Валентин Стариков - На грани жизни и смерти Страница 24

— Мина! — успел крикнуть он.

Услышав голос сигнальщика, я повернулся к нему, определил по его вытянутой руке направление и, не теряя ни секунды, дал команду на руль. Нос лодки покатился влево. Мина была близко, в 150 метрах справа. Черной полусферой она качалась на гребне. Волна гнала ее прямо на нас.

— Право руля, — скомандовал я, чтобы сдержать лодку на курсе. Лодка и мина быстро сближались.

— Задраить переборки!

В какой-то момент казалось, что мина неизбежно ударится о корпус лодки. Волна бросила ее на нас, но на расстоянии каких-нибудь пяти-шести метров от кормовых отсеков отбросила метров на двадцать назад.

— Право руля! Полный вперед! — что есть силы закричал я.

Команды были мгновенно выполнены. Мы видели, как новая большая волна, подхватив мину, пронесла ее через то место, где только что была корма.

К утру море успокоилось. Видимость по-прежнему оставалась плохой. Насколько приятен штиль в надводном положении, настолько нежелателен он для корабля, несущего службу под водой. Очень трудно в такую погоду вести маневрирование подводной лодки, от экипажа требуется большой опыт и искусство, если к тому же плавание проходит вблизи берегов противника. Береговые посты зорко наблюдают за морем, и стоит подводной лодке чем-нибудь себя обнаружить — все дело будет испорчено. Лодку начнут преследовать, или вражеские корабли изменят маршрут, и дальнейшее пребывание ее на позиции станет бесполезным.

В заданном районе мы находились уже несколько дней. За это время обстоятельно его изучили.

5 декабря 1941 года. День Конституции. Настроение у всех было приподнятое. Всем хотелось бы в этот день сделать Родине праздничный подарок, каждый в душе надеялся на это.

Мы погрузились, подошли к берегу и маневрировали теперь не далее чем в полутора-двух милях от него. Лишь изредка, чтобы не обнаружить себя, на короткое время поднимали перископ.

Вдруг где-то на корме раздался жесткий металлический удар. Я мигом опустил перископ. Удар был неожиданным, и никто в первый момент не понял, что случилось. По данным разведки, мин в этом районе не было. Но они могли появиться уже после того, как были добыты эти сведения.

Неужели заметили с берега?!

Это было вероятно: благодаря течению мы оказались к берегу ближе, чем того хотели. Не дожидаясь доклада, я приказал уйти на глубину и изменить курс.

Из шестого отсека сообщили, что мы коснулись какого-то предмета. Это могла быть неразорвавшаяся мина или борт какого-нибудь «покойника», потопленного подводной лодкой или авиацией. Так или иначе, нужно было уйти от этого места подальше.

Пока оставалось время до наступления полной темноты, мы решили, находясь в подводном положении, пообедать и уже потом всплыть. Но не успел я сесть за стол, как услышал возволнованный голос Смычкова, изъявившего желание нести перископную вахту.

— Командира в рубку!

Я стремглав кинулся в центральный пост и одним прыжком достиг рубки. Перископ был уже поднят.

— Транспорт!.. С огнями!.. — громко крикнул Смычков, хотя я был рядом.

Отдав приказание готовить аппараты к выстрелу, я прильнул к перископу. Было уже темно, но на фоне высокого заснеженного берега был отлично виден транспорт, вынырнувший из-за мыса. Немцы, видимо, чувствовали себя в полной безопасности, потому что не сочли нужным даже погасить отличительные огни. Ну что же, тем хуже для них… Опустив перископ, я отдал приказание на руль и быстро рассчитал боевой курс.

Теперь дело решали секунды. Нетерпеливо ожидая, когда рулевой приведет подводную лодку на указанный курс, я приказал, всем оставаться на местах и объявил, что атака будет проводиться силами одной вахты. Это нужно было для того, чтобы не создавать перемещения людей по кораблю, что неизбежно увеличило бы ход, а от этого увеличился бы и бурун от перископа. К тому же и обстановка сложилась довольно простая и почти безопасная для подводной лодки, поскольку вблизи транспорта никаких кораблей охранения обнаружено не было. Но когда подводная лодка уже ложилась на боевой курс, из отсека доложили, что отказал торпедный аппарат — не открывается передняя крышка.

«Опять кто-то проворонил!» — с отчаянием подумал я. Но не искать же было сейчас виновника.

— Второй аппарат — товсь!

Подняли перископ. Транспорт, по общим очертаниям похожий на танкер среднего водоизмещения, как ни в чем не бывало шел себе прежним курсом. Чтобы не обнаружить себя и не спугнуть противника, я тотчас опустил перископ.

— Есть товсь второй аппарат!

Снова поднял перископ. Кажется, все шло нормально.

— Аппарат…

Команда, как эхо, пронеслась по кораблю.

— Пли! — Торпеда с ревом выскользнула из аппарата. В поле зрения перископа появилась тонкая голубая струя, пересекающая темную поверхность моря, и потерялась где-то в заданном направлении.

«След нормальный», — удовлетворенно подумал я и приказал погружаться на глубину 20 метров. Иначе противник мог обнаружить подводную лодку и успеть уклониться от удара. Все с замиранием сердца ждали взрыва. Щелкнул секундомер, я стал отсчитывать секунды. Они тянулись слишком медленно. Вот стрелка секундомера закончила первый круг, прошла минута, а взрыва нет.

«Неужели промазали?» — От этой мысли по телу прошёл озноб. Но в это время за кормой раздался мощный взрыв. А когда мы всплыли под перископ, транспорта на поверхности уже не было. Я внимательно осмотрел горизонт, но, кроме ровного, далеко тянущегося и резко выделяющегося снежной белизной берега, ничего не увидел.

Мне не терпелось выяснить причину отказа первого аппарата, из-за которого чуть было не сорвалась атака.

На этот раз виновниками оказались торпедисты Иванов и Матяж. При открывании передней крышки аппарата обнаружилось, что заело его тягу. Неисправность они нашли сами. Под рычагом тяги оказалась аварийная доска! Ее закинул за аппарат Матяж, когда готовил отсек к обеду. Торпедистам был сделан выговор, и на этом успокоилось, поскольку атака прошла успешно: по записи в журнале боевых действий она проведена за 7–9 минут. Это было здорово.

Ну что, командир? Дело сделано, отходи от берега; всплывем, дадим радиограмму!

Я отдал все необходимые приказания, и мы вернулись к прерванному обеду.

— Один Хвалов не доволен, — улыбаясь, сказал мне Смычков.

— В чем дело? — недоуменно взглянул я на Хвалова. Хвалов повернулся ко мне.

— Да как же, товарищ командир, — засмеялся он, — я даже не успел соскочить с койки, как транспорт уже потопили.

— А ты спи больше, тогда, может, надобность в тебе и вообще отпадет, — поддел его Тюренков.

Все засмеялись.

— Товарищ командир, первое на столе, — доложил Иванов.

Обед прошел оживленно. Все были довольны. Смычков подсчитал, исходя из каких-то особых данных, что сообщение о нашем боевом успехе придет в Москву сегодня, не позже двадцати четырех часов.

Боцман Хвалов

Кто из людей старшего поколения не помнит первую военную зиму? Она была на редкость суровой. На севере морозы доходили до 50 градусов. В море почти непрерывно свирепствовали штормы. Так было и на этот раз. Но, невзирая на шторм и адский холод, мы, как обычно, шли на выполнение боевого задания. С каждым часом лодка все больше и больше обрастала льдом и теперь походила на какую-то причудливую движущуюся ледяную глыбу. Антенны, обычно как струны натянутые над палубой, сейчас провисли под тяжестью льда. Раскачиваемые ветром, они каждую секунду могли оборваться. Оттого, что все покрылось толстым слоем льда, на мостике стало тесно. Предметы потеряли обычные формы, увеличились в размерах и занимали много места. На поручнях налипло столько льда, что их нельзя было обхватить пальцами. Палубный настил превратился в скользкую ледяную площадку. Каждый раз, как только новая волна окатывала мостик, подошвы примерзали к палубе. Приходилось все время переступать ногами, чтобы прочно не примерзнуть к месту. Передвигаться было трудно: одежда, покрытая льдом, потеряла гибкость, словно это был панцирь. Шапка и воротник полушубка смерзались в один ледяной колпак. На лице образовалась ледяная маска, и его невыносимо жгло.

В лодке было тоже холодно. Ледяная бахрома на приборах покачивалась в ритм вибрирующему корпусу.

В центральном посту, съежившись, с головой укрывшись полушубком, неподвижно сидел Тюренков. Но он был готов отреагировать на любую вводную обстановку. На особом контроле он держал воздушный детандер, понижающий давление в магистрали системы погружения лодки. Нужно было во что бы то ни стало не дать прибору замерзнуть. Иначе он мог отказаться работать и в случае срочного погружения поставить нас в весьма трудное положение.

Тюренков уже испробовал много способов уберечь механизмы от замерзания. Он подкладывал под детандер переносную лампочку, накрывал его своим ватником. Но этого было недостаточно, и тогда Тюренкову пришло в голову просто-напросто сесть на прибор. В этом положении ему было страшно неудобно, но таким образом, отдавая прибору часть своего тепла, он сохранял его.