Борис Тагеев - Полуденные экспедиции: Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881 гг.: Из воспоминаний раненого. Русские над Индией: Очерки и рассказы из боевой жизни на Памире Страница 23

Охотники двинулись, значительно успокоенные, вперед. Главная опасность миновала — вход не был занят.

Вот наконец и вход в ущелье, узкий, наполовину заросший; журчит вода, громадные каменные стены исчезают в вышине из глаз, мириады мигающих звезд льют свой слабый свет в это, подавляющее человека своею дикостью место; на каждом шагу камни, острые, угловатые, шиповник, рвущий платье и тело, холодная вода, по которой в иных местах приходится ползти, — вот обстановка, в которой находился отряд, двигавшийся вперед, после того как четыре охотника остались у входа. Точно искра мелькает впереди огонек, даже, кажется, и не один… Чу! Теперь совершенно ясно послышалось ржание лошади, на которое отозвалось еще несколько и… гортанный, хриплый — несомненно человеческий — окрик! Совершенно невольно кто-то из ползших вздрогнул, и проклятое ружье звонко ударилось о камень… Сердце замерло, как будто все окоченели…

Услышали, наверное, услышали!.. Вот сейчас бросятся в ущелье… Нет, все тихо по-прежнему… И снова ползут охотники, сдерживая дыхание, боясь, что стук собственного сердца выдаст их, а оно, как назло, стучит громко, громко… Не от страха, нет, а из боязни спугнуть эту человеческую дичь! Если в числе моих читателей найдется завзятый ружейный охотник, он без сомнения поймет это ощущение, испытанное им много раз, хотя бы на охоте за дикими козами, когда много часов в горах приходится гоняться и подползать, еле дыша, против ветра к этим чутким животным. Ощущение совершенно одинаковое: опасность на заднем плане, страсть охотника преобладает над всем остальным!

Вот наконец ущелье расширяется, оно делает поворот и… глазам охотников представляется поляна, на которой среди десятка костров сидит неприятель; до него еще далеко: шагов триста, пожалуй, будет, стрелять нечего и думать; подползти всему отряду тоже немыслимо, услышат.

Двадцать пять человек оставлены под командой барона, а Александр Иванович с моряком и одиннадцатью нижними чинами продолжает двигаться с тысячью предосторожностей… Проползши какие-нибудь пятнадцать шагов, останавливаются и лежат не шелохнувшись… Счастье, что огонь освещает только небольшое пространство, а охотники по опыту знают, что текинцам неосвещенное пространство должно казаться от близости огня еще темнее. Немалое спасибо и лошадям, которые довольно часто отвлекают внимание неприятеля в другую сторону своим ржанием…

Близко, совсем близко подползли… Ясно видны лица девяти человек, сидящих около довольно плохо горящего костра; косматые бараньи шапки и халаты освещаются вспышками пламени; вот один встал, видна кривая шашка, болтающаяся на боку… Неужели в эту сторону?.. Один из охотников кладет уже руку на замок берданки, собираясь взвести трубку… Нет, текинец остановился и, нагнувшись, шарит что-то на земле, где виднеется не то седло, не то переметная сума… Вернулся назад, что-то говорит товарищам… У других костров слышны разговоры, курят трубки, пекут чебуреки (лепешки)… Охотники подвинулись еще немного… Меньше ста шагов было до неприятеля, а прицелиться все-таки трудно, проклятой мушки не видать!.. Командир опять пополз вперед; один из охотников зацепился патронной сумкой за камень и зашумел… Два текинца у ближайшего костра повернули головы и смотрят… Один приподнялся даже и прислушивается… И смотрит бестия прямо так-таки в глаза, думается зашумевшему солдату, лежащему как пласт. Нет, успокоились, слава тебе Господи!.. Да что же это командир не целится? Ведь он сказал что шепнет, когда стрелять, ведь этак до того дотерпишься, что и прицелиться нельзя будет — руки ходуном будут ходить от волнения…

Ну, наконец-то командир бесшумно приподнял локоть левой руки с винтовкой, нажимая спуск, взвел курок на второй взвод, чтобы не щелкнул, и скорее вздохнул, чем сказал — целься! Вот и моряк приподнял свою «магазинку» и наводит в живот старика текинца, потому на близком расстоянии здорово вверх бьет ружье!..

Сердце окончательно хочет выскочить… Но вот Александр Иванович крикнул: «Пли!» Звон в ушах, толчок в плечо, затем крик «ура-а!», и с штыками наперевес ринулись охотники к первому костру… Вся поляна как будто охнула и застонала… Из ущелья слышались голоса бегущих на подмогу охотников барона; крики: «Урусс, урусс! Алла, Магомет!» — смешивались с нашим «ура!» и криками: «Коли!» Но пекинцы не любители штыка, все это продолжалось несколько мгновений; когда барон прибежал с людьми и мог открыть огонь, то залп им был сделан во мрак, на звуки топота и криков удиравшего неприятеля; из мрака сверкнуло несколько ответных выстрелов: штук пять пуль где-то далеко зажужжало в вышине; одна щелкнула близко в землю, взвизгнула и улетела в пространство…

У костра лежало четыре тела; один лежал ничком и вздрагивал плечами: правая нога равномерно то вытягивалась, то подбиралась, руки запустил в землю и храпел тяжело, бессознательно… Фельдфебель вынул из кобуры револьвер, приложил ему к затылку и выстрелил. Нога перестала двигаться, плечо конвульсивно вздрогнуло, одна рука вытянулась… искра жизни потухла!

Старик текинец упал в костер головой, и неприятный запах жженых волос и мяса распространялся вокруг, ворот халата тлел… Солдатики оттащили тело за ноги в сторону… Шагах в пятнадцати от потухавшего костра виднелась темная масса — текинец, зарубленный Фомой, ударившим его шашкой наотмашь слева направо по горлу… Фома теперь вытирал свою шашку о полу халата убитого им текинца… Впечатление всей картины было дикое, заставлявшее трепетать непривычного человека, но охотники относились очень равнодушно к этому зрелищу; многие уже жевали недопеченные чуреки, вытащенные ими из золы и, быть может, обрызганные не одной каплей крови только что убитых… Охотники рассеялись по поляне и шарили около костров; текинцы оставили много разного добра: несколько переметных сум, с дюжину седел, три ружья, в числе которых оказалась наша берданка с переделанной на туркменский манер ложей и с двумя подсошками для стрельбы лежа на земле; все было собрано в одну кучу; Александр Иванович все переписал, седла отдал для поддержания огня в потухавших кострах, затем лично расставил посты, отдал приказания фельдфебелю и, исполнив все свои обязанности, приняв все меры предосторожности, чтобы маленький отрядец не подвергся в свою очередь участи текинцев, с видимым удовольствием опустился на бурку, на которой лежали уже барон и моряк в облаках табачного дыма, вознаграждая себя за долгий пост в отношении курения.

— Сравнительно удачно подползли, — заговорил моряк.

— Мне кажется, что убитых больше, чем четверо, — сказал Александр Иванович, — ведь наш первый залп был из двенадцати винтовок по девяти текинцам, кучкой сидевшим, да и с близкого расстояния; не может быть, чтобы мы угостили только четверых; были, наверное, и раненые, может быть, даже опасно, но эти дьяволы до невозможности выносливы и живучи; успели добраться до лошадей и были таковы! Авось потом восчувствуют!

— Я другого мнения, — возразил моряк, — те четверо, что остались на месте, были лучше освещены огнем костра, поэтому все выстрелы и были в них направлены; конечно, на этом расстоянии бердановская пуля пробьет и двух навылет, но ведь это будет случайность — убить двух одним выстрелом! Если текинцев до завтра не зароют, то стоит посчитать раны на убитых.

— Весьма возможно; только не стоит возиться с этой падалью! Я их приказал оттащить шагов за полтораста и бросить; завтра рано уходим и зарывать не стоит; шакалы и орлы займутся и без нас похоронами и дезинфекцией!

— Может быть, товарищи убитых вернутся похоронить их, — заметил барон.

— Пусть возвращаются, лишь бы не сегодня, то есть не ночью — людям отдых нужен. Однако, господа, не мешало бы закусить малую толику!

— Я уже распорядился, — ответил барон, — у нас есть кусок свинины, коробка сардинок, еще кое-что найдется. Чуреков много осталось после текинцев, я велел три штуки хорошенько допечь, и десерт нашелся в одной переметной суме — сушеный инжир и абрикосы.

— Черт возьми! Вот так пиршество, — вскричал гардемарин. — Еще бы бутылочку вдовушки Клико распить по поводу победы нашей, и тогда не осталось бы желать ничего лучшего.

— Ну, этого-то нет, а бутылочка кахетинского красного вина найдется, я его нарочно приберег для этого торжественного случая…

Через двадцать минут около бурки, где закусывали три офицера, пылали с треском два изрубленных текинских седла и веселый говор далеко разносился вокруг. Солдатики лежали у костров, жевали чуреки, запивая их чаем, и посторонний зритель никогда бы не подумал, что час тому назад здесь разыгралась кровавая сцена — так мирна, добродушна была картина… Чудная, теплая ночь; мириады звезд южного неба кротко лили свет на эту поляну, где живые подкрепляли свои силы, готовясь к тяжелому завтрашнему походу, а мертвые отдыхали вечным сном, избавившись навсегда от трудов походной жизни…