Игорь Николаев - Лейтенанты (журнальный вариант) Страница 22

На гогот и крик скатились с горки истребители танков. “Иптаповцы” (от ИПТАП — истребительный противотанковый артполк), не терявшиеся перед немецкими танками, оцепенели при виде минометного искусства:

— Живут же люди!

Начарт (начальник артиллерии полка) предупредил Маковского:

— На Новый год не расслабляться!

Выполняя приказ, батарея встретила праздник не столько пьяно, сколько весело. Расчеты, подменяя друг друга, перебывали у елочки, где Алексеев распоряжался застольем. Немудрящим, но обильным. Старшина кое-что выцыганил у дружков-снабженцев. Выпивка была своя, но в меру. Носов играл на гармошке, батарея пела все, что знала. От “Как родная меня мать провожала” до “Ой, на гори, там жинци жнуть”.

В полночь по телефону через коммутатор передали бой часов на Спасской, и батарея отсалютовала залпом по немецкой обороне.

Немцы ответили по берлинскому времени, через два часа.

45-й наступил, а ничего нового. День-два, и душа заныла. Оно и случилось: сержант Наталенко в недоумении занес почтовую открытку: “Какая-то не такая”. Силуэты Ленина—Сталина, лозунг: “Смерть немецким захватчикам”. На обратной стороне гимн, но... Оставшись один, мгновенно запомнив текст, сунул открытку в печку.

Союзом насильным республик голодных

Сковали Советы Великую Русь.

Да рушится, ставший тюрьмою народов,

Единый концлагерь Советский Союз!

И далее, с небольшими доворотами, немецкая агитка. Наталенко об открытке забыл. Я “тоже”.

12 января началось! К этому дню батарея передвинулась. Хлопот выше головы, и всё бегом. Начарт майор Семченко подгонял, глаз не спуская. В полку он был недавно и разительно отличался от предшественника, майора Кравченко. Тот в бою “страдал дуростью” — рисуясь под пулями, размахивал пистолетом. Семченко знал дело не хуже. Постоянно в легком подпитии, он — комедийный дар усиливал обаяние — загадочно приговаривая: “Шиндыр-мындыр-лапопындыр”, бодрил публику еще и матерными прибаутками. Ему всегда были рады. Он был не способен грозить пистолетом. Бывший боксер-средневес любил честную драку.

На НП у Маковского Семченко сразу оценил Халаима и забрал в адъютанты. Они ездили парой. Впереди придремывающий в седле Семченко, на второй лошади задумчивый Толя с портфелем и ППШ.

395-я дивизия в наступлении осталась во втором эшелоне. Но ее артиллерия и тяжелые минометы участвовали в общей артподготовке. Место батареи 120 определили топографы по геодезической сетке. На цели — предполагаемые районы выдвижения немецких резервов — ее навели по карте. Такое впервые — очень интересно, но непривычно и тревожно. Дальность стрельбы почти предельная — около пяти километров.

Артподготовка началась в пять утра визгом и скрежетом “катюш”. При полной тьме повалил густой снег. Полтора часа стрельбы вслепую. В таблице огня (один экземпляр у Маковского, другой на ОП) все расписано штабом минометной группы: номера участков немецкой обороны, характеристики целей и задачи стрельбы (“подавление”, “рассеивание” и т. п.). Определен расход мин. Мы на ОП понимали, что режим огня в бою может меняться. Причем внезапно. Поэтому принимающий телефонист сидел у меня в ногах — все скомандованное с НП Маковским я тут же дублировал сержантам, не сверяясь с таблицей. Команды с НП главнее.

Пришлось перекрикивать рев артиллерии. За полтора часа голос почти сорвал.

Батарею 120 похвалили. Был рад, что все прошло удачно.

Очень устал.

Дивизия двинулась в Германию во втором эшелоне. Три недели минометчики видели только следы боев. На первый ночной привал возле города Кельце батарея остановилась по соседству с чьими-то кострами. Оказалось, самоходчики, окопное прозвище: “Прощай, Родина!” (самоходка-76 — легкая, весьма уязвимая артиллерийская установка, с тонкой броней и открытая сверху). Немцы их расколотили. У огня грелась кучка уцелевших бойцов. По виду — мальчишки. Выяснилось: 26-го и 27-го годов рождения. Их капитан — не старше.

— Я не капитан, — сказал парнишка. — Комбатов бушлат, мое все сгорело.

После встречи с самоходчиками наивное предположение — после недавней мощнейшей артподготовки немцы поймут: нет у них никаких шансов, а до Германии рукой подать, и пора кончать войну, — оказалось глупостью. Фрицы сами на тот свет лезли и других тащили.

Сидеть в седлах холодно. Мерзли ноги в стальных стременах, шинель прикрывала колени, и мы с Алексеевым спешились. Верхом остались ездовые в минометных запряжках. Желающих покататься на лошади не было. Это летом нет-нет да спросит кто-нибудь:

— Товарищ лейтенант, вас не подменить?

Теперь сообразил, почему кавалерийская шинель не только с разрезом сзади от пояса, но и намного длинней пехотной. Разрез не дает шинели сбиться комом, а длинные полы укутывают ноги.

На очередной ночевке среди заледенелых бревен и досок огонь разожгли с трудом. Следили всю ночь. Наутро Алексеев сложил тлеющие угли в корзинку:

— Кто понесет, чтоб с костром не мучаться?

Охотников не было:

— Не переживайте, товарищ лейтенант, мигом разведем!

Мы с Алексеевым несли корзинку вдвоем, взявши за ручки. Мороз отпустил. Встали на ночевку — сырость, слякоть и морось. У лейтенантов разгорелось, у подчиненных никак. Сунулись за огоньком к офицерам.

— Отставить! — одернул Алексеев.

— Товарищ лейтенант, — заныли минометчики. — Околеем же, не просушившись...

— Не переживайте, — утешил я. — Околеете, не бросим. Зароем.

Поизмывавшись над подчиненными, объясняя, что быть ленивыми дураками плохо, мы смилостивились.

Наступил исторический момент: колонна 714-го стрелкового полка пересекла границу Германии. Глядеть не на что. Слева ледяной откос, справа мертвые дома.

— Чаплыгин! — крикнул я. — Чего ждешь?!

Сержант кинулся в первый же дом и пропал.

Догнал злой и — пустой. По кладовкам, какую бутыль ни пробовал — керосин! Напился на всю жизнь.

Слева, потихоньку обгоняя, семенил “славянин”, отставший от своих.

Бежать ему было трудно — держал на закорках за лапы гуся. Гусь орал, всплескивая крыльями, — колонна хохотала. Вскоре стало еще смешнее. Загремело и залязгало — нагнали танки, но дорога занята дядькой с гусем.

— Эй ты, гусь! — надрывался командир первого танка.

Так и запомнилось: Чаплыгин, наглотавшийся керосина, орущий гусь, беспомощно взревывающие танки и веселящаяся пехота. Забавно, а не по себе... В логово вошли — что-то будет?

Германия добротна, богата и — без жителей. Поразило количество коров. Освобожденные рабы, наши девчата и парни, — ах, как грело наши души святое дело спасения людей — рассказывали: скот согнан из разных стран. Он государственный, и у крестьян для ухода.

Его не пасли — негде. Кормили на привязи рубленой соломой. Скотина и ходить разучилась — копыта как лыжи. Теперь брошена — чиновникам не до коров. Как и везде, начальство бежало первым. Еще изумление: в деревнях двухэтажные кирпичные дома, электричество, автопоилки. Не говоря уже о тракторах на резиновом ходу и с кожаными сиденьями.

Батарея недоумевала:

— Товарищ лейтенант, чего они к нам-то пришли — их деревенские по-господски живут?!

Меня ожидало открытие горше. На глянцевых цветных (!) фотографиях реяли красные знамена и салютовали (несколько по-иному) пионеры в почти красных галстуках. Здешние комсомольцы знакомо сидели на собраниях или изучали винтовку. Единственное отличие: все люди опрятно одеты в “заграничную” одежду. Мальчишки-малолетки зачастую с проборами — волосок с волоску. Под красными флагами — свастика не сразу заметна — праздник труда Первое мая (глаза на лоб полезли!) и демонстрация 8 ноября (отстали на день). Истинное название партии Гитлера сумел прочитать на найденном партбилете: “социалистическая” и “рабочая”, а не “фашистская”... Было о чем молчать многие годы.

Бежавшие от “азиатов-коммунистов” фрицы много чего бросили, и победоносная армия возликовала: “Все вокруг мое!”

“Отравлено!” — спохватились наверху.

“Все там будем...” — отозвались снизу, и питание войск стремительно стало разнообразным. Кто б мог подумать, что кухням придется выливать невостребованные обеды — роты и батареи будут сыты. И — навеселе. Винные погреба помещиков и богатых бауэров чудо! И сухие вина могут быть с газом — сказка!.. Некоторые подвалы залиты вином по щиколотку: “славяне” из передовых частей (395-я по-прежнему шла вторым эшелоном) заскакивая, искали что покрепче, и “кислятина” летела вдребезги на пол. От постоянного легкого подпития и боевого безделья появилось легкомыслие и спесь: “Знай наших!” Если б у меня одного...

До Одера искали выпивку, часы и кожу. Найдя или нет, все поджигали: “святая месть!”. Ткнуть зажигалкой в занавеску, схватывало тут же, сгорало скоро — сплошь крашеное. Спохватилось командование — тыловикам, а это и штабы, и госпитали — доставались одни головешки. Русский размах.