Виктор Муратов - Перевал Страница 23

— Что будем делать, Илья? Связи со штармом нет?

— Нет. Боюсь я, Андрей Антонович, за Ратникова. Стиснут его в Красном Яру.

— Опасаюсь, как бы дивизию Хофер не отрезал.

— Тут, брат, и армию, могут прихлопнуть. Чувствую, Хофер потому и не спешит, что ждет, когда Клейст сомкнет клещи.

— Да, Илья, на деле получается не так, как мы представляли войну по лекциям в академии. Вроде и учили нас неплохо, а нет пока у нас главного для войны — опыта.

— Это верно, — согласился Батюнин. — Но ничего, помаленьку учимся. Помню, отец мой говаривал: «Где ты видел, чтоб наука лезла в голову без дрюка».

— Мудро, — согласился Кореновский. — Только дрюк больно тяжелый. Башку бы не расшиб.

— И все же, что делать будем? — повторил вопрос Севидов.

— Проявлять инициативу, — ответил Батюнин. — Раз связи с вышестоящими штабами нет, будем проявлять инициативу. Как учили…

Они вошли в блиндаж и склонились над картой. Фитиль, зажатый в снарядную гильзу, тускло освещал извилистые ленты дорог и рек, жирные синие стрелы, красные зубчатые штрихи нашей обороны. Стрелы были только синие и все нацелены на юг. На карте — синие стрелы, на земле — немецкие танки; на карте — красные зубчатые штрихи, на земле — наши окопы и в них люди.

— Не удержаться на Маныче, — угрюмо проговорил Батюнин. — Посмотрите, как широко на флангах обходит Клейст.

— Ты, Илья Кузьмич, штабист, — глядя в карту, заговорил Кореновский, — и тебе, конечно, виднее большие масштабы. Возможно, у меня стратегический, да и тактический кругозор у́же. Возможно, я хуже тебя знаю, что там делается на широких флангах, но я знаю, что делается здесь, на Маныче, на рубежах, которые обороняет наша дивизия. И мы обязаны оборонять эти рубежи, как требует того приказ Родины. Пусть даже все поляжем на берегу этого канала.

Кореновский закашлялся, торопливо достал пачку папирос. Руки его дрожали, и он долго не мог зажечь спичку. В землянке воцарилась тягостная тишина.

— Мы, Евдоким Егорович, все обеспокоены тем, как лучше выполнить приказ Родины, — сухо проговорил Севидов.

— Я иначе и не думаю. Но примешь самостоятельное решение на отход — все пойдем под трибунал.

— Страшно?

— Не строй из себя бодрячка. Мне — страшно. — Кореновского опять сдавил приступ кашля. Отдышавшись, он продолжал: — Не смерти я страшусь, Андрей. Страшно умереть трусом, паникером.

— А мне страшно потерять управление войсками, страшно потерять связь с армией.

— С армией связь уже потеряна, — угрюмо вставил Батюнин.

— Да и приказа армии на отход мы можем вообще не дождаться. Но пока не потеряна связь с полками, я должен спасать дивизию и принимаю решение отходить. А трибунал? Что ж… Зачем мне жить, если я угроблю дивизию? Я готов отвечать…

— Мы вместе отвечаем за дивизию.

— Да, но я командир.

— А я комиссар.

— Ну что ж, — разводя руки в стороны, проговорил Севидов, — если мы с тобой не пришли к единому решению, может быть, соберем командиров полков, комиссаров? Как думаешь, Илья Кузьмич?

— Это что, казачья сходка на майдане? Нашел время! — сердито возразил Кореновский.

— Комиссар прав, — поддержал его Батюнин. — Негоже в такой обстановке отрывать людей на совещания.

— Что же делать? Если сейчас, ночью, дивизия не выйдет из мешка, то на рассвете…

— Посуди, сам, Евдоким Егорович, — обратился Батюнин к Кореновскому, — что мы можем сделать? Ну, дали сегодня Хоферу прикурить, а дальше? Единственно, что мы сейчас можем сделать, в конкретной обстановке, — лишь умело избежать окружения.

— Вы знаете, друзья, — заговорил Севидов, — мне еще с академической скамьи здорово запомнились слова Энгельса: «Вы можете быть вынуждены к отступлению, вы можете быть отбиты, но пока вы в состоянии влиять на действия противника, вместо того чтобы подчиняться ему, вы все еще до некоторой степени превосходите его. И — что еще важнее — ваши солдаты, каждый в отдельности и все вместе, будут чувствовать себя выше его солдат». Справедливо? Да. Почему Хофер не наступает? Почему притих? Ясно, что ждет, когда Клейст сомкнет танковые клещи южнее нас. Немцы понимают, что их сила в подвижности. А здесь, в донских и кубанских степях, танкам Клейста раздолье. Вот они и диктуют нам свою волю. Так что же, подчиняться? Можно, конечно, стоять насмерть у этого канала, и не отойти ни на шаг, и всем полечь, но Хофер все равно через наши трупы пойдет дальше на юг. А кто же будет бить фашистов потом?

— Но когда мы отступаем, противник больше влияет на наши действия. Отступающих легче бить.

— Это, Евдоким, смотря как отступать, — возразил Севидов. — Если мы не сможем оторваться от Хофера, то он, конечно, будет нас бить и в хвост и в гриву.

— Вообще отход — самый трудный вид боя, — вставил начальник штаба. — Кроме всего прочего, отход опасен тем, что на своих плечах можно нести противника за собой.

— Вот, вот, — подхватил Кореновский, — именно нести, как лошадь волка, пока тот ее не загрызет.

— Это в том случае, если мы не сможем оторваться. — Севидов подошел к столу, склонился над картой. — А мы оторвемся.

Они снова долго молчали. Кореновский пыхтел папиросой, очевидно борясь с собой. Потом махнул рукой и, глядя в пол, проговорил:

— Э-э, семь бед — один ответ.

— А командиров полков, Илья Кузьмич, все же надо вызвать. Не на казачью сходку, — покосился Севидов в сторону комиссара, — а для постановки задачи. Во всяком случае Ратникова надо вызвать обязательно.

Майор Ратников прибыл быстро. Он был без фуражки, голова перевязана свежим бинтом, сквозь бинт у правого уха алело кровавое пятно. Майор по привычке приложил руку к виску. Генерал остановил его жестом.

— Оставь, Семен Карпович, подойди ближе к карте. Полк надежно укрепился?

— Плохо слышу, товарищ генерал.

— Вот сволочи, — проговорил генерал. — Такого красавца изуродовали. Ухо-то не оторвало? — громко спросил он.

— Зашили ухо.

— И что это немец вас все по уху норовит? Ну ладно. Полк, спрашиваю, надежно укрепился?

— Надежно.

— Полк, — покачал головой подполковник Батюнин. — На батальон-то людей наберется?

— Чуть больше, — ответил Ратников.

— Сегодня ночью дивизия отходит, — хмуро заговорил Севидов. — Смотри сюда. Южнее Раздольной попробуем укрепиться на Волчьих холмах. Там надеемся установить связь с соседями и штабом армии. Ты прикроешь отход основных сил дивизии. Держись, сколько сможешь. Если к завтрашнему вечеру не получишь от меня команды, отходи самостоятельно. Значит, мы не сумели укрепиться на Волчьих холмах. Отходи в общем направлении на Майкоп. Ясно?

— Буду держаться, товарищ генерал. Все ясно. Только подбросьте артиллерии.

— Оставлю тебе дивизион Боброва.

— В дивизионе Боброва всего три орудия, — заметил Батюнин.

— Дам еще взвод петеэровцев, десятка два автоматов. Это все, что могу, Семен Карпович.

— Еще пяток станковых пулеметов наскребем, — пообещал начальник штаба.

— Ну вот видишь, Семен Карпович, какая у тебя сила, — горько усмехнулся генерал.

Все тягостно молчали, понимая, что ожидает полк Ратникова завтра на рассвете, когда основным силам дивизии, возможно, удастся оторваться от противника и они к рассвету уже будут за станицей Раздорной.

Немцы довольно быстро обнаружили отход частей генерала Севидова, но преследовать их не могли. Для этого надо было прежде форсировать Маныч. Однако всякий раз, как только они пытались это сделать, правый берег канала ощетинивался огнем. Не могли немцы бросить на отходящие части дивизии и авиацию: мешала ночь. Тогда они обрушили на отступающих огонь артиллерии. Однако орудия били наугад, лишь изредка рвались снаряды на дороге и в станице Раздольной. Горящие хаты становились хорошим ориентиром для немецких артиллеристов. Один из снарядов попал в хату, где совсем недавно располагался штаб дивизии. Но там уже никого не было. Штабные автомобили и повозки катили по станичном улице мимо горящих домов и колхозных построек.

Севидов ехал верхом на красивом донском скакуне. Конь то и дело вздрагивал, шарахался от близких разрывов. Генерал с трудом удерживал жеребца и хмуро поглядывал но сторонам. Было больно вот так уходить из станицы. Ведь совсем недавно приезжали они сюда на рыбалку с Евдокимом Егоровичем. Станица утопала в садах. Как любил Андрей Севидов эти улицы, эти хаты! Совсем недавно здесь все дышало миром и добротой. Как любил он предрассветные минуты! В такую пору они с Евдокимом уже садились на весла и спешили до первого солнечного луча добраться к Стрелке…

Ехавший рядом Кореновский, словно угадав мысли Севидова, проговорил:

— А ведь скоро клев начнется. Помнишь, на Стрелке в камышах?

— Клев уже начался, Евдоким, — хмуро ответил Севидов. — А если на рассвете не вырвемся из Раздольной, немцы так клюнут, что костей не соберешь. Надо спешить. Геннадий! — крикнул он адъютанту. — Скачи в голову колонны, поторопи Терещенко!