Петр Игнатов - Голубые солдаты Страница 24

Вот и правый берег. По траве вдоль нивы направляемся к мосту. Идти босиком, без одежды легко, свободно. Шагов наших не слышно, только чуть шуршит трава под ногами.

Кончилась нива. Дальше приходится двигаться ползком. До насыпи уже рукой подать, и мы замираем в травянистой ложбинке под прикрытием невысокого куста.

По насыпи, у грибка, установленного перед мостом, шагает часовой. Когда из-за туч выглядывает луна, мы видим отчетливо его силуэт. Немец без шинели. На груди автомат. Изредка он сигнализирует карманным фонариком своему напарнику. Тотчас тем же сигналом ему отвечает другой часовой, стоящий на противоположном конце моста. Тот и другой постреливают время от времени из ракетниц.

Мы лежим уже сорок минут. Надо выяснить, как часто происходит смена постовых и откуда появляется со сменой разводящий.

Становится прохладней, нас начинает познабливать, тело покрывается пупырышками.

Внезапно в тишине раздается дребезжание звонка.

Часовой подходит к грибку, под которым висит телефон, и что-то говорит.

Несколько минут спустя до нас долетает шум шагов. Все громче, ближе стучат кованые каблуки по деревянному настилу моста. Часовой включает фонарик, направляет его свет на двух солдат, приближающихся к нему по мосту. Это разводящий и очередной постовой. Происходит смена…

Мне ясно: караульное помещение находится по ту сторону моста. Охрана не напугана, довольно слабая. На самом мосту ни собак, ни патрулей, ни спаренных постов. Проверка караулов ограничивается редкими телефонными разговорами и примитивной световой сигнализацией. Видимо, здесь, в тылу, охранники чувствуют себя в безопасности и вполне спокойны за мост. Что ж, это намного облегчает нашу задачу. Катер можно не принимать в расчет, ведь нам придется действовать с суши. Главное, чтобы он не помешал нам перебраться на правый берег.

Проходит еще час. Снова сменяются часовые. Значит, постовые дежурят по часу. Именно в этот сравнительно короткий промежуток времени и должен быть произведен взрыв.

Можно возвращаться на левый берег. На этот раз мы переплываем реку выше излучины, подальше от моста. Здесь переправляться безопасней и легче: отдаленный свет ракет не так ярок, и, кроме того, с левого берега, чуть ли не до половины реки, здесь простирается отмель, так что плыть, приходится меньше. А ведь нам предстоит перебросить на себе всю взрывчатку.

Следующий день уходит на разработку детального плана операции и на подготовку к ней. Непрерывно наблюдаем за мостом. По-прежнему то к фронту, то в тыл идут поезда. У моста они не задерживаются, лишь значительно снижают скорость. Признаков каких-либо, изменений в жизни переправы и ее охраны не замечается. Все так же патрулирует дозорный катер, и, очевидно, все так же в строго установленное время сменяются часовые. С наступлением сумерек над мостом снова начинают вспыхивать ракеты…

Погода благоприятствовала нам. С вечера заморосил мелкий дождь. Луна совсем не выглядывала из-за туч, будто старалась искупить свою вину перед нами за прошлые ночи. Теперь уж мы не роптали на нее, и, хотя ночь была довольно-таки светлой, на душе у нас было куда спокойнее.

Переправлялись мы на правый берег за излучиной реки, у отмели. Как только катер уходил к мосту, мы пускались вплавь и так, постепенно, перебросили все свое имущество и взрывчатку с одного берега на другой. На долю каждого выпало переплыть реку четыре раза. Что и говорить, плыть с грузом было нелегко, но никто не жаловался на усталость. Нервное напряжение, в котором находились мы в преддверии ответственного и опасного дела, видимо, удесятеряло наши силы.

К насыпи мы подползли во втором часу ночи, вскоре после того, как через мост проследовал один из товарных составов на запад. До смены постов пришлось ждать около двадцати минут.

Часового бесшумно сняли Колесов и Бодюков, Рязанов тотчас занял его место и, дав сигнал ручным фонариком часовому, стоявшему на противоположном конце моста, зашагал взад-вперед у грибка.

Только теперь мы заметили, что за насыпью, совсем близко, стояли палатки зенитчиков. Вполне возможно, что между охраной моста и зенитчиками существовала какая-то условная сигнализация на случай опасности, но раздумывать об этом сейчас было уже поздно. Мы с Бодюковым и Колесовым спустились под настил моста и по нижним поперечным связям дощато-гвоздевых ферм начали пробираться к каменному устою.

Вспыхнула ракета. Не успела она погаснуть, как по стенкам ферм скользнул луч прожектора с катера, приближавшегося к мосту со стороны излучины. Вот он прошел под правобережным пролетом, развернулся у быка и, пройдя под левобережным пролетом, направился снова к излучине. Эти несколько минут мы пролежали, прижавшись к широким доскам нижних поясов ферм, затем двинулись дальше. Теперь наибольшую опасность для нас представлял телефонный звонок. Вдруг он задребезжит у грибка, Рязанов, разумеется, ничего не сможет ответить на телефонный окрик начальника караула или разводящего, и тогда сразу раздастся сигнал тревоги. А это означало бы наш провал, то положение, из которого выйти было почти невозможно. Разве только бросаться в реку прямо с ферм или с устоя… Но пока телефон молчал. Я отчетливо слышал шаги Рязанова, видел свет фонарика, вспыхивавшего по временам в его руке.

И вот наконец промежуточный устой. Мы с Колесовым нырнули под клепаные балки левобережного пролета, начали закладывать заряды под шарнирные опоры средних балок. Бодюков делал то же самое под опорой из дощато-гвоздевых ферм. Главное — обрушить левобережный металлический пролет, восстановление которого отнимет у немцев очень много времени. С дощатыми фермами проще. Две бутылки с горючей жидкостью, заложенные рядом с толом, мгновенно воспламенят во время взрыва дерево, и огонь завершит то, чего не сделает тол.

Телефон все еще молчал. Где-то над нашими головами хлопали ракеты. Вдали, у излучины реки, тарахтел мотор катера. Мы работали с лихорадочной поспешностью, следя, однако, за тем, чтобы в этой спешке не допустить какой-нибудь ошибки. Уж если рисковать жизнью, то не зря.

Затлели бикфордовы шнуры.

Мы уже были у береговой опоры, когда внезапно в ночную тишь ворвался резкий звонок телефона под грибком. Вслед за мной Колесов и Бодюков соскользнули с нижнего пояса крайней фермы на уступ опорной стенки. Тут нас и увидел Рязанов, свесившийся через перила.

— У меня чуть сердце не оборвалось от этого проклятого звонка! — бросил он приглушенно.

— Все в порядке, Вася! — улыбнулся я. — Пусть звенит, хоть треснет! — И махнул рукой. — Спускайся с насыпи.

Телефонный звонок повторился.

Рязанов сбежал с насыпи и помог нам выбраться на берег.

— Теперь, хлопцы, бегом! — тихо скомандовал я.

Мчались мы во всю прыть, а позади, у моста, выла сирена. За насыпью на том и другом берегу зажглись прожекторы. Их лучи заскользили по мосту, по черной речной воде, по железнодорожному полотну. Под тучи скопом взлетали ракеты. Оглянувшись, я увидел, как с левого и правого берегов к каменному устою неслись гитлеровцы. Очевидно, они сообразили, что угрожает мосту.

— Не успеют! — хрипловато пробасил Колесов, и, точно в подтверждение его слов, почти тотчас же произошел взрыв. Левобережный пролет с грохотом полетел в реку, а над вздыбившимися дощатыми фермами заплясали длинные языки огня. Зарево быстро разгоравшегося пожарища все выше поднималось к небу, шевелило тьму, отбрасывало на золотистые нивы ржи и на воду багровые отблески.

Добравшись до излучины реки, мы свернули на север и через час пересекли большак, за которым начинался лес.

Здесь, в лесу, позволили себе немного отдохнуть, затем отправились, дальше, к линии фронта. Сколько мы прошли в ту ночь, трудно сказать. Знаю только, что к рассвету ноги у меня подкашивались от усталости, а в груди хрипело, как у загнанной, лошади…

Весь следующий день отдыхали в тесном, прохладном погребке какого-то сожженного дотла селения. До передовой оставалось километров двадцать. Там все еще царило затишье: ни гула канонады, ни тяжкого уханья бомб.

К вечеру начала собираться гроза.

Когда мы вышли к переднему краю, разразился ливень. Он был как нельзя кстати. Немецкие солдаты отсиживались либо в землянках, либо в окопах, под плащ-палатками, и я полагал, что нам удастся без особого труда проскочить сквозь вражеские цепи.

Больше трехсот метров мы проползли среди редких кустарников, пока отыскали неглубокий овраг, который, вклинившись между смежными окопами немцев, расширялся в сторону нейтральной полосы. Сейчас в нем клокотала вода. Гром, шум ливня, рев потоков, сливавшиеся в сплошной могучий гул, полностью скрадывали тот плеск и шум, который вызывали мы, продвигаясь оврагом чуть ли не по грудь в воде.

На нейтральной полосе мы выбрались из оврага, и тут при вспышке молнии кто-то из вражеских дозорных заметил нас. Раздался резкий крик: