Сергей Поляков - Партизанская искра Страница 22

Где-то совсем близко затарахтели колеса.

— Едет! — встрепенулся парень и побежал отворять ворота.

Из-за дубняка выкатила на мягких рессорах пролетка, запряженная парой добрых гнедых лошадей, и на рысях въехала во двор.

Среднего роста худощавый лесничий спрыгнул с подножки пролетки и ровным, неторопливым шагом направился к конторе.

— Добрый вечер, — почтительно поклонился Моргуненко, чувствуя, как входит в роль румынского прихлебателя.

Лесничий едва кивнул головой и на ходу бросил:

— Вы ко мне?

— Да. Хотел бы поговорить с вами.

— Идемте.

Они вошли в маленькую комнату со столиком, покрытым зеленой бумагой, и тремя стульями.

— Овчаренко, — отрекомендовался Владимир Степанович.

— Шелковников, — ответил лесничий, подавая учителю руку.

— Алексей Алексеевич?! — горячо, полушопотом спросил Моргуненко, глядя в серые, спокойные глаза лесничего, и сдерженно улыбнулся.

Шелковников прикрыл дверь.

Некоторое время они молча стояли друг против друга. Лицо Шелковникова выражало недоумение и настороженность. Лицо Моргуненко — скрытую радость.

— Я слушаю вас, господин Овчаренко, — громко произнес лесничий, нажав на слово «господин».

Владимир Степанович понял эту настороженность. Ведь Шелковников не знал, кто стоит перед ним. Но Моргуненко уже не сомневался, что перед ним человек, которого он искал.

— Вы играете в шашки? — спросил учитель.

Шелковников шагнул ближе, выпрямился, как в воинском строю, и сдержанно ответил:

— Когда-то был разрядником.

— Составим партию?

— Охотно.

Это был пароль. И две крепких мужских руки до боли в суставах соединились в рукопожатии.

— Как вы нашли меня? — спросил Шелковников. — Хотя, знаете… наш разговор не для всех.

С этими словами лесничий вышел и с порога конторы крикнул во двор:

— Николай, заложи серого в двуколку!

Через несколько минут они ехали по узкой просеке. Солнце садилось далеко за лесом и только в прогалинах его косые лучи заливали золотом темнозеленую листву молодых дубков.

Моргуненко рассказал Шелковникову о своем пути сюда и о том, что нужно создать в Крымке подпольную комсомольскую организацию.

— Но мне там, на Первомайке находиться нельзя. Я получил указание пробраться сюда, разыскать вас и начать работу.

— И, кажется, сравнительно легко разыскали?

— Прямо сказать, мне повезло.

— Да, редкий случай, без явки так быстро напасть на след человека, которого ищешь. Теперь вам нужно устраиваться.

— Я за этим и шел сюда. Я не знал, кто вы. Мне ваш рабочий помог. Кстати, он наговорил мне про вас сорок бочек арестантов. Признался, как вы его вчера отхлестали вожжами.

Шелковников рассмеялся.

— Это надежный парень. Сам он из Нижних Серьгов под Свердловском, шахтер. Раненым попал в окружение, лечился в селе тут неподалеку. И вот теперь у меня конюхом, хотя в лошадях ни рожна не понимает. И научил его запрягать лошадей и многим другим премудростям. А насчет вожжей он вам набрехал сукин сын. Я его, действительно, один раз протянул вожжами, но это только для виду, надо было рвение свое показать перед этим подлецом из примарии. Да и вы незнакомый ему человек. А вид у вас, надо прямо сказать, не внушает доверия таким, как мой Николаи.

Алексей Алексеевич подумал и спросил:

— Вы кто по профессии?

— Учитель истории. Был директором школы в Крымке.

— Это хорошо, очень хорошо, — с уважением произнес Шелковников, — только историю тут преподавать не придется, будете вести другой предмет. Понимаете?

— Понимаю, Алексей Алексеевич. Предмет у на с вами теперь один.

— Вот именно, как вас?

— По паспорту?

— Нет, по имени и отчеству.

— Владимир Степанович.

— Вот именно, Владимир Степанович. Борьба предстоит большая и трудная.

— Трудности меня не пугают.

— Это так к слову. А работать будете здесь, в лесничестве, моим помощником. Правда, работа специальная, но для нас с вами не это главное.

— Вам придется учить меня, как учили конюха Николая запрягать лошадей.

— Научитесь, — усмехнулся Шелковников.

Некоторое время собеседники ехали молча. Каждый думал о том, по каким путям и какими извилистыми тропками поведет их общая партизанская судьба.

Лошадь шла просеками шагом, сворачивая то вправо, то влево. В лесу сгущалась темнота. Деревья сливались в одну сплошную темнозеленую массу. Только самые ближние от дороги еще имели свою форму. Местами чернели проемы, глубокие и задумчивые. И только редкие шорохи будили порой тишину леса.

— Вы, Алексей Алексеевич, видимо, хорошо знаете лес. В таком лабиринте немудрено и запутаться, — заметил учитель.

— Успел освоиться. Ведь это мое хозяйство, его нужно знать хорошо. Лесничий должен знать на своем участке не только каждую просеку, но и каждое дерево, как знает командир каждого своего солдата. А нам с вами надо тщательно изучить каждую тропинку. Мало того, придется самим прокладывать тайные, никому кроме нас неведомые тропки.

В лесничество вернулись потемну.

— У вас, конечно, ночевать негде?

— Еще не отстроился.

— Сегодня ночуете у меня, а завтра я вас повезу в Саврань. Будем устраиваться. Как у вас с документами?

— Все в порядке. Паспорт вполне надежный, биографию к нему я себе сочинил такую, что хоть в примари сажай.

— Отлично. Только запомните, что вы по специальности лесотехник, работали до войны объездчиком, укажите где-нибудь подальше, проверять они не станут, потому что доверяют мне.

На другой день Шелковников оформил Овчаренко Степана Демьяновича своим помощником. А через несколько дней Владимир Степанович Моргуненко вступил в подпольную группу, созданную Алексеем Шелковниковым, и принял присягу.

Глава 14

ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ СТОЯ

Светало. В маленькое оконце хаты глядело пасмурное, осеннее утро. Поля встала, наскоро оделась и, накинув на плечи стеганую фуфайку, вышла на улицу.

Влажный воздух холодком проползал по телу. Все село, и чем дальше, тем плотнее было затянуто серой пеленой. На молодых вишневых деревцах оседала влага, сгущалась на еще не опавших листьях и падала на землю крупными, редкими каплями. В такое тихое сырое утро звуки, обычно, бывают слышны на далекое расстояние. Поля прислушалась. Где-то по соседству тихо, грустно промычала корова. Некоторое время селом владела тишина. И вдруг издалека, с другого конца села, донесся яростный собачий лай и хриплый, похожий на лай, голос «бульдога». Поля вернулась в хату.

— Опять гонят на работу, — сказала она матери, возившейся у печи.

— Куда сегодня? — спросила мать.

— Говорили, на линию, куда-то далеко, аж под Врадиевку.

— Зачем же вас туда? Там другие села есть.

— И другие работают. Знаешь, мама, сколько народу работает на железной дороге? Ужас! Неужели это никогда не кончится? — с отчаяньем произнесла Поля. — Не знаю, что бы отдала, не знаю, что сделала, только бы все это сгинуло. Жизни бы не пожалела за один только день прежней нашей жизни.

— Что поделаешь, доченька. На то и войну выдумали, чтобы разорять да мучить людей.

— Ничего, мама, это скоро кончится, — убежденно сказала девушка.

— Скоро, говоришь? — вздохнула мать. — Что-то не видать этого конца.

— Да, скоро. Только это, мама, само собой не кончится. Надо, чтобы весь наш народ поднялся. Наш народ на свою погибель не пойдет, не станет он на фашистов работать. В леса уходят люди, в партизаны. У нас в савранских лесах тоже есть партизаны.

Мать молча кивала головой. В душе она соглашалась с дочерью, но сама видела все это отдаленным и туманным. Действительность угнетала ее. Она так же, как и дочь, желала, чтобы вернулась прежняя жизнь, но уж больно трудно было ее вернуть, и как ее вернуть — она не могла себе представить.

— Ты бы потеплее оделась, да позавтракала, — забеспокоилась мать, — а то сейчас этот пес Семен заявится. Я так боюсь, когда он приходит к нам.

— А каково нам на работе? Эти жандармы да полицаи за людей нас не считают. Лаются скверными словами, орут, бьют палками. Вчера Миша Кразец не вытерпел, гордый он, и огрызнулся. Жандарм его толкнул в спину. Миша-хлопец здоровый, сильный, ухватил жандарма за грудь и швырнул в канаву. Что было, мама! Все четверо конвоиров набросились на Мишу и били по-всякому: и палками, и ногами топтали. Я не могла смотреть, хлопцы наши хотели вступиться за товарища, но Парфентий запретил. Потом Мишу бросили в канаву, и он пролежал там до вечера. С трудом упросила я конвоиров разрешить перевязать Мише разбитое лицо. А вечером Парфентий с Митей увели его домой. Я слышала, мама, как хлопцы сговаривались отомстить.

— Зря вы с ними связываетесь. Ну, что вы можете сделать?