Юлиус Фучик - Вместе во имя жизни (сборник рассказов) Страница 22

— Мне это тоже приходило в голову.

— И сдается мне, что вы рука об руку пойдете не только по армейской линии. Говорят, что ты уже сейчас здесь обхаживаешь коммунистов. Удивительно, Ота, что у тебя еще нет партийного билета.

— А что? Мне их программа по душе.

— Куда ветер, туда и ты.

— Было бы странно, если бы в компартию хотел вступить ты. Но я… Что ж тут удивительного?

Капитан должен был признать справедливость его слов: сам Галирж сформировался как сторонник Града [14], тогда как Ота никогда раньше политикой не занимался.

— Ота, — сказал он, — ты слишком спешишь! Видно, считаешь, что после войны ослабнет наше влияние и усилится влияние коммунистов. Но и англо-американская армия тоже пробьется до самой Праги!

Галирж размечтался: «Войска западных союзников будут тоже освободителями. И с ними вернется наше правительство, президент, министерство, мой тесть. Мы будем сильнее».

— Ты представляешь, например, как Ирка поднимается в гору: собирает награды, братается с русскими, едет в Москву! Но не начало ли это падения?! — Галиржа вдохновляла эта мысль. — В гору пойдет тот, кто сохранил верность…

— Понимаю! — сказал Вокроуглицкий. — Ты хочешь напугать меня: мол, вся моя карьера полетит к чертям. Но если твой Бенеш протягивает руку красным, почему не могу и я? — От быстрой речи сигарета прыгала в его губах. — Получается, что ты, Джонни, принципиальнее самого президента, честь тебе и слава, но ты и консервативнее его. Политика требует гибкости, иначе тебя ждет то, что ты предсказываешь мне.

Галирж молчал. Вдруг совсем близко он услышал голос штабного адъютанта:

— Пан капитан! Пан поручик! Это вы?

Они вздрогнули. Слышал ли адъютант, о чем они говорили? Решили не отвечать.

— Кто там? Стрелять буду! — Адъютант выкрикнул пароль: — Танк!

— Тыл, — ответил Галирж отзывом. — Ты спятил? Это ж мы!

Солдат взволнованно докладывал: они должны собраться и выйти к дороге за лесом, где их будут ожидать машины. Галирж и Вокроуглицкий вылезли из воронки.

— Где мой связной? — спросил Галирж.

Солдат помрачнел:

— Здесь, пан капитан. Залез в ваш спальный мешок.

— Ну и нахал! Спит, конечно?

Голос солдата стал вдруг приглушенным:

— Да. Вечным сном.

Галиржа затрясло. Совсем недавно там лежал он.

Президент приколол к кителю Станека орден.

— Поздравляю вас, пан надпоручик. — Маленькая рука сжала руку Станека. — Как вам служится?

До Станека едва доходил смысл слов. Заикаясь, он проговорил:

— Спасибо… Так… хорошо, пан президент.

Президент со своей свитой удалился. Станек все еще стоял по стойке «смирно». Услышал громкий шепот Рабаса:

— Оратор из тебя, Моцарт, неважный!

Вечером съехались гости. Огромный зал чехословацкого посольства гудел. Станек с восхищением смотрел на светлый, цвета слоновой кости, рояль с золотыми ампирными украшениями. Наверное, какая-нибудь великая княжна музицировала на нем. Пиапист во фраке ударил по клавишам. Мусоргский! «Тоже военный и композитор», — подбадривала его в свое время мама. Станек засмотрелся на пианиста. С восторгом слушал его виртуозную игру. «Так я никогда не смогу! — сжимал и выпрямлял он пальцы — негнущиеся, жесткие, твердые. — Если Рабас не может такими рисовать, то как же я смогу играть?» На душе стало тяжко. Он начал продвигаться к дверям. Пока он был на фронте и с Яной, он верил, что все наверстает. Здесь же, оказавшись лицом к лицу с великой музыкой, он терял эту веру. Станек вышел в соседнюю комнату. Увидев сидящего за столиком Рабаса, тяжело опустился рядом. Рабас налил ему кахетинского.

— После каждой рюмки ты этажом выше. Глотни, Я уже на седьмом. Тебе надо поработать, чтобы меня догнать.

Станек слышал только последние слова. Догнать!

— Никогда уже не догоню, Карел. Никогда. — Он отпил из бокала и взволнованно продолжал: — В мои-то двадцать шесть? Что я могу? Бренчать на фортепьяно вот этими грубыми пальцами! Посмотри на них! Видишь? — показывал он Рабасу. — Из олова, как а твои! А сочинять? Пара дилетантских композиций, больше ничего! — Взволнованный тон сменился унылым: — Война украла у меня молодость. Я не шесть, а одиннадцать лет потерял! Понимаешь это? Целых одиннадцать лет!

— Оставь ты эти подсчеты, Иржи, — отмахнулся Рабас. — У нас ордена на груди, а ты ноешь. — Рабасу была жаль Станека. Он знал, что тот говорит горькую правду, но хотел умерить эту горечь. — Ты вернешься к своей музыке, вот увидишь!

Станек взорвался:

— Как я могу вернуться в молодость? Как? Я должен начинать с того, с чего начинают в пятнадцать лет.

— Ты сможешь, Иржи, — уверял его Рабас. — Я верш в тебя!

— А я в себя уже не верю! Война поглотила меня целиком.

Рабас сочувственно погладил его руку, но сказал твердо:

— Не говори так! Ты не должен стать вторым Рабасом!

— Я уже стал им. Война отняла у меня музыку. Я разбит, опустошен. Вот как мне служится, пан президент!

Из зала донеслись аплодисменты. Из дверей выходила публика. Зал готовили к танцам. С пола убрали ковры. Музыканты рассаживались вокруг белого рояля.

В траншее у дороги за лесом оба разведчика пригнулись. За дорогой расстилалось широкое ровное поле. Белизна снега оттеняла тьму. Снаряды, падавшие раньше в лес, разрывались теперь в поле.

Галирж заметил вдалеке на белом поле белую фигуру. Она понемногу росла, приближалась. Солдат? Один? Человек шел с трудом, проваливаясь в снег. Галирж затормошил Вокроуглицкого:

— Видишь?

— Ну и смелый!

— Заблудился? — размышлял Галирж.

Вокроуглицкий видел, что солдат в белом маскировочном халате идет медленно, отставив в сторону руку, и эта рука словно держится за поручни.

— Это связист, Джонни! Готовит для нас новый КП.

Галирж взял бинокль. И правда, связист. Ведет рукой по кабелю, ищет место разрыва. Нашел. Сгибается, шарит в снегу. Взрыв, верно, отбросил второй конец куда-то далеко в сторону.

В поле опять разорвался снаряд.

— Боже, как близко! — прошептал Вокроуглицкий, с ужасом наблюдая за связистом, не прерывавшим своей работы.

Со стороны фронта высоко над полем закружил вражеский самолет-разведчик. Сбросил на парашюте осветительную бомбу. Поток яркого света лился вниз.

Вокроуглицкий сказал:

— Фонарь!

В его слепящем сиянии было видно каждый стебель чертополоха, каждую травинку, торчащую из-под снега.

Поле, залитое резким светом, казалось удивительно безжизненным.

— Какая красота, Джонни! Посмотри! Эта серебряная равнина перед нами! Весь мир словно светится!

А в зале сияют хрустальные люстры. Их мерцание отражают венецианские зеркала. Блестит натертый паркет. На серебряных подносах стоят хрустальные бокалы, в них пенится вино, стекло нежно звенит. Слышны тосты, русская, чешская, английская, французская речь… Приподнятое, праздничное настроение.

Снаряды рвутся над равниной. Они ищут бригадную батарею, перелетают через нее, но разведывательный самолет вот-вот скорректирует огонь немецких орудий.

Галирж в бинокль наблюдает за продвижением связиста. Фонарь в миллион ватт обдает его светом, над головой кружит самолет-разведчик, но связист идет, идет по серебряной равнине к батарее, мимо которой проложен кабель к новому бригадному КП.

— Страшно! Это безумец! — ужасается Вокроуглицкий.

Галирж замечает с восхищением:

— Просто не верится! Не глядит по сторонам — на спине катушка с кабелем, на шее телефон — и спокойно идет себе дальше… — И с завистью: — Ну и ребята у Станека!

Станек танцует с молодой супругой французского дипломата, который до войны бывал в Праге. Хрупкая красавица в шелковом платье, спина ее обнажена, на шее золотое колье. Иностранка плавно и точно повторяет па Станека в танго. Он не чувствует ее в объятиях.

— Джонни! Боже мой! Это же Яна. Куда она идет? Почему ее никто не остановит?!

Очередной снаряд, не найдя своей цели, опять разрывается на равнине. Офицеры припадают к земле. Огонь, осколки, комья глины взлетают в воздух.

Вокроуглицкий первым поднимает голову. Яна исчезла в облаке дыма. Через некоторое время он снова увидел ее: она ведет рукой по кабелю и движется дальше. Деревня, из которой она вышла, уже далеко позади нее; лесок, где укрылся первый эшелон штаба, еще далеко впереди! Фонарь разгорелся вовсю — шипит, потрескивает, льет вниз потоки ослепительного света. А Яна идет. Снаряды падают на мертвое поле уже беспрерывно. Все ближе и ближе. «Как я малодушна! Стыдно так баяться. Но Иржи говорил, что он тоже боится. И все-таки всегда идет, даже если ему это не положено». И Яна тоже идет, идет с трудом, с усилием вытаскивая из снега валенки с налипшим на них снегом.