Евгений Николаев - Снайперские дуэли. Звезды на винтовке Страница 23

Вот уже вручили орден Красного Знамени Ивану Добрику, вернулся с таким же орденом и Иван Карпов. Я поздравляю своих друзей, помогаю им привинтить к гимнастеркам ордена.

— …Орденом Красного Знамени… Николаева Евгения Адриановича!.. — вдруг услышал я.

Я сижу как привязанный к креслу, не решаюсь подняться: «А вдруг это не меня?! Вот конфуз будет, если поднимутся два Николаевых!..»

— Да иди же ты! Чего сидишь? Тебя же вызывают!.. — шипит на меня Иван Карпов.

Растерянный… поднялся я с места и направился по широкому проходу к столу.

— Нашелся Николаев? — улыбаясь, говорит товарищ Жданов, протягивает мне коробочку с орденом и пожимает руку.

Не выпуская моей руки, он говорит, обращаясь в зал:

— Товарищ Николаев пришел к нам из госпиталя. Пожелаем же ему скорейшего выздоровления! А после госпиталя снова бить фашистов так же хорошо, как бил до своего ранения. Поздравляю вас, товарищ Николаев, с наградой!

— Служу Советскому Союзу! — громко отвечаю я на аплодисменты сидящих в зале. И тихо, только товарищу Жданову, говорю: — Спасибо, Андрей Александрович!

Зал аплодирует. Товарищ Жданов опять пожимает мне руку и тоже только мне говорит:

— Ну, а сказать ничего не хочешь?

— Скажу, Андрей Александрович!

Он поднимает руку и успокаивает сидящих в зале. Как только в зале наступила тишина, Андрей Александрович сказал:

— Внимание! Слова просит снайпер Николаев! — И он кивнул мне, указав глазами на трибуну.

Волнуясь, подхожу к трибуне и останавливаюсь рядом: боюсь, в ней утону, до того она велика для меня. В голове много мыслей, хороших, теплых слов, которые хотелось бы сказать сейчас, но чувствую, могу от охватившего меня волнения сбиться, да и говорить-то долго нельзя, решаю сказать как можно покороче. Немного постоял, закрыв глаза, подумал, чуть успокоился, и… нужные слова как-то сами собой нашлись.

— Товарищи! Спасибо партии и правительству за высокую награду, я ее оправдаю. Клянусь, что, пока бьется мое сердце, пока видят мои глаза, а руки крепко держат винтовку, буду бить фашистскую чуму. Я убил семьдесят шесть фашистов. Это мало. Обещаю уничтожить их триста! И я это сделаю! И буду обучать этому своих товарищей! — закончил я.

— Молодец, хорошо сказал! — смеется товарищ Жданов. — Коротко и ясно! Молодец!

Довольный, что не сбился и сказал именно то, что чувствовал, о чем думал и хотел сказать, под аплодисменты сидящих в президиуме, а затем и всего зала возвращаюсь на свое место, где меня ждут друзья. Иван Добрик на ходу жмет мне руку, тянутся еще несколько пар рук, даже незнакомых, а Иван Карпов уже вынимает из коробки сияющий золотом и бело-красной эмалью орден, прикрепляет его мне на грудь.

Пока мы поздравляли друг друга да рассматривали и привинчивали ордена к гимнастеркам, в президиуме объявили:

— Товарищи! Продолжение нашего слета состоится после часового перерыва в Доме Красной Армии имени Кирова, куда участники следуют своими командами.

Меньше чем через час мы были уже на Литейном, в ДКА. Когда шли по городу, казалось, что весь Ленинград смотрел сегодня на нас, через шинели видел наши ордена.

— Привести себя в порядок, почистить сапоги — и в зал! Сбор через пятнадцать минут! — объявил нам старший команды в общежитии.

В большой комнате, выделенной для нашей дивизии, вплотную друг к другу стояло около двадцати коек. Сейчас на них лежали какие-то кульки.

— Ну, Евгений, устраивайся. Вот эта койка свободна, — сказали мне ребята. — Переночуем, а послезавтра с нами прямо в полк!

— Договорились! Только я завтра в госпиталь на минутку заскочу, там у меня кое-что осталось, да и попрощаться надо с народом.

— Сходи, конечно, орден покажи! Ну пошли, звали уже!

— Подожди, давай посмотрим, что за кульки такие нам оставлены.

Оказывается, это были подарки, присланные воинам Ленинградского фронта с Большой земли. Я заглянул в свой. Прежде всего бросилось в глаза письмо, все испещренное в конце неразборчивыми подписями. Как я понял, текст письма был написан работниками какого-то райкома партии. Это они собрали посылку, поздравили меня и всех воинов с праздником, желали скорейшей победы. Обидно, что они не оставили своего адреса и я не мог их поблагодарить.

В коробке лежали пять пачек папирос «Беломорканал», две книги, шерстяные носки и такие же перчатки, в бумаге были завернуты орехи, несколько пряников и конфет. Но самым дорогим для меня оказался подарок от детей детского сада — огромный носовой платок с бахромой из красных ниток. По четырем его углам были вышиты имена: Оля, Вася, Лида, Вова. А в центре — слово «Подарак». И это слово с ошибкой особенно трогало.

— Пора, пора, ребята! Кончайте встречу с Большой землей! — произнес старший команды, и мы не без сожаления свернули свои кульки.

Гремела музыка, и под звуки духового оркестра, которого мы давно не слышали, гости поднимались по широкой мраморной лестнице и проходили в просторное фойе. Там давал концерт фронтовой ансамбль красноармейской песни и пляски при ДКА имени Кирова.

Среди артистов ансамбля, собранных из частей фронта, я увидел и своих, переведенных сюда из нашего дивизионного ансамбля. Во фронтовом ансамбле работали наша «прима» Валя Кайкова с подругой и другие девчонки и парни, с которыми я был в большой дружбе. Начальником нашего клуба был толковый парень, политрук Александр Данилович Черкасов, с которым мне, бывшему работнику драмтеатра, было о чем поговорить в свободную минуту.

На стене широкого коридора мы увидели несколько портретов, над которыми была надпись: «Лучшие снайперы Ленинградского фронта». Среди них оказалась и моя фотография, на которой я был запечатлен с автоматом в руках. «Когда это меня сфотографировали? И почему с автоматом? Это, наверное, когда я в разведке был!» — догадался я. Рядом с моим был портрет Ивана Добрика. Под портретами — длинные подписи. О себе я прочел: «Е. А. Николаев — старший сержант. Секретарь комитета ВЛКСМ, смелый, инициативный снайпер и разведчик. Неоднократно пробирался в расположение противника и выполнял сложные задания командования. Только за один день уничтожил 11 фашистских разбойников. Всего тов. Николаев истребил 76 немецких псов».

Мы поняли, что командование фронтом и устроители слета решили сделать как можно больше приятных сюрпризов.

Нам объявили, что сейчас выступит знаменитая эстрадная певица, репертуар которой знал и пел весь Советский Союз. Это была Клавдия Ивановна Шульженко с ее джазом. Она, как и многие артисты театра и эстрады, осталась в осажденном Ленинграде — давала концерты населению блокированного города, воинским фронтовым частям.

Джазом дирижировал муж Клавдии Ивановны — Владимир Коралли — симпатичный, выше среднего роста, в меру полноватый, весь такой «уютный» товарищ в военной, без знаков отличия форме, с маленьким браунингом на боку.

Клавдия Ивановна спела несколько известных и любимых всеми песен и пару новых, родившихся уже теперь, в осажденном Ленинграде. И каждую песню она повторяла дважды, на «бис».

Мы не отпустили бы певицу с эстрады, если бы ведущий концерта Владимир Коралли не заявил:

— Товарищи, не волнуйтесь! Клавдия Ивановна еще будет петь, я вам это обещаю твердо. А пока вас приглашают в другое помещение, где мы и продолжим наш торжественный вечер.

Все с сожалением встали и пошли в «другое помещение».

На ходу нас, команду 21-й дивизии, «на минутку» перехватили и пригласили зайти в один из малых залов. Там выстроили и зачитали приказ:

«Политуправление Ленинградского фронта награждает боевым оружием — именными снайперскими винтовками товарищей…» И нам, снайперам Добрику, Карпову, Рахматуллину и мне, вручили новые именные снайперские винтовки с металлической табличкой на ложе, с выгравированной на ней надписью. Я прочитал на своей винтовке: «Истребителю фашистов снайперу Николаеву Е. А. от Политуправления Ленфронта. 22.2.42 г.».

— Служим Советскому Союзу! — хором ответили мы на приветствие представителя Политуправления. Опустившись на колено и держа винтовки в вытянутых руках, поцеловали их и поклялись бить из этого оружия фашистов метко, много — до полной победы над ненавистным врагом.

Возбужденные от только что пережитого, направились мы в таинственное «другое помещение». Им оказался огромный зал, в котором гремела музыка.

— Товарищи, прошу к столу!

Да… Услышать в то блокадное время такую фразу можно было только во сне.

В большом зале, от стены до стены, буквой «Ш» были составлены длинные столы, покрытые белоснежными скатертями. А на столах!.. В тарелочках — настоящий винегрет из красной свеклы, капусты и картошки по две-три ложечки на человека. Два бутерброда — со шпротинкой и с черной икрой. Хлеб, конфеты, папиросы, бутылки с водкой, пивом и лимонадом — две «наркомовские нормы» на брата. Все это чинно расставлено, блестяще сервировано.