Станислав Ваупшасов - Партизанская хроника Страница 23

— А когда понадобится ударить покрепче, то, будьте покойны, людей у нас снова будет достаточно, — говорил Морозкин. — Основа партизанской тактики — маневренность: в одних случаях — мгновенно рассредоточиться, рассыпаться, исчезнуть для противника; в других — также быстро собраться в кулак…

Я заметил, что партизаны, несмотря на крайнюю усталость, подходят к говорящим, слушают. Решил тоже принять участие в разговоре. Партизаны повеселели, и все-таки день тянулся нестерпимо медленно.

Солнце как будто не хотело садиться. Низкие кусты не давали возможности встать, страшно хотелось курить, но это было строжайше запрещено. Во второй половине дня вблизи нашей стоянки послышался звон колокольчиков. Это забрели коровы. Они испуганно и подозрительно смотрели на партизан. Вскоре раздались голоса пастухов, и трое мальчиков вышли из кустов. Заметив часовых, они хотели убежать, но их успели успокоить. Я подошел к подросткам, усадил их возле себя и, развязав вещевой мешок, дал им по куску сахару.

— Это вам прислали из Москвы, — сказал я.

У ребят заблестели глаза.

— Нам? — широко раскрыл глазенки меньший.

Старший мальчуган снисходительно усмехнулся и по-приятельски подмигнул мне.

— Конечно, вам, — продолжал я. — А когда вы в последний раз видели партизан?

— О, уже давно, — грызя сахар, отозвался меньший.

— Если не знаешь, так не суйся, — покраснев, вмешался старший, спрятавший свою долю в карман. — У моего отца позавчера были…

— Не врешь? — переспросил я.

— А если правда, тоже нехорошо всем рассказывать, — строго сказал я.

Парнишка еще больше покраснел и, запинаясь, стал оправдываться.

— Я… я… не всем, я только вам. Ведь вы партизаны?.. Правда?..

— Ох, и слаб же ты на язык! — махнул рукой молчавший до сих пор третий.

— Сейчас тебе повезло, — сказал я. — Мы действительно партизаны. А нарвись ты на полицаев да расскажи им об отце — они бы его убили. Да и сейчас… Уж лучше я не отпущу вас, пока мы не уйдем отсюда. А то и о нас кому-нибудь расскажете.

Они растерянно переглянулись.

— Так нельзя, — заговорил третий, очень бледный и худенький, не по возрасту сдержанный, — мы с вами будем сидеть, а коровы забредут куда-нибудь, попадут еще к немцам, — рассуждал он. — Пусть двое здесь останутся, а я сбегаю посмотрю на коров, за меня можете быть спокойны.

Мне понравился этот мальчонка, и я разрешил ему уйти. Он быстро вернулся. Тогда отправился тот, который слишком пооткровенничал. Я был уверен, что он не забудет моего внушения.

По шоссе продолжали двигаться колонны автомашин с солдатами и техникой. Мы вынуждены были бездействовать, поэтому день показался тяжелее любого похода. Мы легко вздохнули, когда на землю спустилась темнота. Поползли к шоссе, широкой прямой лентой перерезавшему холмы и кустарник. От него веяло запахом пыли и бензина.

— Остановиться! — скомандовал я и подозвал Лунькова и Морозкина.

— Правильно решил, — улыбнулся подошедший Луньков.

— Что решил? Ведь я ничего еще не сказал.

— И без этого понятно. Не поставить мину на этом шоссе было бы непростительно. Мы должны обязательно ее поставить на память фашистам, в честь нашего благополучного ухода от карателей, — шутливо сказал Морозкин.

Карл Антонович быстро выкопал ямку на шоссе, положил в нее пять килограммов тола. Но как быть? Шоссе широкое, мина занимает маленькое местечко, может пройти много машин, прежде чем какая-либо из них наскочит на заряд. Тогда Карл Антонович принес дощечку, лежавшую недалеко от шоссе, положил ее на мину поперек шоссе и тщательно замаскировал.

— Теперь не проскочит. Нам было ясно без слов.

Хотелось посмотреть, как взлетит на воздух немецкая автомашина, однако короткая летняя ночь не позволяла ждать, и мы продолжали путь. Шедший впереди Гавриил Мацкевич хорошо знал местность и умело руководил разведчиками.

В полночь прошли шоссейную магистраль Минск — Москва, достигли железной дороги. Кругом было тихо, только мерно гудели телеграфные провода. Мы развернутым строем проскочили через полотно железной дороги, залегли в лесу. Подрывники заминировали обе колеи.

На рассвете отряд вброд перешел реку Плиса. Главные мытарства позади. Мы находились в относительно безопасном районе, хотя впереди оставалось еще немало препятствий. По пояс в воде, мы в течение десяти часов форсировали труднопроходимые Судобовские болота. Затем остановились на короткий отдых, чтобы высушить и вычистить одежду. Немного приведя себя в порядок, партизаны легли, но сон не шел. От усталости кружилась голова: во рту было горько. С жадностью пили болотную воду.

Тронулись дальше. Через два часа вышли к деревне Замостье Смолевичского района. Зайдя в деревню, выставили часовых. Отсюда было недалеко до лагеря отряда Сацункевича. Его делегаты пошли сообщить ему о нашем прибытии.

Мы грелись на солнце и пили принесенное крестьянами молоко Я лежал под тенистой березой. С полей доносился запах свежескошенного сена и зреющих хлебов. Мысли наплывали одна на другую, клонило ко сну. Уткнувшись лицом в мягкую траву, я уснул. Снилось детство, годы борьбы за Советскую власть в Литве. Двадцатый год…

— Приехали! — разбудил меня громкий голос сменившегося часового.

Я вскочил на ноги. В деревню, поднимая пыль, примчался верховой. Сзади на некотором расстоянии двигалась вереница немецких трофейных фургонов. Спросонья я чуть было не поднял тревогу. Всадник подскакал ко мне — я узнал делегата Сацункевича Не сходя с лошади, он поднялся на стременах и отрапортовал:

— Прибыл комиссар отряда «Разгром» Иван Леонович Сацункевич, — он плетью указал на фургоны.

Из первого выпрыгнул полный, одетый по-деревенски мужчина и легкой походкой подошел ко мне.

— Командир партизанского отряда подполковник Градов, — представил меня своему комиссару всадник.

— Иван Леонович, — протянув мне левую руку, отрекомендовался Сацункевич.

Я смотрел на его полное лицо с большим лбом и вздернутым носом. Глаза были голубые, приветливые. Но… на правой руке я увидел протезную перчатку.

— Старая история, — перехватив мой взгляд, глухо сказал Сацункевич, и по его лицу скользнула едва заметная тень. — Не люблю рассказывать… С одной рукой тоже можно воевать.

Через несколько минут мы беседовали как старые знакомые.

— Для кого этот караван? — махнул я рукой в сторону фургонов.

— Наши делегаты сообщили, что вы очень устали, так не можем же мы допустить, чтобы уставшие гости ходили пешком, — засмеялся Сацункевич, — да и лошадям приятнее будет возить партизан, чем оккупантов.

Приехавших окружили партизаны. Я познакомил Сацункевича с комиссаром и начальником штаба. Мы уложили в фургоны вещевые мешки и рацию, посадили тех партизан, кто был послабее.

— Садитесь, — пригласил меня Сацункевич, указав на фаэтон, который подъехал к нам, — довезу, как фон барона.

Рядом со мной уселся Луньков. Мягко покачиваясь, мы тронулись в путь. Из последних сил я старался не закрывать глаза, но, словно налитые свинцом, веки опускались сами.

— Далеко еще? — спросил я, почувствовав, что мы остановились.

Сацункевич добродушно засмеялся; я увидел, что партизаны распрягают лошадей, а недалеко от нас дымятся землянки.

Сацункевич как заботливый хозяин повел нас в баню. Помывшись, плотно поужинали. Я хотел сразу же договориться о разделении обязанностей между нашими отрядами, но Иван Леонович протестующе покачал головой.

— И не думай, вам нужно отдохнуть. В сторожевые наряды пойдут наши ребята.

Я не противился. Через час в лагере было слышно только глубокое дыхание крепко спавших партизан.

Проснулся я рано утром, чувствуя себя свежим и бодрым.

Между шалашами расхаживали прозябшие за ночь дневальные. Сацункевич был уже на ногах, он что-то показывал на карте-двухкилометровке своим разведчикам. Мы вышли из лагеря, сели на вывороченной ели.

Сацункевич рассказал о себе и об отряде. Перед войной он работал секретарем Минского обкома партии. В начале Великой Отечественной войны по заданию партии остался в тылу врага для организации партизанской борьбы. В его отряде около семидесяти партизан. Сравнительно невелик отряд, он уже нанес несколько чувствительных ударов по оккупантам: в ближайших населенных пунктах разгромлены гарнизоны, уничтожено много автомашин.

— Сейчас семьдесят, полгода назад было двадцать, а месяца через три, наверное, будет сто семьдесят, — уверенно говорил Сацункевич. — Силы народа неисчерпаемы, надо только уметь организовать их на борьбу.

Мы беседовали о положении на фронтах. Нерадостные сведения поступали с Большой земли: гитлеровские банды прорывались на юг — к Ростову, Воронежу…