Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-4 Страница 23

На основании изложенного и руководствуясь статьей 413 УПК и 23 УК РСФСР,

ПРОШУ:

приговор Военного трибунала войск МВД Западно-Сибирского округа от 18–19 октября 1947 г. изменить, меру наказания Протопопову-Медеру снизить до 10 лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях».

Трудно сказать, чем руководствовался прокурор Латышев, обращаясь в высшую судебную инстанцию с таким кассационным протестом. Может быть, наблюдая заделом Алексея Протопопова-Медера, он уверился в невиновности отданного под суд военнопленного и хотел привлечь внимание к допущенной несправедливости.

Может быть, он был не в ладах с военным трибуналом своего округа и своим кассационным протестом хотел доставить кому-то служебную неприятность.

А может быть, он просто не терпел каких-либо отклонений от средней линии и считал, что приговоры всем надо выносить одинаковые — и Чегодаеву, и Протопопову…

Но так или иначе, кассационная жалоба подполковника Латышева привела к тому, что в Военную Коллегию Верховного Суда СССР работники военного трибунала вынуждены были отправить и жалобу осужденного. Прошло почти два месяца, прежде чем неповоротливая машина сталинского правосудия сделала еще один оборот. Военная Коллегия Верховного Суда СССР в составе председательствующего генерал-майора юстиции Матулевича и членов коллегии подполковников юстиции Клопова и Павленко вынесла секретное определение № 3-6250:

«Рассмотрев в заседании от 10 января 1948 г. кассационный протест заместителя военного прокурора войск МВД Западно-Сибирского округа и жалобу гражданина Протопопова-Медера Алексея Михайловича на приговор военного трибунала войск МВД Западно-Сибирского округа от 18–19 октября 1947 г. по делу осужденного по статье 58-3 УК РСФСР, с санкцией статьи 58-2 УК РСФСР, с применением пункта 2 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 г., к лишению свободы в исправительно-трудовых лагерях на 20 лет с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества и заслушав доклад тов. Павленко и заключение помощника Главного военного прокурора подполковника юстиции Садикова об оставлении приговора в силе,

ОПРЕДЕЛИЛА:

Протопопов-Медер признан виновным в том, что он, находясь на службе в русской царской армии, в июне 1917 г. был пленен австро-немецкими войсками и после пленения остался проживать за границей в городе Вене, где принял австрийское подданство…»

Прервем на короткое время чтение этого документа. Военная Коллегия Верховного Суда СССР, высшая советская судебная инстанция, устами генерала юстиции Матулевича и его помощников назвала главной причиной осуждения иностранного подданного Алексея Протопопова-Медера — то, что он еще до революции, до образования СССР, остался проживать за границей. Не были учтены мотивы такого решения, не было принято во внимание, что в 1917–1918 годах такой поступок не рассматривался существовавшими в то время русскими и даже советскими законами как преступление. Но раз ты «невозвращенец» — значит ты враг, а если враг не сдается, его уничтожают. Заметим, что это положение сталинского правосудия действовало долгие годы и после смерти Сталина…

Но продолжим чтение:

«Во время нападения фашисткой Германии на Советский Союз в 1941 г. Протопопов-Медер в декабре 1941 г. поступил на службу в немецкие части, сформированные из русских эмигрантов для борьбы с Советским Союзом, где проходил службу на командных и руководящих должностях до момента капитуляции Германии,

Находясь на службе в указанных контрреволюционных формированиях, Протопопов-Медер до ноября 1942 г, выполнял обязанности представителя немецкого командования, т. н. русской охранной дружины, затем представителем по формированию контрреволюционных формирований «Самостийных казаков» для борьбы с Советской властью с целью отторжения от Советского Союза территории Дона и Кубани и установления там своей власти. В апреле 1943 г. Протопопов, будучи командиром казачьей сотни, был назначен на должность офицера для поручений к белогвардейскому генералу Шкуро.

В начале 1945 г. Протопопов-Медер перешел на службу в войска СС и являлся представителем главного штаба СС по формированию и обучению офицерского состава для пополнения 5-го запасного полка белогвардейских войск генерала Доманова. За активную деятельность в пользу фашистской Германии Протопопов-Медер получил звание майора немецкой армии.

Виновность Протопопова-Медера в инкриминируемом преступлении материалами дела, показаниями свидетелей и частично его личным признанием доказана. Квалификация преступления Протопопова-Медера по делу является правильной и мера наказания соответствует содеянному.

Не находя оснований к отмене приговора, о чем просит в своей жалобе осужденный Протопопов-Медер, а также к снижению наказания, о чем просит в своем кассационном протесте военный прокурор войск МВД Западно-Сибирского округа, приговор оставить в силе, кассационный протест военного прокурора войск МВД Западно-Сибирского округа отклонить, а жалобу осужденного оставить без удовлетворения».

Через руки генерала Матулевича, одного из сподвижников известного сталинского юриста генерала Ульриха, прошло множество судеб. Он судил генерала Андрея Власова и его единомышленников, судил генералов Краснова, Шкуро, фон Паннвица, Доманова, Клыч-Гирея, судил вернувшихся из плена советских генералов. Все приговоры по этим делам, да и не только приговоры: обвинительные заключения, состав суда, состав подсудимых, место проведения суда, место исполнения приговора — заранее, еще на стадии следствия согласовывались со Сталиным и Молотовым. Указания вождей выполнялись неукоснительно. Неукоснительно должна быть выполнена и установка на осуждение военнопленных, переданных советским властям в Юденбурге, в том числе и Протопопова-Медера.

Матулевич, конечно, был более опытным юристом, чем капитан Горелик из Кемеровского трибунала войск МВД. Поэтому он, в первую очередь, позаботился о том, чтобы перечень «деяний» Алексея Михайловича звучал солидно, чтобы не было противоречий, чтобы и на всех последующих этапах рассмотрения жалоб и заявлений осужденного было ясно — осужден зверь, эсэсовец. Закончив очередной этап фальсификации этого дела, Военная Коллегия Верховного Суда СССР вынесла и частное определение;

«Указать суду военного трибунала на то, что он при определении наказания осужденному Протопопову-Медеру нарушил Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 г.

Нарушение закона выразилось в том, что суд избрал меру наказания Протопопову-Медеру 20 лет лишения свободы, тогда как названным Указом предусмотрено наказание только 25 лет лишения свободы.

Об изложенном довести до сведения Председателя Верховного Суда СССР».

Карьеру капитана Горелика можно было считать законченной: подобные «нарушения закона» не прощались. Правда, благодаря общеизвестной во всем мире гуманности сталинского правосудия добавлять еще пять лет лишения свободы осужденному Протопопову-Медеру не стали. В конце концов, не все ли равно — двадцать или двадцать пять лет каторги. В любом случае до конца такого срока не доживал никто…

Осужденный военнопленный Алексей Михайлович Протопопов-Медер согласно приговору был этапирован в исправительно-трудовой лагерь, находившийся неподалеку от Кемерова. Теперь его выводили на работу в шахту, где он должен был работать двенадцать часов в день — если за это время успевал выполнить норму по добыче и отгрузке угла. Но горше мук физических были муки душевные. Сознание, что он осужден и сидит невинно, жгло душу. Правда, добрая половина товарищей по несчастью из числа осужденных по политическим мотивам — тоже была осуждена безвинно. Кого-то из них в приговоре именовали троцкистом, кого-то — изменником родине, кого-то — шпионом, кого-то — пособником мировой буржуазии. Но на самом деле никаких преступлений перед Богом, людьми и своей совестью эти люди не совершали. Некоторых оговорили под пытками, некоторые сами, «добровольно» подписали признательные показания, некоторые, как Алексей Михайлович, упорно сопротивлялись всем попыткам следователя «пришить дело».

Но все они были осуждены, потому что сталинское правосудие требовало непрерывного пополнения дармовой рабочей силой «строек коммунизма» — так именовались в советской прессе каторжные лагеря.

Кроме того, Алексей Михайлович испытывал сильные душевные муки при мыслях о семье — жене и троих детях, младшему из которых, Михаилу, было всего три года. Согласно правилам, он не имел права переписки со всеми, кто проживал за рубежом, будь то мать, жена или ребенок. Если же семья умудрялась через Красный Крест послать в Москву запрос о судьбе близкого и дорогого им человека — отца, сына, мужа, брата — то официальный ответ был один: в списках не числится, сведений нет. Ограничения на переписку распространялись и на количество жалоб и заявлений, которые узник имел право направить в высшие инстанции.