Николай Ященко - С отцами вместе Страница 23

На уроке Костя наблюдал за Верой. Она сидела бледная, за ночь осунулась — видно, плохо спала. На перемене Костя пытался успокоить ее, хотя и сам не знал, чем все это кончится. Вера боялась, что в класс ворвутся японцы и заберут ее.

После третьего урока ученики увидели в коридоре под большими часами наспех написанный плакат:

Наступает то мгновенье,Наступает день и час,Начинается движеньеТрудовых народных масс.

Химоза сорвал плакат и побежал к директору. Ребята заметили, что стихи были написаны на оборотной стороне объявления японского генерал-лейтенанта К. Фудзия. Еще утром оно висело в кабинете директора. Прокатился слух: плакат сделан Шуркой Лежанкиным. Однако школьный сторож уверял, что Шурка в школу не заглядывал, во время уроков в коридоре никого не было и плакат появился «бог его знает как»…

Из зареченских школьников раньше всех домой ушел Ленька Индеец. У них в классе отменили последний урок — заболела учительница. На мосту он вдруг увидел Конфорку. Она показывала двум каким-то девочкам белую шапочку с голубой ленточкой и притворно сладким голосом говорила:

— Кто-то потерял на мосту, а я нашла. Не знаете, чья это? Кто носил такую?

Девочки качали головами. У Леньки разгорелись глаза. Вот оно, наконец-то, пришло невероятное приключение. Вот уж теперь-то будет что рассказать! Делая беспечный вид, Ленька подбежал к Конфорке.

— Тетя, а я знаю, чья это шапочка! Дайте-ка посмотреть!

Он повертел в руках шапочку и вдруг бросился с моста на берег и помчался по мелкой гальке, нанесенной весенним половодьем.

— Стой! Куда ты? — заверещала Конфорка.

Но Ленька бежал, не оглядываясь, сумка била его по боку, ноги погружались то в мокрую гальку, то в песок. Конфорка заковыляла было за ним, но сейчас же свернула на одной туфле каблук и остановилась.

— Чей это парнишка?! Чей?! — кричала она девочкам.

— Не знаем! Это, наверное, зареченский, а мы теребиловские! — ответили они.

Конфорка в отчаянии увидела, как мальчишка перемахнул через забор и исчез…

Через полтора-два часа на всех улицах Заречья появились японцы. Ходили они по три человека: старший чин с тесаком за поясом и двое солдат с винтовками. Останавливаясь около обвисших клочьями объявлений, они о чем-то громко говорили, а потом заходили в дома.

К Хохряковым японцы ввалились, когда семья обедала. Солдаты остановились у порога, а фельдфебель, с оттопыренной верхней губой, подошел к столу, долго разглядывал медный самовар и даже повернул краник. Хохряков жестом пригласил японца садиться, но тот замотал головой, направился к русской печи, открыл и закрыл заслонку, подержал зачем-то ухват. «Огреть бы тебя этой штукой по башке», — подумал Хохряков.

Из кухни фельдфебель нырнул в комнату. Хохряков пошел следом. Пронька тоже. Увидев расписание уроков, японец рванул его. Кнопка с обрывками бумаги осталась на стене. Пронька быстро взглянул на отца, тот был спокоен.

— Нехорошо так! — сказал Пронька.

— Нехарасё? — как-то неестественно заулыбался фельдфебель. Он выхватил из кармана кителя клочок объявления Фудзия и сунул его к Пронькиному лицу.

— Это харасё? Кто борьшевику?

Пронька посмотрел на обрывок, не моргнув глазом. «Провоцирует, стерва», — понял Хохряков и сказал:

— Не надо! Это парнишка. Несмышленый еще.

Фельдфебель жадно рассматривал фотографии. Увидев молодого парня в матросской форме, ткнул в стекло пальцем, придвинулся лицом к стенке и заводил носом, словно пес, вынюхивая добычу.

— Борьшевику?!

— Нет, это мой погибший брат, матрос!

— Матаросу? — японец показал на свой подбородок. — Воросы это, воросы!

Он не знал слово «борода» и продолжал бормотать:

— Воросы… Матаросу… Борьшевику!

И что-то крикнул в кухню. Прибежал солдат. Фельдфебель опять ткнул пальцем в матроса под стеклом, затем поднес свой кулак к лицу солдата.

Пронька и отец поняли: японец показывает, как старик с бородой — Матрос — ударил японского часового.

— Нет! — сказал Хохряков. — Это другой! Это мой брат, он погиб в 1917 году в Петрограде.

Не понимая, что ему говорят, или представляясь непонимающим, фельдфебель снял со стены рамку, вытащил из нее фотографию и сунул в боковой карман кителя.

— Борьшевику! — твердил он одно и то же.

— Нельзя так! Нехорошо! — Хохряков едва сдерживал себя. Пронька видел, как у отца сжались кулаки, на шее выступили синие жилки.

— Это харасё! — сказал японец, направляясь к двери. У порога он остановился и, улыбаясь, раскланялся…

Поздно вечером ребята еще раз вышли на «охоту». Объявления Фудзия срывали за мостом, в Теребиловке. Вера, повязанная старым материнским платком, работала снова в паре с Костей…

Глава восемнадцатая

Шапочка с голубой лентой

На другой день японские и семеновские патрули ходили по улицам Теребиловки. Там тоже не осталось ни одного объявления Фудзия. Об этом заговорили во всем поселке…

Едва Горяев вернулся из поездки, его вызвали в штаб. Полковник, с которым встречался смазчик, сказал:

— Нам ясно, что к срыву японского объявления причастны дети, а они, безусловно, действуют по наущению взрослых. Тебе задание: найти одну девочку, она развяжет язык, и мы узнаем все.

— Какую девочку, ваше благородие?

— Она носила белую шапочку с голубой лентой. Вот и все приметы!

У Горяева потемнело в глазах, его даже качнуло на стуле, и он, чтобы удержаться, протянул перед собой худые, пропитанные мазутом руки, нащупал край стола, ухватился за него.

— Что сделала эта девочка?

«Не просыхает от водки, скотина», — подумал о нем полковник и громко ответил:

— У вас там, в Заречье, ночью сдирала со стен важные государственные документы. На наше счастье, шапчонка ее оказалась в наших руках.

— Можно посмотреть?

Горяев привстал. Вытянулась вперед его маленькая головка, покрытая густыми, давно не стриженными и нечесанными волосами. Резче обозначились узкие, костлявые плечи. На полусогнутой спине и сквозь пиджак выступал бугорком позвоночник. На бритом, без бороды и усов, лице какие-то синие пятна, похожие на кровоподтеки. Красные от пьянства и недосыпания глаза впились в полковника. Глядя на Горяева, офицер вспомнил, как вчера докладывал начальству о своем новом агенте из смазчиков. «Это человек, которого схватили грубыми руками, бросили в грязную ванну, долго били-колотили, потом крепко выжимали, но в чистой воде не прополоскали и не погладили. Пропойных дел мастер. Используется для провокаций…»

— Не торопись, голубчик! — полковник смахнул с папиросы пепел. — Другая девица, значительно старше и, кажется, значительно глупее той девчонки, потеряла находку. Ты поможешь найти и шапочку и хозяйку.

Горяев тяжело опустился на стул. Полковник еще что-то говорил, но слова его летели мимо ушей смазчика. Он лихорадочно думал… В прошлом году Горяев ездил к родственникам в Вятку и привез оттуда для дочки белую вязаную шапочку с голубой лентой… Неужели Верка?..

— Ты что за голову хватаешься, — заметил полковник, — трещит, что ли, с похмелья?

— Трещит, ваше благородие, опохмелиться не успел!

— За девочку плата особая, ты это учти! — гудел баском полковник.

— Буду стараться, ваше благородие!

— У тебя дочь есть?

Горяев подскочил на стуле.

— А что?

Узнав, что девочка учится в школе, полковник посоветовал Горяеву привлечь ее в помощницы. Пусть она в классах и на улице послушает, не говорят ли дети о потерянной шапочке. Можно даже пустить слух, что какая-то женщина нашла белую шапочку, хочет отдать ее, но не знает кому. Девочка может подсаживаться к женщинам, которые, сидя на скамейках и завалинках, ведут разные разговоры. Возможно, что кто-нибудь пожалуется на небережливых детей, бросивших где-то ценную вещь… Да и жена смазчика могла бы осторожно расспросить соседок об этом…

Домой Горяев шел, как пьяный, глаза застилал туман. Вешая на гвоздь фуражку, осмотрел всю стену — Веркиной шапочки не было. Грузно прошел в комнату. Вера готовила уроки.

— Где твоя шапочка? — пристально глядя на дочь, спросил Горяев.

Девочка вздрогнула и, не отрываясь от книги, ответила:

— Где-то валяется. А тебе зачем, папа?

— На гвозде не видно!

— Я ее не ношу, холодно стало!

— Найди ее, это же теткин подарок.

Заниматься Вера уже не могла. Ее испугало насупленное, грозное лицо отца, его бегающие глаза и вздрагивающие руки. Полистав недолго учебники, Вера выскочила из избы, забралась на забор. Костя в огороде сгребал в кучу картофельную ботву.

— Костя!

Он тоже повис на заборе. Вера торопливо поведала ему о разговоре с отцом. Костя не знал, что делать.

А тем временем Горяев допрашивал жену: не приходила ли дочка в последнее время домой поздно. Оказывается, приходила, у какой-то подружки готовила уроки.