Юрий Стукалин - Последний защитник Брестской крепости Страница 24

Перед рассветом Кожевников тихо растолкал Мамочкина. Тот спал крепко, по-детски, чему старшина мог только позавидовать. Мамочкин сильно тер глаза, с удивлением взирал на приставленный к губам старшины палец: «Тихо!», озирался по сторонам, не понимая сперва, где находится. Но едва он начал соображать, лицо его стало серьезным. Теперь перед Кожевниковым был настоящий боец, испытанный воин. Боец, которому страшно, но он все равно идет до конца, ведомый долгом и честью солдата.

Еще вчера старшине мимоходом показали, где можно добраться до воды. Угрюмый солдат с перевязанным левым плечом провел Кожевникова к окну и здоровой рукой ткнул в нужном направлении.

— Там есть выход со стороны внешнего вала. Он полуразрушен, но пролезть можно. Только и немцы об этом знают. Пулемет у них там всегда стоит. Никто из наших не вернулся.

— Ладно. Разберемся.

Волошина он не предупредил — либо отговаривать снова будет, либо предлагать взять еще пару красноармейцев. Старшина считал, чем меньше народу, тем слабее вероятность быть обнаруженным противником. Кожевников сразу решил взять себе в помощь Мамочкина. Парень оказался смышленый, уже проявил себя должным образом, да и стрелял, как оказалось, неплохо.

Вдвоем они тихо пробирались сквозь темноту, царящую в подвалах. Идти было недолго, но Кожевников еще слабо ориентировался в казематах. Он чуть было не пропустил нужный поворот, как вдруг заметил слабое пятнышко света.

— Сюда! — позвал он Мамочкина, несущего пустые фляги.

По уверениям угрюмого солдата, враг сюда не совался и можно было не опасаться нарваться на неприятности.

Как и предупреждал солдат, они встретили часового, охранявшего этот проход в казематы на случай, если гитлеровцы вздумают послать штурмовую группу отсюда. Он расположился метрах в тридцати от выхода к Бугу, и любой, кто появлялся на светлом фоне проема, рисковал получить пулю. Многие другие проходы были разрушены бомбовыми ударами, а кое-где солдаты специально завалили их, чтобы не прорвался враг.

Часовой не спал и был начеку. Они поздоровались, перебросились парой фраз и пошли дальше. Кожевников слышал, как часовой за его спиной тяжело вздохнул — не верил, видимо, что старшине удастся вернуться живым.

Выход на поверхность действительно был разрушен, но человек легко мог пролезть в него. Кожевников аккуратно выглянул наружу. Берег Западного Буга скрывал густой туман, но фашисты бодрствовали. Явственно слышалась немецкая речь, можно было даже разобрать отдельные слова. В небо время от времени взлетали осветительные ракеты.

Кожевников рассчитывал с флягами подобраться к воде, а Мамочкин должен был прикрывать его огнем в случае обнаружения. Фляги с открученными крышками были заранее крепко связаны вместе веревкой, чтобы не создавать лишнего шума и наполнять их все разом. Оставленный длинный конец веревки позволял в случае опасности вытянуть их за собой из укрытия. Вода, конечно, расплескается, но что-то наверняка останется внутри.

Небольшое расстояние до реки, на пересечение которого в спокойной обстановке уходили считанные секунды, хорошо простреливалось фашистами. Преодолеть его необходимо скрытно, не издавая ни единого звука. Да и у воды следует быть предельно осторожным. Туман хорошо проводит звук, далеко слышно любой всплеск.

Кожевников снял поясной ремень и передал Мамочкину винтовку. Он оставался безоружным, но с трехлинейкой против немецкого пулемета все равно делать нечего.

Патрули немцев могли появиться даже на этом берегу, что тоже следовало учесть. Здесь старшина полностью доверял себя Мамочкину. Если тот заметит непрошеных гостей, то либо предупредит Кожевникова условным сигналом, либо сразу откроет огонь.

Кожевников полной грудью втянул утренний воздух, жестом показал Мамочкину готовность и проскользнул в проем, припал к земле, затаился. Первый маневр остался незамеченным с немецкой стороны, и он чуть сдвинулся вперед и снова застыл. Главное сейчас было не спешить, чтобы не выдать своего присутствия.

Потом он медленно, по-пластунски, начал продвигаться к берегу. Вверх взметнулась ракета, старшина вжался в траву. Когда яркая вспышка погасла, Кожевников продвинулся еще на несколько метров вперед. Новая ракета! Старшина замер. Он уже слышал, как плещется вода, накатываясь на берег Буга. Еще немного, и он коснется ее рукой. Желание поторопиться становилось нестерпимым. Обманчивая тишина окутывала, создавала ложное впечатление удачливости. Но за долгие годы службы Кожевников научился терпеть, ждать и не поддаваться волнению.

Наконец, его пальцы коснулись воды. Со всей осторожностью, словно обезвреживая неразорвавшуюся бомбу, старшина опустил в реку фляги. Они наполнялись! Он слышал, как заливается в их алюминиевые горлышки холодная вода, и боялся, что немцы на том берегу услышат. Слабое бульканье казалось ему шумным рокотом бурлящего водопада. Да и туман понемногу рассеивался.

Фляги постепенно тяжелели, уходя под воду по мере наполнения. Когда они скрылись под поверхностью реки, старшина потянул веревку и принялся вытягивать их. Тяжелый, драгоценный груз. В душе он радовался, что все удалось, прошло гладко, но теперь необходимо было доставить это сокровище целым. Сложно не расплескать воду, передвигаясь по-пластунски. Тем более крышки они предусмотрительно сняли — отвинчивание и завинчивание отняло бы слишком много времени. О том, чтобы отпить, утолить жажду самому, он сейчас даже не помышлял. Перед глазами стояла медсестра Женечка с мольбой: «Воды бы раненым…» И мать с грудным младенцем, и боевые товарищи…

Переборов внутренний порыв быстрым броском добежать до лаза в казематы, Кожевников пополз обратно. Но на этот раз ему не повезло.

До входа оставалось метра три, когда раздались крики на другом берегу. Кожевников понял, что его заметили. На пологой поверхности берега он представлял собой великолепную мишень, а потому вскочил на ноги и зигзагами рванул к лазу.

Позади раздался хлопок выстрела, затем застрочил пулемет. Мамочкин пальнул из винтовки, вызывая огонь на себя. Толку от его винтовки против пулемета было мало. Бег на три метра под обстрелом из МГ-34 — огромное расстояние. Но Кожевникову было сейчас наплевать на себя, он думал только о воде, которая выплескивалась из фляжек на гимнастерку. Донести! Хотя бы до лаза! Передать Мамочкину! Пуля больно ужалила его в ногу, и старшина, споткнувшись, повалился лицом вперед. Но, даже падая, он думал о воде и вытянул руки, чтобы не расплескать фляги. Пулеметная очередь вгрызлась в траву возле его головы. Одна пуля со звоном вошла во флягу, прошив ее насквозь. Из отверстий брызнули два фонтанчика.

Внезапно огонь с противоположного берега смолк. По раздававшимся с другого берега ругани и клацанью металла Кожевников догадался, что в пулемете закончилась лента. Судьба благоволила к нему! Давала ему несколько секунд, пока пулеметчики не начнут бить снова!

Стиснув зубы, превозмогая сильную боль в ноге, старшина вскочил и на одном выдохе преодолел опасное расстояние. Пока он бежал, прихрамывая, ему казалось, что спина его сделалась невероятно широкой, великолепной целью и в нее легко попасть с любого расстояния. Он почти физически ощущал, что сейчас сквозь намокшую от липкого пота гимнастерку ему между лопаток войдет немецкая пуля. Но все обошлось.

Кожевников подскочил к спасительному лазу, и руки Мамочкина втащили его внутрь.

— Воду береги, дурак! — закричал ему старшина. — Воду!

К ним уже бежали взволнованные красноармейцы.

— Старшина ранен, — только успел сказать рядовой, как они подхватили Кожевникова и потащили в глубь казематов.

Все смотрели на старшину с нескрываемым изумлением. Может, этими жалкими глотками Кожевников и не спас их, но он дал им надежду. Показал, что можно бороться за свою жизнь и жизнь своих товарищей.

Глава 12

На рассвете солдат погнали собирать убитых. Обычно этим занималась похоронные команды, но трупов по острову было так много, что они не справлялись. Погода стояла жаркая, и тела начинали разлагаться, распространяя по округе зловонный запах.

Матиас злился. Он считал, что, по совести, ему за проявленную ночью храбрость могли бы предоставить хоть какой-то отдых. Ведь это он, Матиас Хорн, своими решительными действиями спас многих солдат и заставил русских отступить. Но всем было наплевать. Пабст, будто забыв обо всем, равнодушно принял назад флягу и отправил их вместе с остальными выносить трупы.

— Ну и гнида же наш лейтенант! — кипел Матиас. — Одно слово — бесчувственная глыба.

— Ладно, пошли, чего уж там, — отозвался Карл.

Вокруг вперемешку лежали тела русских и немецких солдат. От вида мертвецов Матиасу стало дурно. Он много повидал их за эти несколько дней, но его все равно продолжало мутить. Настроение и без того было паршивым, и даже завтрак с горячим кофе и хлебом с малиновым джемом не смог его улучшить.