Роберт Рэдклиф - Разрушители плотин (в сокращении) Страница 24

— Смотрите, падает! — крикнул кто-то.

— Бомбу не сбрасывать! — прокричал Гибсон. — Отставить!

Молтби резко отклонился, но бомба уже летела вниз и взорвалась как раз в тот момент, когда основание плотины треснуло и мощный поток воды хлынул в долину — будто из гигантского шланга. Еще через секунду гребень обвалился, в плотине образовалась стометровая брешь, в которую всей тяжестью устремилась вода из водохранилища. Гигантская масса обрушилась в нижнюю чашу и помчалась по долине, сметая все на своем пути.

Несколько секунд они смотрели в изумленном молчании. Потом эфир наполнили дикие вопли восторга, которые точно эхом повторились на расстоянии в четыреста миль, в Грэнтеме, — радист Гибсона отбил кодовое слово, сообщавшее об успехе операции. Прямо перед ними десятиметровая приливная волна катилась по долине. Электростанция, дороги, мосты, заводы — все было сметено гигантской метлой.

Гибсон быстро восстановил тишину в эфире. Рассвет был уже близок, и если раньше враг, возможно, не догадывался об их намерениях, теперь надежд на это не оставалось.

— Уходим отсюда, — сказал он и приказал Молтби и Мартину взять курс на базу. В первом звене еще оставалось четыре неизрасходованные бомбы, работа не была завершена. Выстроив Шэннона, Модсли, Найта и Лайтфута и взяв с собой Янга в качестве резервного командира, Гибсон взял курс на Эдер.

Глава 9

Было ровно час ночи. В Скэмптоне стояла напряженная тишина, будто бы вся база затаила дыхание. Все знали — сегодня у 617-й боевой вылет, им предстоит прорваться через вражескую оборону и испытать в деле свое странное оружие.

Тесс подъехала к воротам на велосипеде, предъявила пропуск и прошла на территорию. Она заметила, что режим безопасности по-прежнему соблюдается строго, но общий настрой как-то изменился — исчезла почти маниакальная подозрительность.

Тесс проскользнула по неосвещенным дорожкам к зданию, где были расквартированы семейные унтер-офицеры. Она знала — в это время Брендан на голубятне. Во время боевых вылетов он всегда был там. Поскольку, любил он прихвастнуть, это могло стать вопросом жизни и смерти. Несколько недель назад он таким образом спас Питера, напомнила она себе, и за это, пусть даже только за это, она будет ему благодарна до конца дней. Она поднялась по ступеням, помедлила у двери. Внутри было темно и вроде бы тихо. Тесс достала свой ключ и отомкнула дверь.

В ноздри тут же ударил его запах — сигареты, пиво, удобрение, свежескошенная трава. Она испуганно замерла, напрягая слух, но в квартире стояла тишина. Тесс зажгла настольную лампу, осмотрелась. Старые газеты, пустые бутылки из-под пива, в раковине — гора немытой посуды. Она не заметила ничего необычного или подозрительного. Достав матерчатую сумку, она принялась поспешно собирать вещи — свою чековую книжку из буфета, свои письма: одно было от отца, его уже вскрыли. Потом — любимые безделушки и единственную семейную фотографию, которую ей подарила тетя Роза: снимок ее бабушки и дедушки. Все это она проворно сложила в сумку. Оставалось забрать кое-какую одежду.

Он дожидался в спальне, на постели, — руки закинуты за спину, лицо, когда дверь распахнулась, оказалось в полутьме.

— А вот и она, — сказал он, будто и правда ждал.

Ей нужно бы было бежать. Бросить сумку и рвануться к двери. Но она не могла сделать и шагу.

— Что ты тут делаешь? — выдохнула она. — Я думала, ты на голубятне.

— С голубками? Только не сегодня, старушка.

— Да почему нет?

— Да понимаешь ли, твой красавчик и его дружки… полетели в такое место, где им уже никто не поможет. Даже мои птички.

— Ты о чем? Откуда ты знаешь, куда они полетели?

— Ну уж я-то знаю, а ты можешь гадать, сколько хочешь. — Он приподнялся, лениво потянулся. — А потом, было у меня такое чувство, что ты сегодня заглянешь. Повидаться с муженьком, да?

Тут Тесс вновь обрела способность двигаться и попятилась к двери. Но Брендан стремительно вскочил и грубо толкнул ее в сторону. Через секунду она услышала, как во входной двери повернулся ключ.

— Брендан, послушай, — проговорила она, стараясь сохранять спокойствие. — Я действительно виновата. Мне следовало бы раньше связаться с тобой и все объяснить.

— А что тут объяснять? Что ты от меня сбежала и живешь в грехе со своим красавчиком?

— Нет. Это не так. Не живу. Но все действительно… стало иначе.

— Да что ты говоришь? И что же стало иначе — что ты теперь изменяешь мне с этим красавчиком, которого я сдуру спас? Или то, что ты настучала этому идиоту Кредо о моих делишках? Или то, что ты доложила своим родным, как ужасно тебе живется с жестоким мужем?

— Брендан, я никогда и ничего не говорила о тебе своим родным. — Она раз за разом огибала обеденный стол, панически придумывая, как бы вырваться. Он кружил следом.

— Вот как? А что же это папочка тебе пишет, что очень жалеет тебя, бедненькую?

— Потому что он болен, Брендан. Он приезжал со мной повидаться. Хочет помириться.

— Ишь как трогательно. Это об этом ты говоришь «иначе»?

— Да. — Она помедлила. — Да, об этом.

— Врешь, шлюха!

— Но это правда!

— А твой ублюдок? — Тут он рванулся вперед и схватил ее за руку. Она вскрикнула, вырвалась и бросилась в кухоньку — там было маленькое окно. Запертое.

— Ну вот так лучше, — проговорил он, зажав ее в углу. — Ты думала, я не знал? О дочке, которую ты нагуляла.

— Да, — прошептала она, сдерживая слезы. — Брендан, что тебе нужно?

— Что мне нужно? Только одно — оставь меня в покое.

— Хорошо, я оставлю тебя в покое.

— Да уж, только, боюсь, все не так просто. Слишком уж у тебя длинный язык. Плюс есть еще твой красавчик, и этот бедняга Кредо, и твоя нагулянная дочь. — На лбу у него блестел пот, дыхание отяжелело. Он сделал еще один шаг вперед. Тесс отшатнулась, ударилась о раковину, начала шарить руками за спиной. Бежать теперь было некуда. И тогда, хотя сердце и билось отчаянно, она вдруг обрела ясность мысли.

— Ты… ты шпион, да?

— Ты это где-то слышала?

— Я так думаю. Ты кому-то передаешь сведения.

— Правда? И как же, интересно, я это делаю?

— Как-то… с помощью того блокнота. Я не знаю.

— Не знаешь. Ничего ты не знаешь. Потому что ты — тварь, ты шлюха, которая родила ублюдка, а теперь путаешься за спиной у мужа неизвестно с кем.

— Ничего подобного. Я тебе не изменяла.

— Так я тебе и поверил. А вот кому поверят другие? Уважаемому сержанту ВВС или лживой шлюхе, которая покрывает свои шашни пустыми рассказами о шпионаже?

— Я… Брендан, постой…

Он шагнул еще ближе. Она чувствовала его дыхание, видела брызги слюны у него на губах.

— Мы на военной базе, Тесс. Тут мои люди, они своего не бросят. Так что провернут все быстро и ловко, уж поверь мне.

— Что провернут? Ты о чем?

— Я о военной полиции, Тесс. Они начнут расследование и установят, что на всеми уважаемого сержанта Мюррея набросилась его жена, которая, как известно каждому, изменяла ему с одним из летчиков. Несчастный, доведенный до крайности сержант Мюррей всего-то пытался защитить свою честь и достоинство — и при этом жена случайно упала с лестницы и, увы, погибла.

— Брендан, господи, я обещаю тебе…

— Нет! Я тебе не верю!

Он бросился на нее, потянулся к горлу. Но в этот самый момент она выбросила руку из-за спины, и сжатый в ней нож глубоко вошел ему в грудь.

Так все и произошло, записал впоследствии Квентин, — Мюррей погиб на кухне собственной квартиры, в ночь налета на плотины. Самого-то Квентина там не было, он и вовсе был в беспамятстве. А находился он в ста пятидесяти милях от базы, на больничной койке, в полутемной палате. Он медленно приходил в сознание, то выплывая из забытья, то погружаясь в него снова, объятый лихорадкой мозг терзали видения — пожар, мучительная поездка в машине по затемненным улицам. В конце концов он очухался. Понял, что сейчас ночь, что его мучают жажда и тошнота, что болит голова. А еще — правая рука тупо ныла, туго спеленутая бинтами.

В палате было жарко и душно, несмотря на открытое окно — занавеска чуть колыхалась, а где-то снаружи заливался одинокий соловей. Он повернул голову, чтобы послушать, и увидел молодую женщину в форме Вспомогательного корпуса, которая спала, свернувшись в кресле у окна. Квентин хотел с ней заговорить, но горло сжалось, и, потеряв над собой власть, он разрыдался. Он оплакивал товарищей, которых потерял в «веллингтоне», и бесчисленных других, не вернувшихся домой. Он оплакивал того белокурого мальчика — улыбчивого, беззаботного, который теперь чувствовал себя таким неприкаянным. Оплакивал трагедию войны, души ее жертв, утраченных и безутешных.

— Хлоя… — прорыдал он. — Хлоя, проснись, прошу тебя.

И она проснулась, и подошла к нему, и напоила его через соломинку, и отерла его пылающий лоб, и утешила его, и укачала, и наконец рыдания стихли и он успокоился.