ни по-татарски.

— По-японски надо объяснить, — сказал Ермаков и обратился к русской делегации: — Водопровод мы хотим вам поправить, а самурай трубы не дает. Кстати, есть среди вас инженеры?

— Инженеров у нас нет — мы не ученые, — но водопровод починим, — выступил вперед высокий седой эмигрант в вышитой косоворотке.

— Очень хорошо, — обрадовался Ермаков и направился к выходу. — Поможете организовать восстановительные работы.

По дороге Ермаков на ходу инструктировал Евлалию, что она должна сказать японскому часовому. Поодаль за ними следовала толпа эмигрантов, изъявивших желание помочь советскому командованию поправить городской водопровод. Но чем ближе подходили к японскому складу, тем заметнее редела толпа. Вскоре около Ермакова остались переводчица да хорунжий. Шагах в десяти позади них бежала дородная дама, видимо жена хорунжего, и все повторяла:

— Мишель, Миша, куда же ты?

В частой сетке дождя показался склад, а у его дверей расплывчатая фигура часового. «Подпустит или нет?» — спросил себя Ермаков, подумав о том, что, видимо, и по японскому уставу часового может снять с поста лишь тот, кто его поставил, — разводящий.

Увидев незнакомых, хранитель складов тряхнул винтовкой и что-то сердито крикнул.

— Вот чумной! — сплюнул Ермаков. — Скажите ему, что война кончена. Пускай бросает оружие.

Евлалия перевела слова начальника, но часовой снова вскинул винтовку и торопливо выстрелил. Пуля просвистела, у самого уха Ермакова и угодила в хорунжего, шагавшего позади него. Тот повалился на землю. Ляля взвизгнула и от страха упала рядом. Увидев, что часовой перезаряжает винтовку, Ермаков выхватил маузер, рванулся вперед и выстрелил. Часовой, перекосив плечи, выронил винтовку и упал на колени у дверей склада. Звякнула цепь, которой он был прикован к косяку.

Ахмет, первым подбежав к часовому, хотел со зла прикончить его прикладом автомата, но Ермаков оттолкнул ефрейтора:

— Не лезь на раненого! Он по-солдатски прав: мы же шли без разводящего. Перевязать его.

Японец зажал окровавленную правую руку, виновато посмотрел на Ермакова. Ахмет, чертыхаясь, принялся его перевязывать. К хорунжему подбежала, охая, жена. Сбежавшиеся со всех сторон эмигранты начали восхищаться смелостью Ермакова.

— Вы нас спасли! Вы благороднейший человек! — стрекотали женщины.

— Вы же герой! Вы настоящий герой! — повторяла, задыхаясь, Ляля. — Я таких еще не видела. Как же вы не побоялись?

— Нет, не оскудела Россия богатырями! — заглушал всех мужчина в косоворотке. — Не перевелись там отважные люди. Не перевелись!

Ермаков с горькой усмешкой смотрел на сбежавшихся эмигрантов. Что взять с этих обывателей, которые не видели ни Бреста, ни Сталинграда! У них свои понятия о героизме. Увидели, как он обезоружил посиневшего от голода, обреченного на гибель солдата, и посчитали это за подвиг!

— Смешные вы люди, право, — покачал головой Ермаков. — Знали бы вы, как наша погранзастава фашистов держала! Танки на нас шли, бомбы сыпались с самолетов. Ад кромешный! А мы стояли — и никаких гвоздей. Одиннадцать дней и одиннадцать ночей стояли. А вы тут за японца меня в герои производите. Хватит тараторить! Берите трубы и чините свой водопровод. Пейте на здоровье чистую водичку…

Но, прогнав эмигрантов, Ермаков не избавился от неприятных для него слов о «героизме». Случай у японского склада ошеломил переводчицу, и она до самого вечера ходила под впечатлением увиденного. Никак не могла понять, как же это может быть такое: в человека стреляют из винтовки, могут пробить сердце и убить до смерти, и он, человек, зная все это, идет прямо навстречу опасности. Что его заставляет идти на смерть? Какая сила толкает его?

Евлалия подолгу засматривалась исподволь на этого загадочного для нее чубатого парня, старалась, понять непонятное. В раздумье тихонько пожимала плечами и время от времени спрашивала:

— Ну как же вы так можете? Как вам не страшно?

Ивану осточертели ее вопросы, и он раздраженно ответил:

— Четыре года в нас стреляли, пора уже привыкнуть. Неужели непонятно?

— А мать у вас есть? — не отставала Евлалия.

— Миллионы матерей наших плачут по ночам. Чем же моя лучше других? И вообще — прекратите. Что вы в самом деле?

Обидно было Ермакову отвечать на детские вопросы. Смешно даже подумать: ему приказано разоружить японский полк, а он разоружил одного зачуханного, забытого солдата — и его производят в герои! Вот узнали бы в бригаде — хохотали бы, наверно, на всю Азию!

XI

Филипп Шилобреев, получив должность коменданта города, ни минуты не сидел на месте. С утра возился с мэром, потом переключился на ремонт водопровода, бегал по магазинам, проверял, как идет торговля. Взяв себе в помощники секретаря-машинистку Королеву Марго, он как-то весь преобразился, будто подменили его. Начищал до блеска свои кирзовые сапоги, подкручивал усы, корил за неряшество Терехина. Под его давлением Санька тоже заметно подтянулся, хотя до настоящего гвардейского вида было еще далеко: причесал челку, а она у него скособочилась и висит, как размазанная запятая, подшил свежий подворотничок, а он болтался на тощей Санькиной шее, как хомут на жирафе.

— Ты имей в виду, Саня, я тебя взял на эту должность, чтобы проверить, годишься ли ты в заместители бригадира рыболовецкой бригады. Понял?

— Испытательный срок устроил? — кисло улыбнулся Терехин.

— А как ты думал? Проверяю на практической работе.

— Обо мне можешь не беспокоиться, — неловко подморгнул Терехин. — Ты самого себя получше проверяй. А то, как я замечаю, часто заглядываешься на эту крашеную буржуйку с сеткой на морде. Что ты в ней нашел? Ведь если ее отмыть хорошенько…

— Это не твое дело — отмывать, — перебил его Филипп.

— Обратно неправильно ставишь вопрос, — возразил Терехин. — Вот, к примеру, Стенька Разин — не чета тебе был командир, а прислушивался к мнению личного состава.

— Ты откуда знаешь?

— Из песни. Зароптали как-то на него ребята. А он сгреб персиянку — и в набежавшую волну.

— Саня, не суй свой нос, куда тебя не просят, — отмахнулся Филипп и убежал на склад.

Под вечер комендант повздорил с начальником гарнизона. Тот обнаружил на японском складе полсотни мешков риса и распорядился раздать его голодным китайцам. Филипп категорически возражал:

— Ты что распоряжаешься государственным добром? Кто тебя уполномочивал транжирить наши трофеи?

— А ты что, паря, расшумелся? Ты кто такой, указания мне давать? — спросил Ермаков.